Я знаю, почему ты ничтожество

Алекс Мореарти

Я знаю, почему ты ничтожество

Проповедь из залитого виски блокнота

Ну почему? Почему, скажи мне, нельзя просто стать ангелом? Не тем приторным созданием с пухлыми щечками и арфой, о которых поют в церквях. Нет. Я говорю о настоящем. О том, чтобы быть стихией. Быть не таким, как все эти серые, перепуганные тени, бредущие по асфальтовым венам умирающего города.

Иметь Власть. Настоящую. Чувствовать, как она гудит в кончиках пальцев, как электричество перед грозой. Устраивать фокусы, от которых у богов стынет кровь. Не кролика из шляпы, нет. Я говорю о том, чтобы ткнуть пальцем в безоблачное, скучное до тошноты небо, и оно бы в ответ зашлось в предсмертной агонии. Из пустоты, из звенящей тишины, соткать смерч. Не для разрушения. О нет. Для красоты. Чтобы стоять и любоваться, как он, словно черный бог танца, кружится, подхватывая пыль, листья, чужие никчемные жизни, и возносит их ввысь, в свою ревущую воронку. Чтобы дирижировать погодой, как оркестром.

Надоел этот мороз, впивающийся в кости ледяными иглами? Один щелчок – и вот уже тропический ливень смывает с улиц грязь и уныние. Достала эта жара, будто древний, обрюзгший дракон присел рядом и дышит тебе в лицо перегаром из серы и пепла? Один жест – и арктический ветер остужает твой гнев, покрывая все инеем.

Почему этого нельзя? Почему я не могу прямо сейчас, здесь, вызвать мой любимый дождь? Или ураган, что сорвет с этих людей их фальшивые маски? Создать миллионы вспышек молний, чтобы небо загорелось фиолетовым пламенем – цветом безумия и величия. И я бы сидел на вершине Эвереста, на мягком троне из застывшего облака, и наслаждался бы этой симфонией разрушения, попивая нектар из чаши, вырезанной из сердца звезды.

А потом.

Щелчок.

И все это – лишь дым. Пар от дыхания на холодном стекле. Что-то осталось в прошлом, как выцветшая фотография. Что-то – на расстоянии в тысячи километров, недосягаемое. А чего-то, самого главного, и вовсе не существует. Это все так далеко, так нереально, что получить это можно только здесь. В своей голове. В черепной коробке, ставшей одновременно и троном, и тюрьмой. Здесь, в этом баре, где пахнет пролитым пивом и дешевым отчаянием, после третьей стопки обжигающего глотку виски.

Тепло огненной воды растекается по венам, развязывая язык. И вот уже бармен, с лицом, уставшим от тысяч таких же историй, как моя, протирает стакан и бросает дежурное: