Узлы памяти

Вероника Палабугина

Узлы памяти

Пролог

Ночь была тяжела, словно налившаяся свинцом чашка. Ветер прогибал краю крыши и свистел в щелях, выла через антенны и заставлял мачты по -секундно стучать по железу. Снежные иглы клевали по стеклу так, будто кто‑то снаружи царапал мир. В квартире Норы светился одинокий фонарь; его желтоватый круг держал на плаву маленький островок тепла в океане холода. Она проснулась не от звука – от пустоты между звуками. Это было не голос, какой произносили люди; это была гусеница времени, селящаяся в черепной коробке и расползающаяся по мыслям, как холодный пух.

Нора не отличила его от сновидения и одновременно поняла: это зов.

– Нора. Имя упало куда‑то ниже ребер. Оно было одновременно и чужим, и знакомым до дрожи: тот же изгиб, одна и та же интонация, которой когда‑то называли её брат.

Сердце откликнулось странным, тупым ударом, и в комнате стало слышно только его дыхание – её собственное и ветра. Она знала, что нельзя вставать. Знала это, как в детстве знала, что нельзя бежать к краю льда. Но ноги двинулись сами.

В комнате было темно, но у окна – на самом краю веранды – что‑то мелькнуло: тонкая синяя точка, подобная глазу глубокого существа. Нора подошла ближе, ладони прилипли к холодному стеклу. Под ним трещина в ледяной плите бухты расползалась чёрной линией, и где‑то в её глубине мерцали те самые синие огни – не ровный свет, а пульсирующие, как дыхание. – Иди, – повторил голос. – Иди вниз.

Она вспомнила мальчика, который однажды сказал ей, что внизу лёд хранит музыку. Мальчика звали её брат. Он любил бегать босиком по замёрзшему берегу и бросать в трещину лампочки, чтобы смотреть, как свет тонет, как будто зажжённые верёвочки падали в губы мира. Однажды он ушёл и не вернулся.

Родители сказали, что случилось несчастье; люди говорили, что он ушёл вслед за светом. Но Нора знала по форме его имени, что его зовут не ветер и не лед – кто‑то другой называл его и теперь зовёт её. За стеной кто‑то помешал чайник.

Голос, человеческий и строгий, сказал: «Спи». Ана, её мать, спала, и в её жестах был след усталости, который оставляют долгие годы ожидания. Нора не хотела будить её. Она не хотела, чтобы в доме снова звучали вопросы, которые не имеют ответов. Она спустилась по узкой лестнице, босые ноги слипались от холода. На столе лежал блокнот с жёлтыми страницами – мамин архив – тот самый, который Ана доставала редко, как священную книгу.

Нора не помнила, когда в последний раз брала его в руки; хотелось думать, что если положить ладонь на страницу, то можно уловить ещё тёплую вибрацию – память, которая не успела остыть. В блокноте были карты, каракули и строки, написанные почерком, потрёпанным временем. На одной из страниц низко, почти по краю, кто‑то набросал маленькие фигурки: колонны, подобные зубам, и точки – «синие свечи», – и сверху – строчка: «Они помнят. Они зовут».

Ниже – каракулями: «Не извлекать. Не давать забыть». Внизу, у окна, ветер попытался затянуть звук снова – то, что нельзя было назвать словом. Лёгкие волны звона дошли из глубины трещины: целый хор, и каждый голос нес в себе вкус чужой жизни – радость, страх, тоску, смех младенца, старческий плач.

Они не пели для неё; они воспроизводили фрагменты, как если бы лёд – огромная лента – напрягся и начал воспроизводить старые записи.

– Нора, – снова произнёс голос, и теперь в нём не было угрозы. В нём было обещание. – Иди.

Она прислонила лоб к холодному стеклу. В отражении лица Норы дрогнула тень; в глубине глаз собралась вода. Её память сложила короткие кадры: брат, который держит её за руку; его смех; тот день, когда он сорвался и ушёл – как будто за ним стремились слова, которые никто не мог произнести; и кто‑то, чей голос похож на шелест страниц.

Снизу послышался треск, и по стеклу пробежали мелкие снежинки. На небе за домами пролегла молочная полоса – северный свет, который обычно казался им праздником, сегодня напоминал о том, что мир – не только дом и улица, а целая ткань, где нити памяти тянутся глубоко вниз.

