(Не) верь мне

Ее светлые волосы скользят по плечам, и на мгновение я снова думаю, какой же она лакомый кусок. Тем более, когда она станет моим призом.

– Боже, какой же ты наивный, Антон. Если бы ты и правда победил, ты бы сейчас не стоял здесь и не хвастался передо мной, – ее голос становится тише, ядовитее. – Ты бы уже увозил ее отсюда. В свою машину, в свою квартиру. Ты бы не оставил свой “трофей” сидеть в одиночестве за столиком, пока сам пьешь виски. Разве не так поступают победители?

Ее слова – как пощечина. Точная, выверенная, бьющая точно в цель. Я смотрю в сторону столика Алисы. Она сидит там, ссутулившись, и смотрит на свой нетронутый розовый коктейль.

Она действительно одна. И со стороны это выглядит так, будто я просто поразвлекался и бросил ее. Как будто она мне не нужна. Черт. Катя права.

– Она смотрела на тебя не как на бога, Разумовский, – продолжает она, добивая меня. – Она смотрела на тебя, как кролик на удава. Это не обожание, это парализующий страх. Она просто не смогла тебе отказать, потому что такие, как она, не умеют говорить “нет” таким, как мы. Так почему ты не ушел с ней сразу, а, победитель? – она наклоняется ближе, ее шепот обжигает. – Может, она тебе уже отказала? Сказала, что ей надо готовиться к семинару? Или ты просто понял, что даже тебе не под силу так быстро выиграть этот спор, и решил взять паузу?

Заткнись.

Внутри все вскипает. Злость, смешанная с унижением. Она нашла слабое место в моей идеальной победе. Она выставила меня болтуном, который бросает слова на ветер.

Я смотрю на Алису, потом на торжествующее лицо Кати. Она думает, что загнала меня в угол. Она думает, что я отступлю. Нет. Я не проигрываю. Никогда. И уж тем более не ей.

Я резко отталкиваюсь от стойки, разворачиваюсь и иду обратно к Алисе. Я докажу ей прямо сейчас. Это займет не месяц. Это займет пять минут.

Алиса поднимает на меня свои испуганные глаза, когда я подхожу к столику. Она, наверное, ждала, что я вернусь с улыбкой и продолжу свой спектакль. Но на моем лице сейчас нет улыбки. Только холодная, злая решимость. Я даже не сажусь. Я просто нависаю над ней, как грозовая туча.

– Вставай, – мой голос звучит резко, как команда. Он совсем не похож на тот бархатный тон, которым я говорил с ней пять минут назад.

Она вздрагивает, хлопая ресницами. Недоумение на ее лице сменяется тревогой.

– Что? Куда?

– Мне нужна твоя помощь, – отрезаю я, не оставляя пространства для возражений. – Прямо сейчас.

– Но… моя подруга где-то здесь, – лепечет она, растерянно оглядываясь по сторонам, словно ища помощи. Наивная. Здесь ей никто не поможет.

Я теряю терпение. Мне плевать на ее подругу, на ее планы, на ее чувства.

У меня на кону пари. Моя репутация. Мое право называть Катю своей.

Я наклоняюсь, хватаю ее за холодную руку, чуть сильнее, чем следовало бы, и тяну на себя, заставляя подняться со стула.

– Подруга не пропадёт. Идём.

Глава 5

Антон Разумовский

Дверь клуба захлопывается за спиной, отсекая грохот музыки и пьяные крики. Ночная прохлада бьет в лицо, как пощечина, и на секунду я даже трезвею. Злость все еще клокочет внутри, горячая и вязкая, как смола.

Я тащу ее за собой к парковке, моя хватка на ее запястье – стальная. Каждый шаг – это отголосок унижения, которое я испытал у барной стойки.

Ухмылка Кати стоит перед глазами. "Наивный". "Предсказуемый". Она выставила меня идиотом. Идиотом, который не может справиться с какой-то замухрышкой.

Черт.

Мы останавливаемся у моей машины. Фонарь выхватывает из темноты ее испуганное лицо, огромные глаза, в которых плещется паника.

Она вырывает руку, и я, спохватившись, разжимаю пальцы. На ее тонкой коже остается красный след. Отлично, Разумовский. Просто великолепно.

Так и завоевывают сердца – силой и грубостью. Катя бы сейчас аплодировала стоя.

Я провожу рукой по волосам, пытаясь усмирить внутренний шторм. Так дело не пойдет. Я сорвался. Позволил ей выбить меня из колеи. И теперь могу все испортить.

