Тринадцать мертвецов на ром из сундука

Давид Аксон

Тринадцать мертвецов на ром из сундука

Глава 1

Вечеринка умирала. Инди-поп из Bluetooth-колонки на подоконнике давно не спасал от неловкости, а только раздражал, отражаясь от голых кирпичных стен студии с грязным эхом. Звук смешивался с гулом разрозненных разговоров и тонул в нём. Воздух в лофте стал плотным и тёплым от дыхания тринадцати человек, и пространство будто заплывало вязкой, тёплой смолой. Повсюду – полупустые бутылки пива с размокшими этикетками, вскрытые пачки чипсов, опрокинутые пластиковые стаканчики в тёмных влажных кругах на паркете.

Лёша Третьяк ёрзал на диване, не находя себе места. Музыка скисла, слова окружающих липли друг к другу, распадаясь на бормотание. Любая пауза в общем гуле вызывала у него приступ паники. Он вскочил на продавленный диван, возвышаясь над остальными.

– Так, народ! Анекдот, свежак! Встречаются как-то социолог, экономист и, типа, декан…

Он говорил слишком громко, перекрикивая музыку. Пара человек вежливо обернулись, но их взгляды проскользнули мимо. Остальные даже не повернули голов. Кто-то показывал что-то на экране смартфона, кто-то лениво спорил о сериале. Лёша договорил анекдот в пустоту и сам же резко, лающе рассмеялся. Улыбка сползла с его лица, но челюсть свело. В горле мгновенно пересохло, а на языке выступил металлический привкус.

Его взгляд метнулся по комнате и наткнулся на пару у окна. Стас Арбенин с экономфака и его девушка, староста их группы Оля Тарасова. Они стояли особняком. Стас что-то говорил Оле, указывая подбородком на толпу, и на его губах застыло подобие холодной маски. Лёша не слышал слов, но был уверен, что тот раскладывает присутствующих на социальные атомы. Оля слушала, положив ладонь ему на плечо. Со стороны – жест нежности, но Лёша видел, как костяшки её пальцев побелели на ткани. Она не гладила. Она сжимала.

Оля перехватила его взгляд и ободряюще улыбнулась. Эта улыбка была сочувственным кивком, констатацией провала. Лёша спрыгнул с дивана, и натужная весёлость на его лице осыпалась.

В углу, на старом кресле с обивкой, похожей на выцветший ковёр, сидела Катя Зимина. Она не участвовала в разговорах, не смеялась, даже не смотрела в телефон. Просто наблюдала. Её взгляд скользнул по Лёше, задержался на его сжатой в кармане зажигалке, потом переместился на Олю, которая слишком крепко держала Стаса за плечо. Она коснулась экрана смартфона. Тихий щелчок, имитирующий затвор, потонул в общем гаме.

Резкий зуммер домофона ударил по ушам, мгновенно оборвав все разговоры. Музыка захлебнулась. В наступившей тишине остался только низкий рокот вентиляции. В этот миг все тринадцать человек, словно управляемые единым нервным импульсом, одновременно повернули головы к двери – единственной точке, в которую теперь стекалось всё внимание.

– Пицца? – неуверенно спросил кто-то.

– Я не заказывал, – отозвался хозяин квартиры, Илья, и пошёл открывать.

Внизу скрипнул и загудел старый лифт. Через несколько минут Илья вернулся, а за ним в комнату вошёл курьер: парень лет двадцати пяти в отсыревшей от мороси жёлтой куртке. Ссутулившись от веса, он с кряхтением втащил в центр комнаты тяжёлый предмет и с глухим стуком поставил его на пол. Это был сундук из тёмного, почти чёрного дерева, окованный по углам полосами ржавого железа. Он смотрелся в интерьере лофта неуместно.

– Доставка для… – курьер сверился с экраном смартфона, – …собравшихся. Адрес ваш. Распишитесь вот здесь.

– Погоди, – Илья преградил ему путь. – От кого это?

Парень пожал плечами с безразличием человека после двенадцатичасовой смены.

– Не знаю. В заказе написано «подарок». Всё оплачено. Мне только подпись нужна.

Илья расписался пальцем на треснувшем экране, курьер передал ему тонкий, потемневший ключ на кожаном шнурке, и не сказав больше ни слова, ушёл. Дверь за ним захлопнулась. Сундук остался посреди комнаты, немым и тяжёлым. Вокруг него воздух дрогнул, и все замерли, подпав под тяжесть его присутствия.

Стас Арбенин первым нарушил оцепенение. Он подошёл к сундуку, обошёл его и брезгливо ткнул носком ботинка. Присел, постучал по крышке костяшками пальцев. Звук получился глухим, плотным.

– Реквизит из квеста, – вынес он вердикт, поднимаясь. Его голос звучал нарочито скучающе. – Кто-то из вас решил устроить перформанс. Признавайтесь, чей креатив? Банально, но хотя бы что-то.

Он смотрел на Илью, но тот лишь растерянно развёл руками.

– Я не заказывал, – Илья оглядел всех, и в его глазах появилась настоящая растерянность. – Клянусь.

Лёша увидел в сундуке свой шанс. Он подскочил к нему, изображая пирата.

– Йо-хо-хо! Тысяча чертей! Что там, золото? Или ром?

Он попытался поднять крышку, но она не поддалась.

– Заперто. – Он пнул сундук носком кеда.

Пока остальные обступили сундук, споря, Катя Зимина молча достала телефон. Она подошла к окну, будто подышать, но задержалась у сундука. Сделала несколько быстрых снимков оковки почти вплотную, приблизив изображение. На экране проступил узор ржавчины, крошечная царапина на дереве рядом с петлёй, едва заметный отпечаток пальца в пыли.