Она не знала, что там – под толщей льда. Но знала одно: кто‑то зовёт её имя и обещает ответы. И в этот момент Нора чувствовала ту первичную горящую потребность, которая заставляет человека идти за светом, даже если вокруг лишь холод. Она открыла окно. Холод ударил в лицо, взялся за горло и заставил её сделать шаг назад, но синяя точка в трещине мигнула снова, как будто в знак признания. Ветер пронёс через бухту странный звук – сочетание детского плача и старой песни. Это было не угрожающе. Это было приглашение. Нора подалась вперед и прошептала в ответ, потому что ответ был необходим, как дыхание.

– Я иду, – сказала она. И лед, как будто выдохнув, услышал её.

1 Глава. Тот кто слушает

Утро всегда начиналось с запаха железа и старого масла – от судовых моторов, от рыбацких сетей, от того небольшого гаража у причала, где Илай чинил всё, что ещё можно было починить. Нора проснулась от того, что солнце, серое и плоское, просочилось в щель между ставнями; на улице стоял тот особенный холод, который казался не столько температурой, сколько решением – мир твердо решил быть ледяным и делал это бескомпромиссно. На кухне мамы было тепло: чайник шипел, на столе стояла керамическая кружка с трещиной, в которой Ана всегда мешала ложкой, чтобы успокоить мысли.

Мама выглядела устало – не просто от недосыпа, а так, будто усталость лежит слоем и покрывает всё, что она делает. В уголке лежал блокнот – тот самый желтевший архив, который Ана доставала редко и осторожно, как семейную реликвию.

– Ты опять слышала? – спросила Ана, не поднимая глаз от кружки. Нора кивнула. Она села за стол, скрестив руки на коленях, и почувствовала, как дрожь пробегает по запястьям. Её тело всё ещё не успело привыкнуть к тому, что ночные призывы безвредны лишь в сказках.

Он звонил? – осторожно спросил Илай, вбегая на кухню с инструментами в руках. Его волосы были взъерошены, на щеках – румянец от холодного ветра. Он всегда приходил так, словно земля – это вещь, которую можно поправить, и в глубине его глаз было неугасимое желание – починить мир, если можно.

– Не звонил, – ответила Нора. – Он говорил.

Ана бросила на неё взгляд, полный одновременно горечи и материнской тревоги.

– Доктор Вендл приедет завтра, – сказала она. – Официальная миссия. Они привезут бур и оборудование. Я пыталась отложить, но… финансирование не ждёт.

Нора подумала о трещине в бухте, о голубых огоньках, которые виделись ей ночью. В памяти снова всплыли фрагменты: лицо брата, его рука, которую он держал перед тем, как исчезнуть; его смех, оставшийся в углу комнаты, как будто потерянный граммофон.

– Ты не пойдёшь туда одна, – сказала Ана.

– Я не собираюсь идти, – ответила Нора, но голос её прозвучал слабее, чем хотелось бы.

Ложь, сказанная самой себе, всегда имеет запах металла. На причале уже собралась небольшая толпа: люди с узловатыми лицами, которые жили здесь десятилетиями, и несколько человек в чистых, новых парках – пришельцы из науки, что пахли кофе и чужими убеждениями. На горизонте красовалась белая коробка мотовоза и багажников: миссия «Арктис» – четкая вывеска технологии и амбиций.

В центре толпы стоял он – Вендл: высокий, с прямой спиной и лицом, которое не обещало тепла. Его слова были отточены и холодны; он говорил о данных, о пробах, о возможных публикациях и грантах, как о хлебе насущном. – Мы не разрушим экосистему, – объявил он, рассказывая о планах бурения. – Мы извлечём образцы, проведём серию тестов, и всё будет контролируемо. Мы – учёные. Мы не верим в призраков. Слова его упали на людей, как мелочи на лед: они звенели и скользили.

Некоторые радовались защите и надежде на работу; другие смотрели с подозрением. Нора видела, как часть присутствующих шипит словом «контроль», как будто это было новое оружие. В ответ на его уверенность она почувствовала холодную решимость: чем глубже будут бурить, тем более отчаянно будут отвечать те, кто лежит подо льдом.

После собрания Илай и Нора ушли к старому причалу. Он тащил в руках коробку с инструментами, а она – сотни мыслей, которые не хотели укладываться в слова. Они сели на край деревянной платформы, и ножки их болтались над водой, изредка касаясь кромки льда.

– Ты не думаешь, что они просто… хранятся? – спросил Илай, глядя на гладь, где здесь и там вспыхивали голубые искры.