– Прости, – выдавливаю я, стараясь, чтобы голос снова стал тем самым, "фирменным", бархатным. – Я… немного вспылил. Там слишком душно.

Она молчит. Просто смотрит на меня, потирая запястье. Не верит. И правильно делает. Я и сам себе не верю.

Я смотрю на блестящий капот своего "Порше". И что дальше? Сейчас я запихну ее на переднее сиденье, привезу к себе, налью дорогого вина и… что?

Это будет выглядеть именно так, как описала Катя. Как будто я забираю трофей. Это слишком грубо, слишком прямолинейно.

Это не "влюбить в себя". Это принуждение.

Я понимаю, что впервые за вечер у меня нет никакого плана. Я просто ринулся доказывать свою правоту, как баран, и теперь стою посреди парковки, не зная, какой сделать следующий ход. Это бесит еще больше. Я не привык импровизировать в таких вещах.

Нужно что-то делать. Быстро.

Я поворачиваюсь к ней, изображая на лице самую обезоруживающую улыбку из своего арсенала. Нужно вернуть контроль, переложить ответственность. Классический прием.

– Итак, вечер в твоем полном распоряжении, – говорю я максимально легкомысленно. – Куда желает отправиться прекрасная дама, спасенная из шумного логова разврата? Моя карета к твоим услугам.

Я жду. Ну же, давай.

Предложи что-нибудь такое, что идеально впишется в мой стереотип о тебе.

Библиотека имени Лозовского? Там как раз есть круглосуточный читальный зал. Или какая-нибудь убогая кофейня, где можно уткнуться в учебник по матанализу.

Я уже готовлюсь внутренне усмехнуться и согласиться, чтобы потом рассказать Кате, какой предсказуемой оказалась ее серая мышка.

Алиса молчит несколько долгих секунд, глядя куда-то мимо меня, в сторону темной аллеи, ведущей к университетскому городку.

Я вижу, как она обдумывает ответ. На ее лице проскальзывает целая гамма эмоций: страх, неуверенность, а потом… что-то новое. Решимость? Интересно.

Она делает глубокий вдох, словно собирается прыгнуть в холодную воду, и наконец поднимает на меня глаза. Взгляд у нее все еще настороженный, но уже не такой затравленный, как минуту назад.

– Может… просто пройдемся? – ее голос тихий, но на удивление твердый. – Тут до кампуса очень красивая аллея, вся в фонарях. Идти довольно долго… как раз можно успеть поговорить и познакомиться. Если ты, конечно, не против.

Я замираю. Пройтись? Просто. Пройтись. Не в ресторан, не в кино, не ко мне. Пешком. По аллее.

Это предложение настолько простое, настолько… нормальное, что выбивает меня из колеи сильнее, чем любая истерика или каприз. Я ожидал чего угодно, но не этого.

Она не пытается использовать ситуацию, не просит ничего материального. Она предлагает самое элементарное – время и разговор. И это почему-то сбивает с меня всю спесь.

Я смотрю на нее и впервые за вечер вижу не объект для пари, а просто девушку.

– Пройтись… – повторяю я, словно пробую слово на вкус. – Отличная идея. Я как раз хотел подышать воздухом после духоты в клубе.

Мы идем по широкой аллее, залитой теплым светом старинных фонарей. Клуб с его грохотом остался позади, здесь слышно только шелест листьев и наши шаги.

Некоторое время мы идем молча, и эта тишина уже не кажется неловкой. Она какая-то… спокойная. И, к моему удивлению, первой ее нарушает Алиса.

Она больше не смотрит в землю, а с любопытством разглядывает старые корпуса университета, утопающие в плюще.

– Я люблю здесь гулять по ночам, – вдруг говорит она. – Днем тут суета, все куда-то бегут, а ночью кажется, что у этого места появляется душа. Будто стены начинают рассказывать свои истории.

– Истории о заваленных сессиях и несчастной любви? – усмехаюсь я, возвращаясь в привычную роль циника.

– И об этом тоже, – она улыбается, и эта улыбка совсем не похожа на ту испуганную гримасу, что была в клубе. – Но еще и об открытиях, о спорах до утра, о мечтах. Я учусь на историческом. Для меня каждое это здание – живое. Представляешь, кто ходил по этим коридорам сто лет назад?

