Тайна кофейни «По ту сторону чаши»

Тори Гринн

Тайна кофейни "По ту сторону чаши"

Пролог

Мир – сложнее, чем кажется. Он не плоский и не круглый. Он – слоистый. Бесчисленные реальности, миры, сны и кошмары наслаиваются друг на друга, как страницы гигантской, непостижимой книги.

И есть места, где эти страницы истончаются. Где сквозь бумагу проступают чернила с другой стороны. Эти места – Перекрёстки.

Они могут выглядеть по-разному: забытая лесная тропа, раздолбанный подземный переход в городе-миллионнике, старый мост через высохшую реку. А иногда – уютная кофейня с витражными стёклами, стоящая на стыке четырёх улиц.

В таких местах тонка не только граница между мирами, но и граница внутри нас самих. Наши сильные эмоции – ярость, отчаяние, гордыня, страх – не просто уходят в никуда. На Перекрёстках они могут застревать, наматываться на само место, как шерсть на колючку. Со временем они сплетаются в плотные, живущие собственной жизнью Узлы.

Узлы – это и есть то, что люди в просторечии называют нечистью, духами, призраками, тварями. Но, по сути, это сгустки одиночества, клубки забытых обид, тени несовершенных поступков. Они голодны. И тянутся к тому, что их породило – к людским душам…

Объявление было приколото к старой двери с витражным стеклом, на котором угадывались очертания кофейной чаши.

«В кофейню «По ту сторону чаши» требуется официант. Терпение, внимательность, отсутствие брезгливости. Оплата ежедневно».

Фраза «отсутствие брезгливости» вызвала у меня лёгкую оторопь, но мысль о том, что мне не придётся ждать зарплату месяц, перевесила. Я вошёл внутрь, и меня окутал самый божественный аромат: свежемолотый кофе, корица, имбирь и что-то неуловимое, древесное и уютное.

Кофейня была полна мягкого света и тихого шума голосов. За столиками сидели самые обычные люди: студенты с конспектами, парочки, шептавшиеся над кружками, группа деловитых мужчин. Ничего сверхъестественного.

– Вы по поводу вакансии? – раздался спокойный голос у меня за спиной.

Я обернулся. Передо мной стояла женщина лет пятидесяти с седыми прядями в тёмных волосах, собранных в строгий пучок. На ней был кожаный фартук, испачканный мукой. Она смотрела на меня внимательными серыми глазами, которые, казалось, видели всё и сразу.

– Агата, – представилась она. – Я здесь хозяйка. Вы Лиам?

Я кивнул.

– Работа несложная, – сказала она, протягивая мне второй, идеально чистый фартук. – Подавать заказы, убирать столики, следить, чтобы сахарницы были полны. Но есть правила. Запомните их раз и навсегда.

Она повела меня по залу.

– Во-первых, столик у большого зеркала в углу – всегда наготове. Во-вторых, некоторые наши посетители… своеобразны. Вы не задаёте им лишних вопросов, что бы они ни заказали, как бы ни выглядели – вы киваете и приносите то, что они просят. В-третьих, – она остановилась и посмотрела на прямо меня, – после полуночи вы ни под каким предлогом не спускаетесь в подвал. Там хранятся запасы. Я сама ими занимаюсь. Всё понятно?

Её тон не допускал возражений. Я снова кивнул.

– Отлично. Сегодня у вас пробная смена. И, Лиам… – она уже отворачивалась, но снова обернулась, – если вам покажется, что вы что-то видите… краем глаза… лучше не всматривайтесь.

Первый час прошёл спокойно. Я разносил латте и капкейки, улыбался посетителям и чувствовал себя почти как в обычном кафе. Почти.

Потом пришёл Он.

Дверь открылась беззвучно, впустив клубящийся ночной холод. Вошёл высокий мужчина в длинном, до пола, пальто. Он был бледен, а движения его были плавными, слишком плавными, словно у него было больше суставов, чем положено. Он прошёл к тому самому столику у зеркала и сел спиной к залу.

Агата, стоя за стойкой, не подняла глаз от помола зёрен, но её поза стала собранной, как у кошки, учуявшей мышь.

– Лиам, – тихо позвала она. – Гостю у зеркала – «Эспрессо сгустка ярости». Рецепт на мольберте.

Я подошёл к небольшой грифельной доске в углу бара. Среди рецептов «Классического капучино» и «Фирменного рафа» я увидел новый, написанный тем жеровным почерком Агаты: «Эспрессо сгустка ярости. Двойной эспрессо, щепотка кайенского перца, капля сиропа из полыни. Подавать в чёрной чашке».

Странный рецепт, но не смертельный. Я приготовил напиток, стараясь не пролить ни капли. Когда я нёс его к столику, по спине пробежал холодок. Воздух вокруг «гостя» был холодным и густым, а в отражении зеркала я увидел не человека в пальто, а клубящуюся, бесформенную тень с двумя угольками вместо глаз.

Мои пальцы дрогнули, чашка звякнула о блюдце. Тень в зеркале дёрнулась. «Гость» медленно повернул голову. Его глаза были пустыми, как у мёртвой рыбы.

– Ваш… эспрессо, сэр, – прошептал я.

Он не ответил. Его длинные, бледные пальцы обхватили чашку. Он поднёс её к губам и… будто вдохнул пар, не прикасаясь к жидкости. Воздух вокруг него задрожал, стал плотнее. На секунду мне показалось, что я вижу очертания искажённого злобой лица, проступающие сквозь его обычные черты.