– Может, это память льда? Как плёнка. – Возможно, – ответила Нора. – Но плёнки не зовут по именам. Илай посмотрел на неё иначе: в его взгляде проскользнула забота, неразрешённая и честная.

– Если что-нибудь случится, – сказал он, – я с тобой.

Её сердце дёрнулось от этой простоты. Быть с кем-то, кто был готов стоять рядом, когда мир шатается, – это редкость. Её рука невольно задела его. Короткое прикосновение, которое сразу же было, как воспринятое и принятое обещание. В тот день начались приготовления к бурению. Бурильная вышка занимала место на дальнем краю льда, и когда механизмы заработали, мир будто потерял свою мягкость – звук машин прорезал воздух, как нож. Люди в тяжёлых костюмах опускали трубы глубоко в толщу, а с каждой новой стыковкой воздух наполнялся тряской, вибрациями, которые чувствовались в зубах.

Вендл стоял рядом с оборудованием и записывал показания на планшет; его пальцы двигались уверенно, словно по клавишам оркестра. Рядом с ним была Клара – молодая ассистентка с короткими тёмными волосами и глазами, в которых светилось сомнение. Она держала тетрадь и иногда отводила взгляд к морю, как будто пытаясь поймать нечто, что ускользало от слов. – Мы сделаем всё аккуратно, – произнесла она, но голос её был тих и не убеждён. Когда бур ударил по первому слою кристалла, воздух наполнился странным эхом – не просто звуком, а тем, что можно было назвать воспоминанием.

Время будто сжалось: люди, стоявшие рядом, ощутили не только вибрацию, но и то, что было в той вибрации – отголоски: смех, плач, шёпот. На лице старика у забора расплылась слеза; молодая женщина закрыла глаза и прижала ладони к груди, как будто стараясь удержать что-то, что вырвалось наружу.

– Стоп, – сказал Вендл, но его голос был уже не тем директивным инструментом; даже оборудование казалось слегка взволнованным. Его пальцы дрогнули над планшетом, а внизу, в глубине трещины, синее пятно вспыхнуло ярче. Из глубины донёсся слабый звук – мелодия, неясная, но узнаваемая: детская песенка, которую, казалось, знали все, жившие здесь поколения. Нора услышала её, и сердце заныло. Люди в толпе начали шептаться – сначала тихо, затем громче.

Некоторые говорили о чуде, другие – о ловушке. Но тот, кто стоял у самого края, смотрел вниз и молчал. Это был мальчик, который поранил руку в прошлом месяце, и он смотрел так, как смотрят те, кто увидел знакомое лицо в толпе чужих. Его губы шевельнулись, и он тихо произнёс имя: «Брэн…», – будто кто‑то говорил с ним через толщу. Нора увидела, как в её груди опять развернулась старая рана. Брат.

Она не знала, где он сейчас, но голоса – или память льда – словно тянули ниточку к ней, испытывая, на сколько она прочна. В тот вечер, после того как бур прекратил работу, люди собрались в местной хижине на собрание. Ана стояла среди них и говорила тихо, но её голос был твёрд. – Мы должны быть осторожны, – сказала она. – Эти вещи – не просто кристаллы. Это память. Память – не безобидная вещь. Она может исцелять, но она же может и разорвать. Её слова встретили шёпот, а затем – спор. Некоторые требовали, чтобы миссия забрала образцы и поехала, пока это ещё можно; другие настаивали на том, чтобы оставить всё как есть.

Разделение в общине росло, и в глазах Норы она увидела отражение своей собственной неуверенности. Позднее той же ночью Нора с Илаем снова пробрались к краю трещины – не ради риска, а ради понимания. Они сели на снег, и Нора вынула блокнот из-под куртки. Лист бумаги, на котором были пометки и старые знаки, дрожал в её руках.

– Ты думаешь, он там? – прошептал Илай.

– Не знаю, – ответила она. – Но он – часть этого. Под ними, в ледяной глотке, пульсировали отдельные огоньки. Один из них стал ярче и будто подпрыгнул, как будто кто‑то внутри льда заинтересовался. Голоса, которые до этого звучали отдельно, вдруг сошлись в один поток – смешение смеха, плача и слов, которые Нора почти могла разобрать. – Нора! – послышалось в её голове не голос, а целая фраза, наполненная эхом: «Иди. Найди. Помоги». Это не был приказы, скорее мольба.