Она начинает рассказывать. Про какого-то профессора, который прятал запрещенные книги в тайнике за кафедрой. Про студенческую традицию тереть нос памятнику основателя перед экзаменом.

Она говорит увлеченно, жестикулируя, и я ловлю себя на том, что слушаю. Не просто делаю вид, а действительно слушаю.

В ее голосе нет ни капли заискивания или желания произвести впечатление. Она просто делится тем, что ей интересно, как будто мы старые знакомые.

– А ты? – она внезапно поворачивается ко мне. – Почему ты пошел на экономический? Потому что это престижно или тебе и правда нравятся все эти цифры, графики, индексы Доу-Джонса?

Вопрос застает меня врасплох.

Обычно девушки спрашивают про мою машину, про то, где я отдыхаю, про моих родителей. Их не интересует, что мне нравится. Их интересует, что я могу им дать.

А ей… ей просто любопытно. И я, сам не зная почему, отвечаю честно.

– Потому что отец так сказал, – слова вырываются раньше, чем я успеваю их обдумать. – Семейный бизнес. Династия. Все эти громкие слова. Я должен быть готов принять империю. А нравится мне это или нет… кого это волнует?

Я осекаюсь. Слишком откровенно. Слишком по-настоящему.

Я никогда и ни с кем об этом не говорил. Я смотрю на нее, ожидая увидеть жалость или дежурное сочувствие. Но она смотрит на меня с серьезным пониманием. Без осуждения. И в этот момент что-то неуловимо меняется.

Я смотрю на ее профиль в свете фонаря, на то, как ветер треплет выбившиеся из хвоста пряди волос, и понимаю, что уже минут пятнадцать не думал ни о Кате, ни о споре.

Вообще. Игра стала какой-то другой. И мне, черт возьми, становится интересно, какие у нее правила.

Глава 6

Алиса Калинина

Его слова повисают в ночном воздухе, холодные и тяжелые. Семейный бизнес. Династия. Принять империю. Звучит как приговор.

На секунду маска идеального мажора трескается, и я вижу под ней что-то настоящее, что-то уставшее. И в этот момент он перестает быть для меня экспонатом из другого мира.

Он просто парень, которому тоже бывает хреново. Я ничего не говорю, просто киваю. Любые слова сейчас будут фальшивыми.

А потом что-то щелкает, и я начинаю говорить. Сама не знаю, почему. Может, потому что он только что показал мне свою трещину, и мне захотелось показать ему свою, только не уродливую, а ту, через которую у меня пробивается свет.

– А я из-за деда пошла на истфак, – слова льются сами, легко и свободно, смывая остатки клубного унижения. – Он у меня был… настоящий историк. Не тот, что в пыльном кабинете сидит, а тот, для которого прошлое было живым. Он мог часами рассказывать про рыцарские турниры так, будто сам вчера на одном из них был. И он всегда говорил, что история – это сплетни, которые просто очень хорошо сохранились.

Я улыбаюсь своим воспоминаниям.

– Интересные сплетни? – он поворачивает голову, и в свете фонаря я вижу, что он не просто слушает из вежливости. Ему правда интересно. Уголок его рта чуть приподнят в полуулыбке.

– Самые лучшие! – я всплескиваю руками, окончательно забывая о том, что надо быть скромной серой мышкой. – Ты знал, что у Ивана Грозного было семь жен? Семь! И почти каждая закончила плохо. А в Древнем Риме пурпурную краску для тог императоров делали из каких-то морских моллюсков. Чтобы покрасить одну тогу, нужно было десять тысяч этих моллюсков! Представляешь, какая вонь стояла на этих фабриках?

Он смеется. Настоящим, не наигранным смехом. Этот звук кажется таким неуместным на этой тихой аллее и в то же время таким правильным.

Мне хочется, чтобы он смеялся еще. Я вижу, как напряжение покидает его плечи. Он не просто исполняет роль, он здесь, со мной, слушает про вонючих моллюсков и мертвых цариц. И это пьянит похлеще любого коктейля.

Я впервые за вечер чувствую себя… собой. Не бедной студенткой, не объектом насмешек, а просто Алисой, которая обожает историю.

– Так вот почему ты так увлеченно разглядывала эти старые стены, – говорит он, кивая на главный корпус университета. – Пыталась угадать, где император прятал своих жен от очередного моллюска?