Я отступил и побежал к стойке, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Агата наблюдала за происходящим с невозмутимым спокойствием.

– Всё в порядке, Лиам, – сказала она тихо. – Он почти накормлен, теперь можно и на покой.

«Гость» допил свой «кофе» и поднялся. Он скользнул к выходу, оставив на столе не монету, а маленький, тёмный, почти чёрный камешек, который словно впитывал в себя свет. Агата подошла, взяла его и бросила в небольшую металлическую шкатулку на стойке. Раздался тихий, горький вздох.

– Что это было? – выдохнул я, когда дверь закрылась.

– Постоянный клиент, – сухо ответила Агата. – Их тут много. Иди, домой, Лиам. Завтра смена будет длиннее.

Я вышел на ночную улицу, дрожа от холода, который шёл не снаружи, а изнутри. Я обернулся. Вывеска «По ту сторону чаши» подсвечивала милым тёплым светом. И тогда я впервые задумался, а что же там, с другой стороны чаши?

И самое главное – кто?

Следующие несколько дней пролетели в странном ритме, балансирующем между обыденностью и сюрреализмом. Я научился готовить «Капучино с пеной чужой радости» (с добавлением шафрана и лепестков роз) и «Десерт „Воспоминание о детском восторге“» (безе, тающее во рту, с ароматом ванили и фиалки). Я узнавал «особых» гостей с первого взгляда. Они приходили с наступлением сумерек.

Одни были похожи на бледного господина в пальто – невыразительные, холодные. Другие, напротив, слишком яркие, их глаза блестели неестественным, жадным блеском, а пальцы нервно барабанили по столу. Эти заказывали «Эспрессо сгустка ярости». Третьи, тихие и медлительные, словно утопавшие в невидимом болоте, пили «Латте осенней тоски» с сиропом из бузины.

Я научился не смотреть им в глаза и не всматриваться в их отражения. Но однажды вечером я не удержался.

Молодая женщина, одетая в потрёпанное платье, сидела у окна. Она не была похожа на чудовище. Она выглядела потерянной и несчастной. В отражении в стекле, за которым клубился вечерний туман, я увидел не её лицо, а бледную, искажённую маску страдания, с которой медленно стекали чёрные, как смола, слёзы. Она пила «Флэт-уайт горького прозрения».

– Не стоит, – тихий голос Агаты прозвучал прямо у моего уха. Я вздрогнул. – Они умеют принимать облик, который вызовет у нас жалость. Это Тень Страха. Она питается отчаянием. Если бы ты попытался её утешить, она бы прицепилась к тебе и неделю высасывала бы из тебя все силы.

– Что… что с ней будет? – спросил я, глядя, как Агата берёт с подноса маленький серебряный колокольчик.

– С ней? Ничего. С её проявлением в нашем мире – сейчас разберёмся.

Агата подошла к столику и позвонила в колокольчик. Звук был негромким, но очень чистым, пронизывающим. Женщина застыла, а её отражение в стекле исказилось, заволновалось, словно дым.

– Закрыто, милая, – мягко сказала Агата. – Пора на выход.

Женщина… нет, существо… медленно поднялось и, не глядя ни на кого, поплыло к двери. На прощание оно обернулось и на секунду я увидел в его глазах не отчаяние, а холодную, бездонную ненависть. Не к Агате. Ко мне. К моему теплу, к моей жизни.

После этого случая кофейня перестала казаться мне просто странной работой. Она стала полем боя. Тихой, пахнущей корицей войной, которую вёл один-единственный человек.

В ту ночь, после ухода последнего посетителя, Агата не отпустила меня сразу. Она подошла к стойке, где стояла та самая металлическая шкатулка.

– Они оставляют плату, – сказала она, открывая её. Внутри лежали тёмные камешки, странные металлические завитушки и несколько стеклянных шариков, в которых пульсировал тусклый свет. – Это сгустки той энергии, которую они не смогли усвоить. Эмоциональный шлак. Я их собираю.

– Зачем? – вырвалось у меня.

Она захлопнула шкатулку.

–Всё в этом мире требует баланса, Лиам. Они питаются нами. А мы… используем их. Эти осколки – топливо для защиты кофейни. Без них барьер на окнах и дверях рухнет и они будут заходить сюда, когда захотят. А обычные посетители… станут их основной добычей.

Она посмотрела на меня и в её взгляде впервые появилась усталость и груз прожитых лет.

–Ты справляешься лучше, чем я ожидала. Большинство сбегают после первой же встречи с «постоянным клиентом».

– А почему вы… почему вы этим занимаетесь? – спросил я.

Её лицо снова стало непроницаемым.

–Потому что кто-то должен. Иди, Лиам. Завтра будет трудный день. Чувствую, придёт что-то… большое.

Её слова повисли в воздухе, густом от аромата кофе и невысказанных тайн. Я шёл домой и думал о том, что стал частью какого-то странного и опасного ритуала. И самый главный вопрос теперь был не «что это за существа?», а «какую цену я согласен заплатить, чтобы продолжать это делать?».

И ещё я думал о том, что ни разу не видел, куда именно Агата провожает «накормленных» гостей после закрытия. И что на самом деле хранится в том самом подвале, куда мне вход был воспрещён.

Тайна обрастала новыми слоями и я понимал, что просто стоять и подавать кофе у меня уже не получится. Я хотел знать правду.