И в ней прозвучало знакомое – интонация, которую когда‑то произносил её брат.

Она сжала кулаки, и в них скрипнула кровь от холода. Илай положил ладонь ей на плечо – жест, который означал: я с тобой. Нора посмотрела вниз, туда, где светился тот самый огонёк, и решила: если ответы существуют – она пойдёт за ними. Даже если дорога ведёт через лед и страх. В глубине бухты одно из синих пятен вспыхнуло, будто подмигивало. И в этом мигании звуки стали чуть ближе к слову, а слово – к имени. Нора произнесла его вслух, как будто тем самым заключая договор с миром, который никогда не был прост. – Я иду, – сказала она, и слово её было подобно клятве .

2 Глава. Тонкие нити

Утро принесло с собой иную тяжесть: не ту, что приходит от холода, а ту, что приносит знание о принятом решении. Соседи шептались за занавесками, рабочие вокруг буровой тщетно пытались вернуть прежнюю рутину, а в Олд-Марине – узком кафе у причала – кто-то открыл бутылку рома раньше обычного времени.

Нора проснулась со сжатыми кулаками: ночь подарила ей обрывки снов, где голос брата был ближе, чем в реальности, и в каждом таком фрагменте он повторял одно и то же слово – «подними». На причале уже работали люди из миссии: ставили корпуса, тянули кабели, устанавливали камеры. Девочка с короткими косичками, что продавала утром уху, промелькнула у прохода и крикнула Норе:

–Они сказали, что дадут работу!

Её голос был радостным, но тот, кто живёт долго на краю, знает цену радости, когда она приходит в комплекте с буром. Ана и Илай уехали в центр – встреча с Вендлом по поводу разрешений и условий. Нора осталась дома и, не найдя слов, взяла блокнот. На одной из страниц были обрывки: старые названия мест, пометки в виде символов и маленькая схема, демонстрирующая, как будто бы кто‑то пытался связать точки памяти. Рядом – запись, сделанная дрожащим почерком: «Не рвать нити». Это предупреждение звучало как приказ и как молитва. Нора решила пойти к музею – маленькому залу у администрации, где хранились старые фотографии и карты. Она знала, что там могут быть сведения о прошлом бухты, записи о лодках и людях, исчезнувших в морозные годы.

Возможно, среди пыльных альбомов найдётся имя, которое повторял брат, или заметка о тех «синих огнях», которые видели раньше. Дверь в музей скрипнула, и внутри пахло бумагой и смолой. Ход был пуст; только старый смотритель Меддис сидел за столом и перебирал открытки. У него было лицо, упрятанное в складки, и глаза, которые казались свидетелями множества историй.

– Могу помочь? – спросил он, едва подняв голову.

– Вы слышали о том, что называют «памятью льда»? – начала Нора, боясь, что звучит глупо.

Меддис улыбнулся так, будто не впервые слышал этот вопрос. – Слышал. И видел. Люди всегда видят то, чему хотят верить. Но есть записи. Старые рыбаки говорили, что под толщей льда лежит не только рыба – лежат вещи, забытые и сохранённые. Иногда – звуки. Иногда – люди. Он встал и дал Норе ключ от архивной комнаты. Там, среди желтоватых папок и коробок, нашлась картотека исчезновений: даты, имена, заметки.

Она перелистывала одну карточку за другой, пока не наткнулась на запись, датированную тридцатью годами назад – имя, которое заставило сердце ёкнуть: Брендон Харт, двадцать шесть лет, пропал без вести. В графе «обстоятельства» – пометка: «сияние у трещины, последние показания свидетелей – слышали пение. Тело не найдено».

Нора вспомнила детский голос брата: «Брэн…» – и почувствовала холод, другой, колющий, чем утренний. Её пальцы сжали лист бумаги, пытаясь удержать порядок фактов, где эмоции вдруг начали расползаться.

– Вы знаете о нём? – спросила она.

– Знаю, – ответил Меддис. – Хороший парень был. Многие пытались найти его, даже организовывали поиски. Но лёд – хитрая штука. Он хранит воспоминания так, что сами воспоминания становятся телами, а тела – только тенью.

Он отодвинул стеллаж и достал ещё один ящик – там лежали старые магнитофонные ленты и записи, помеченные аккуратно карандашом. На одной ленте было написано «Харт – 1995 – звук». Нора взяла её, и в груди зажглась надежда. Меддис отвёл её в угол музея, где стоял старый проигрыватель. Он вставил ленту и включил аппарат. Шум, трещание, затем – едва распознаваемая мелодия.