– Почти, – я подыгрываю ему. – Пыталась представить, как мой дед бегал здесь студентом. Он говорил, что они с друзьями лазали ночью на крышу и пили портвейн, глядя на звезды. Наверное, с тех пор ничего не изменилось. Только портвейн теперь другой.

Я замолкаю, понимая, что говорю слишком много. Снова о своем, о бедном. О дедушке, о портвейне на крыше.

Это не его мир. Его мир – это виски со льдом и частные джеты. Он тоже это понимает. Я вижу, как его лицо снова меняется. Теплая заинтересованность уходит, уступая место чему-то более привычному. Холодному.

Он тоже только что поделился чем-то личным, про отца, про "империю". И, видимо, решил, что лимит откровений на сегодня исчерпан. Он резко останавливается и смотрит на меня.

– Значит, ты хочешь всю жизнь копаться в пыльных книжках и рассказывать детям про мертвых царей? Не самое прибыльное занятие, тебе не кажется? – его тон снова становится тем самым, из клуба.

Удар. Прямо под дых. Он снова строит между нами стену, кирпич за кирпичом. И самый большой кирпич – это деньги. Он напоминает мне, кто я и кто он.

Я чувствую, как щеки вспыхивают. Но злости почему-то нет. Есть только… разочарование.

Я видела другого Антона. Пять минут назад. И он мне понравился гораздо больше. Я решаю не спорить. Не оправдываться. Какой смысл?

– Каждому свое, – тихо отвечаю я и иду дальше.

Мы доходим до конца аллеи молча. И вот она, моя карета, которая вот-вот превратится в тыкву.

Общежитие номер три. Убогое пятиэтажное здание с облупившейся желтой краской и темными окнами, за которыми спят такие же, как я, "бюджетники". На фоне его блестящей иномарки, оставшейся там, в другом мире, моя общага выглядит особенно жалко.

Конец пути. Он провожает меня до самого крыльца, заляпанного чем-то липким. Неловкая пауза.

– Ну… вот я и дома, – я переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что сказать. Спасибо за то, что вытащил из клуба силой? Спасибо, что напомнил о моей нищете?

– Да уж, Версаль, – кривит он губы, оглядывая фасад.

Я молчу. Он делает шаг ко мне. Сердце ухает куда-то в пятки.

Он считает, что этот разговор, эта прогулка – это прелюдия. Что теперь я должна быть благодарна и податлива.

Его лицо совсем близко, я чувствую запах его парфюма, смешанный с ночной прохладой. Он уверен в себе, в каждом своем движении. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Он не спрашивает. Он просто берет.

И в этот момент что-то во мне взрывается. Нет.

Я мягко отворачиваю голову в сторону, и его губы вместо моих встречают прохладный воздух.

Он замирает, его рука все еще лежит у меня на талии. В его глазах – чистое, незамутненное недоумение. Отказ. Ему отказали. Наверное, это слово ему вообще не знакомо. Он смотрит на меня так, будто я вдруг заговорила на древнеарамейском.

– Слишком быстро, – шепчу я, и мой голос, на удивление, не дрожит. – Извини.

Я не даю ему опомниться, ответить, разозлиться. Я высвобождаюсь из его хватки, делаю шаг назад, к спасительной двери.

Его лицо в полумраке крыльца – это маска растерянности и уязвленного самолюбия. Он что-то открывает рот, чтобы сказать, но я уже разворачиваюсь.

– Спокойной ночи, Антон.

И я убегаю. Просто сбегаю, как последняя трусиха, в спасительную вонь своего общежития. Я не оглядываюсь, но спиной чувствую его взгляд – тяжелый, злой, непонимающий.

Я взлетаю по лестнице на свой этаж, влетаю в комнату и прижимаюсь спиной к двери, пытаясь отдышаться. Сердце колотится, как сумасшедшее.

А внутри бьются два диаметрально противоположных чувства: злость за его слова и восторг от того, что он хотел меня поцеловать.

Глава 7

Студгородок Prestige International University (“Элитки”)

Жилой корпус элитных квартир для студентов

Антон Разумовский

Дверь в апартаменты захлопывается с грохотом, который эхом разносится по пустой гостиной. Ключи летят на стеклянный столик с резким звоном.

Тишина. Стерильная, дорогая тишина моего мира, которую я только что нарушил, как варвар.

В ушах до сих пор звучит ее тихое, убийственно вежливое “Слишком быстро”.

Слишком быстро?!

Да что она, блять, о себе возомнила?!