Это была та же детская песенка, которую Нора слышала во сне и у трещины. И голос – тонкий, смутный, но знакомый: «Нора… не бойся… я здесь». Сердце Норы подпрыгнуло, а в глаза начали литься слезы. Голос на записи звучал как дыхание прошлого, как отголосок, сохранившийся в плёнке. Она слушала, пока звук не растаял в трещинах пласта.

– Кто записал это? – прошептала она.

– Один из тех, кто тогда искал, – сказал Меддис. – Не все хотели прекращать поиски. Но записи не дали ответов. Они лишь подтверждали то, что многие слышали: голоса, шёпоты, песни. Иногда кажется, что сам лёд разговаривает с нами, а иногда – что он повторяет то, что услышал.

Нора вышла из музея и почувствовала, как мир вокруг стал другим: старые факты обрели форму, и связь между прошлым и настоящим стала ощутимее. Она побежала к причалу; там как раз подъезжали машины миссии. Вендл выходил из кабины – на лице та же устойчивость, но в глазах мелькнуло что‑то новое: осознание того, что их попытка не будет простой.

– Вы нашли что‑то? – спросил он, увидев Нору с лентой в руках.

– Да, – сказала она. – Это запись. Это он.

Её слова повисли в воздухе, и Вендл на секунду отложил профессиональную маску. Клара подошла ближе и посмотрела на ленту с содроганием.

– Если это действительно запись, – сказала она тихо, – нам нужно проанализировать её в лаборатории. Может быть, в частотах есть следы того, что не слышно человеческим ухом.

– Я хочу помочь, – сказала Нора. – Я знаю это место. Мой брат… он мог быть там.

Вендл на мгновение задумался, затем кивнул.

– Хорошо. Но всё будет осторожно. Ни криков, ни экстремальных действий. Мы соблюдаем протоколы. На лабораторном столе звук записали и провели спектральный анализ.

Компьютер выдал графики, пики и странные гармоники, которые не соответствовали ни природным явлениям, ни известным инструментам. Клара изучала результаты с возрастающим беспокойством.

– Здесь есть паттерны, – сказала она. – В диапазонах ниже обычного человеческого голоса – устойчивые резонансы. И некоторые пики совпадают с речевыми формантами. Это не просто шум.

– Может ли лед сохранять звук? – спросил Вендл. – Теоретически – да, – ответила Клара.

– В кристаллических структурах возможна механическая память. Но чтобы звук сохранялся с такой структурой в течение десятилетий… нужны особые условия. Нора слушала, как учёные обсуждают данные, и в её голове снова возник образ нитей – тонких, полупрозрачных, соединяющих людей и места. Она представила, как эти нити тянутся вниз через лед и связывают каждого, кто когда‑то оставил здесь часть себя. Вечером в дом вернулись Ана и Илай.

Ана выглядела более напряжённой; в её глазах бликовало решимость, как будто она приняла невысказанное решение охранять не только семью, но и память. Илай, наоборот, сказал мало: он смотрел на Нору с тихой поддержкой и иногда касался её руки, как будто постоянно подтверждал своё присутствие. Нора спала плохо. Ей снились обрывки старых фотографий, лица, от которых веяло болью и теплом. В середине сна она проснулась и услышала тот же тонкий зов – не громкий, а похожий на голос, доносящийся издалека, но требующий внимания.

На столе лежала лента, которую она аккуратно положила туда, где раньше хранились детские вещи брата. Она погладила её и произнесла вслух: – Если ты там, если ты слышишь, подскажи, что нужно делать. Ответом был только мягкий шорох ветра и отголосок далёкой песни. Но Нора чувствовала, что нити действительно тянутся вниз, и что нечто – тонкое и древнее – начало отвечать на её шаги.

3 Глава. Шепоты в глубине.

Утро того дня принесло небо, разрисованное полосами низких туч, и ветер, который резал лицо, как старый нож. Новости о записи разнеслись по посёлку: кто‑то видел, как на прилавке магазина собиралась очередь людей, кто‑то шёптал, что миссия нашла «ключ», другие говорили о дурном предзнаменовании.

Нора почувствовала, как к ней то и дело подходят люди с вопросами, а иногда – с мольбой в голосе: «Скажите, это правда?» Её ответ всегда был один – глаза в которых жила решимость, и слово «да». После завтрака она направилась к причалу: день обещал быть напряжённым – на льду работала мобильная лаборатория, и к ней уже подвезли дополнительное оборудование. Вендл и Клара готовили кейсы с датчиками, а вокруг суетились техники. Воздух был плотный от ожидания, и каждый вдох давался труднее обычного, как будто сам мир прислушивался.

К Норе подошёл молодой техник по имени Марс – высокий, с находчивым лицом и привычкой теребить кепку. В его руках был прибор – небольшой датчик, похожий на микрофон и одновременно на геофон.

– Мы хотим поставить несколько сенсоров вблизи того места, – сказал он быстро. – Если звук реально идёт снизу, нам нужно понимать его структуру в пространстве. Ты знаешь местность лучше всех – можешь сопроводить нас?

Нора кивнула. Она знала каждый бугор, каждую трещинку льда здесь. Они прошли к краю трещины, где вчера всё началось. Марс аккуратно разместил датчики по периметру, втыкая их в лёд так, чтобы они могли улавливать как акустические, так и сейсмические колебания. Клара подключала провода к ноутбуку, на экране которого стали бежать тонкие зелёные линии

– Я хочу, чтобы вы были осторожны, – сказала Нора, когда встал вопрос о приближении к светящемуся пятну. – Оно откликается особенно на тех, кто связан с ним.

– Что значит «связан»? – поинтересовался Марс.

– Я не знаю до конца, – призналась Нора. – Но когда я была ребёнком, я слышала голоса и видела огни. Это не просто звук. Это – память.

Клара посмотрела на неё с новым интересом и немного грусти.

– Если память, – сказала она, – то, возможно, реакция зависит от эмоциональной составляющей. Нам нужно собирать данные, но осторожно.

Они включили запись. Сначала линии были спокойны, затем – как будто кто‑то нажал на клавишу: резкий всплеск энергии, и на экране появились сложные формы – сериалы пульсаций, которые не соответствовали обычным природным шумам. На слух из колонок вновь послышалась та самая мелодия, смешанная с шёпотом и громкими, глубокими импульсами, похожими на дыхание.

– Здесь есть структуры, – прошептал Марс. – Это не просто повторение. Это слой за слоем. И кажется… кто‑то пытается ответить.

В тот момент к краю подошёл старик – один из тех, кто жил на берегу всю жизнь; в глазах его отражался лед и годы. Он стоял неподвижно, словно гидра, что осталась от старой эпохи, и вдруг произнёс имя, которое собралось в горле у Норы: «Брэндон». Его голос, казалось, катился по льду и притягивал звуки обратно. Линии на экране задрожали, а мелодия замедлилась и стала яснее. Это было не просто совпадение: присутствие человека, который знал имя, пробуждало в глубине нечто, что реагировало на знакомые импульсы.

– Это словно библиотека, – сказал Вендл тихо. – Когда кто‑то читает – страницы шевелятся.

В тот момент, когда группа находилась у края, из глубины послышался другой звук – ясно артикулированное слово. Оно было не громким, но точным: «Помоги». Секция тишины, которая последовала, была такой густой, что в ней казалось можно резать ножом. Все замерли. Нора почувствовала, как сердце застучало сильнее. Слово прозвучало не просто как просьба – в нём была личная интонация, и Нора узнала её: это было не просто «помоги» – это было обращение, адресованное ей лично. Она услышала в нём оттенок брани, смешанный с мольбой.

– Это он? – спросила Клара, но её голос дрожал.

– Возможно, – прошептала Нора. – Но это может быть и эхо чужих надежд.

Вендл принял решение: установить подводную камеру и углубленный датчик, чтобы узнать, откуда именно исходит сигнал. Они подготовили роботизированный спуск – длинную гибкую трубку с камерой и захватом. Марс и два техника руководили запуском. Всё происходило медленно, как будто каждый шаг сдерживался невидимым уважением к тому, что находилось внизу.

Когда камера опустилась в темноту ледяной трещины, на экране появилось пространство, покрытое кристаллами, сверкающими в собственном свете. Там, среди льда, виднелись темные силуэты – формы, которые трудно было назвать однозначно. Они напоминали то ли обрывки ткани, то ли слои затвердевших пузырьков воздуха. В глубине камеры мелькнуло голубое свечение – то самое, которое раньше видели на поверхности. И вдруг камера замерла перед чем‑то, что выглядело как старый предмет: кусок металла, украшенный коррозией и узором, похожим на инициалы.