Я прокручиваю в голове последние полчаса, и каждый кадр только усиливает тупую, ноющую злость. Ее испуганные глаза у клуба, наш странный разговор на аллее, ее увлеченное лицо, когда она рассказывала про своих мертвых царей… и этот финальный жест. Легкий поворот головы, и мои губы встречаются с пустотой. Пустотой!

Да кто она такая?

Очередная бюджетница из своей вонючей общаги, которая решила, что она особенная. Что она может играть со мной по своим правилам.

Я прохожу к панорамному окну, за которым раскинулся спящий город, залитый огнями. Мой город. Здесь все покупается и продается. Все. И все играют по моим правилам.

А она… она просто посмотрела на меня так, будто я не центр вселенной, а просто… парень. Слишком наглый парень, которому нужно указать на его место. И это бесит до скрежета зубов.

И тут же, как ядовитая змея, в голову вползает мысль о Кате.

Я почти физически вижу ее ухмылку, слышу ее смех, когда я расскажу ей, что провалился. А я провалился. Прямо сейчас, в эту самую минуту, я проигрываю.

Она будет смаковать эту историю, пересказывать ее всем нашим общим знакомым, добавляя унизительные детали. “Представляете, Разумовский не смог склеить какую-то серую мышь! Она его просто отшила у порога своей ночлежки!”.

Мое самолюбие, раздутое годами вседозволенности и легких побед, сейчас съежилось до размеров горошины. Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Нет. Я не проиграю. Только не ей.

– Ты собираешься крушить мебель или сразу в окно выйдешь? – раздается сонный, раздраженный голос из спальни.

Из темноты появляется Егор. Мой сосед. Вечный отличник и зануда, сын какого-то там замминистра.

Он щурится от света, на нем дурацкая пижама в клетку. Он единственный человек в этом университете, которому плевать на мою фамилию.

– Отвали, Меншиков, – рычу я, не поворачиваясь.

– Ага, сейчас. Который час? Три ночи. У меня завтра в девять семинар, на который ты, разумеется, забьешь. Так что будь добр, изображай свою вселенскую скорбь потише.

Он проходит на кухню, наливает себе воды из фильтра. Его спокойствие действует на нервы. Он всегда такой – правильный, рассудительный. Иногда мне хочется его ударить. Просто чтобы посмотреть, выйдет ли он из себя.

– Что, опять с Катькой своей сцепился? – спрашивает он, делая глоток. – Не пойму, что вы делите. Вам обоим давно пора к психотерапевту. Диагноз “токсичные отношения” вам поставят еще в приемной.

– Дело не в Кате, – выдавливаю я. Слова застревают в горле. Признаться ему – это как расписаться в собственном бессилии. Но молчать еще хуже. Злость и унижение ищут выход, и Егор – единственная доступная мишень.

Я резко разворачиваюсь.

– Меня отшила девчонка. Доволен?

Он смотрит на меня поверх стакана. Не смеется. Не удивляется. Просто смотрит. И это молчание хуже любой насмешки. Оно говорит: “Ну надо же, великий Антон Разумовский столкнулся с реальностью”.

– Отшила? – он наконец ставит стакан. – Прямо так и сказала “пошел вон”? Или это была какая-то более изящная формулировка?

– Она сказала “слишком быстро”, – цежу я сквозь зубы. – А потом просто сбежала в свою конуру.

Егор хмыкает и качает головой. Он облокачивается на кухонный гарнитур, скрестив руки на груди. Вид у него такой, будто он сейчас начнет читать мне лекцию по теории вероятностей. И, по сути, он ее и начинает.

– Ну, так может, это и правда было слишком быстро? – его тон абсолютно спокоен. – Ты когда-нибудь думал, что девушки – это не спорткары? Нельзя просто подойти, вставить ключ и поехать. Некоторые модели требуют прогрева двигателя, понимаешь?

– Очень смешно, – я падаю в кресло. – Не тебе, с твоими учебниками, рассуждать о девушках.

– Возможно, – легко соглашается он. – Но я, в отличие от тебя, не врываюсь в три часа ночи в квартиру с таким видом, будто у меня украли наследство. Значит, моя тактика работает лучше. Ты ведь привык, что все происходит мгновенно. Щелкнул пальцами – принесли шампанское. Провел кредиткой – купил часы. Улыбнулся – девушка твоя. Но мир, прикинь, не всегда работает по твоим правилам.

Его слова, простые и очевидные, бьют точнее, чем я ожидал. Он прав. Чертовски прав. Я привык получать все и сразу. А Алиса… она другая.

Она не из этого мира. Ее не впечатлила моя машина, она не спросила про моих родителей. Она рассказывала про Ивана Грозного и пила какой-то идиотский розовый коктейль.

Она даже не пыталась мне понравиться. И в этом, наверное, вся проблема.

– Иногда, Антон, нужно приложить усилия. Не просто показать, какой ты охуенный, а… заслужить. Доверие, например. Узнать человека. Дать ему узнать тебя. Это работа, чувак. А ты работать не привык.

Он говорит это без злобы, просто констатирует факт. Как будто читает строчку из финансового отчета. И эта его отстраненная правота злит и отрезвляет одновременно.

Я вспоминаю ее лицо на аллее. Она слушала меня. Искренне. Когда я ляпнул про отца и “империю”, она не начала поддакивать или жалеть. Она просто поняла. И в тот момент я, кажется, тоже что-то понял. А потом сам все испортил, вернувшись к привычной роли напыщенного мудака.

– Все, философский кружок закрыт, – Егор зевает, потягиваясь. – Мне реально надо спать. А ты… ты подумай. Может, твоя “особа” стоит того, чтобы потратить на нее чуть больше времени, чем на выбор новой рубашки.

Он разворачивается и уходит обратно в свою комнату, оставляя меня одного в полумраке гостиной. Свет от ночного города заливает дорогой паркет.

“Заслужить доверие”. Это словосочетание кажется мне чужим, иностранным. Я не знаю, как это делается. Меня этому не учили.

Но сейчас, глядя на огни чужих жизней за окном, я понимаю, что это, возможно, единственный способ выиграть. Не спор у Кати. А что-то другое. Что-то гораздо более важное и, черт возьми, интересное.

Глава 8

Студгородок Prestige International University (“Элитки”)

Обычный корпус общежития для студентов

Алиса Калинина

Утро врывается в нашу комнату без стука – солнечным лучом по глазам и Никой, которая трясет меня за плечо с энтузиазмом золотоискателя, нашедшего самородок.

Я мычу что-то нечленораздельное и натягиваю одеяло на голову, но это бесполезно. От Ники не спрячешься. Она срывает мое укрытие, и ее лицо, сияющее от любопытства, оказывается прямо перед моим.

– Ну?! Рассказывай! Немедленно!

– Ник, отстань, – хриплю я, пытаясь сфокусировать взгляд. – Голова болит.

– Голова у нее болит! Еще бы ей не болеть после такой ночи! – она плюхается на край моей кровати, которая жалобно скрипит. – Ты хоть понимаешь, что произошло? Ты ушла из клуба с самим Разумовским! Я не спала всю ночь, ждала тебя, как Хатико. Думала, ты вообще не вернешься. Он тебя куда-то увез? Что было? Он… он тебя поцеловал?

Ее вопросы сыплются, как пулеметная очередь. Я сажусь, тру глаза.

Воспоминания о вчерашней ночи накатывают мутной волной: его холодные пальцы на моем запястье, странный разговор под фонарями, его лицо совсем близко… и мое бегство.

Мне неловко. Стыдно. Как будто я сделала что-то не то, хотя сама не понимаю, что именно.

– Мы просто прогулялись, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более ровно. – Прошлись по аллее до общаги. Все.

– Просто прогулялись? – Ника смотрит на меня с откровенным недоверием. – Алиса, это же Разумовский! Он не "просто гуляет". Он берет то, что хочет. Так что давай, выкладывай. Был поцелуй?

Я отвожу взгляд и смотрю на наш обшарпанный подоконник. Говорить об этом вслух – значит, сделать это реальным. Признать, что этот момент был, и я его… испортила?

– Он пытался, – тихо выдавливаю я. – Но я… увернулась.

Тишина.

Ника замирает с открытым ртом. Ее глаза становятся размером с блюдца. Она смотрит на меня так, будто я только что призналась, что голыми руками задушила дракона. Проходит секунда, другая, а потом она издает какой-то сдавленный визг и вскакивает с кровати.

– Ты. Отказала. Разумовскому? – чеканит она каждое слово, размахивая руками. – Алиса! Да ты… ты моя героиня! Мой кумир! Ты хоть понимаешь, ЧТО ты сделала? Ему никто. Никогда. Не отказывал! Девчонки сами на него вешаются, готовы на все ради одного его взгляда! А ты… ты его просто отшила!