Илья вставил оставленный курьером ключ в замочную скважину. Раздался сухой скрежет, замок с трудом поддался, и Илья потянул тяжёлую крышку вверх.

Внутри, на подкладке из тёмно-красного бархата, который, казалось, впитывал свет, стояли тринадцать бутылок. Строгой формы, из почти чёрного стекла, без этикеток. Тишину нарушил восхищённый свист Лёши.

– Ого, элитное бухлишко! – он нетерпеливо протиснулся вперёд и выхватил одну из бутылок. Поднёс к свету, пытаясь разглядеть содержимое, но стекло было слишком тёмным. – Так, сейчас мы это…

Он замолчал. Его лицо вытянулось. Он медленно повернул бутылку, и все увидели на гладкой поверхности гравировку. Аккуратные, тонкие буквы, белеющие на чёрном фоне.

Алексей Третьяк.

Кто-то нервно хихикнул.

– Ни фига себе сервис, – пробормотал Денис, протискиваясь к сундуку. – А ну-ка…

Началась проверка. Каждый протягивал руку, вытаскивал бутылку и находил на ней своё имя. Шок нарастал.

Игорь Верес. Ирина Верес. Станислав Арбенин. Ольга Тарасова. Катя Зимина. Илья Нечаев.

Тринадцать бутылок. Тринадцать имён. Всех, кто был в этой комнате.

Возбуждение угасло. Стало тихо, но уже не неловко, а жутко. Это было слишком лично. Общий прикол, розыгрыш, перформанс – все слова испарились перед фактом выгравированных имён.

Стас держал свою бутылку двумя пальцами, словно сомнительный артефакт. Он поднёс её ближе к глазам.

– Лазерная, – процедил он, обращаясь больше к себе. – Качественная работа. Это дорогой пранк. Кто-то из родителей-олигархов решил развлечься. Объективно, это просто шоу.

– Возможно, – тихо ответила Оля. Она стояла рядом, но смотрела не на свою бутылку, а на него. – Но это… как-то слишком лично. В этом есть что-то целенаправленное.

– В любом хорошем розыгрыше должна быть персонализация, – парировал Стас, избегая её взгляда. – Это основы маркетинга.

– Маркетинг? – Она хмыкнула. – Ты правда думаешь, что это реклама?

– Я думаю, что у всего есть причина. И она, скорее всего, до смешного примитивна. Чья-то дипломная работа по социальной психологии.

Оля видела, как он скрестил руки на груди, создавая барьер. Видела, как напряглись желваки на его скулах. Она знала эту его защитную маску. Чем сильнее он боялся, тем больше сыпал терминами.

– Ладно, хватит теоретизировать! – прервал их Лёша. – Предлагаю практическую часть! Надо попробовать!

Никто не двигался. В тишине скрипнула кожаная куртка Дениса. Не выдержав пытки, Лёша вскочил на низкий кофейный столик.

– Ну что, скисли, интеллигенция? – крикнул он, и голос сорвался от напряжения. – Это же вечеринка! Время пить!

Он поднял свою бутылку, как факел.

– За нас! – Он застыл на мгновение, вбирая в себя их испуганное внимание, словно последний луч прожектора. – За обречённых! За мертвецов!

– Лёша, не надо, пожалуйста! – крикнула Оля, шагнув к нему.

Он запрокинул голову, приложился к горлышку и жадно глотнул несколько раз. Тёмная, густая жидкость, словно расплавленное железо, обожгла горло, но Лёша лишь сильнее втянул её. Он опустил бутылку, быстро вытер влажные губы тыльной стороной ладони и торжествующе оскалился.

– Ну и?.. – он попытался рассмеяться, но вышло только рваное сипение. – Обычный ром. Даже не очень. Так себе пранк…

По комнате пронёсся общий выдох облегчения. Кто-то издал короткий смешок. Стас саркастически хмыкнул.

Но ухмылка на лице Лёши застыла. Его зрачки резко расширились, затопив радужку чернотой. Фокус его взгляда сместился куда-то за периферию комнаты. В следующее мгновение пальцы, державшие бутылку, внезапно ослабли, и она с хлюпаньем выпала из руки.

Он не упал. Он осел. Тело просто потеряло кости и бесшумно стекло со столика на диван. Бутылка с гравировкой «Алексей Третьяк» выкатилась из его пальцев и со стуком покатилась по паркету, оставив небольшое влажное пятно.

На секунду все застыли. Картина была нереальной: только что кричавший Лёша теперь лежал на диване в сломанной позе, с открытыми, ничего не видящими глазами.

Женский вскрик вывел всех из ступора, и комната распалась на крики и панику. Оля и ещё пара человек бросились к Лёше.

– Скорую! Вызывайте скорую! – крикнул кто-то.

Оля дрожащими пальцами прижалась к его шее.

– Есть… – прошептала она срывающимся голосом. – Пульс есть… Но редкий, нитевидный…

Илья схватил его за руку.

– Блядь, он какой-то… ледяной! – отдёрнул он ладонь. – И мышцы будто свело.

Денис достал телефон, включил фонарик и посветил Лёше в глаза. Зрачки, расширенные до предела, впитывали свет, не меняясь.

– Он дышит… смотрите. Но… он не моргает.

В хаосе раздался тихий, неуместный щелчок.

Все инстинктивно обернулись.

Катя Зимина стояла на том же месте, медленно опуская телефон. Она только что сфотографировала тело Лёши на диване и искажённые ужасом лица вокруг. Её собственное лицо оставалось непроницаемым.

Глава 2

Визг Лены заставил всех вздрогнуть и оторваться от восковой фигуры на диване. Денис первым выхватил телефон, его дрожащий палец заметался по экрану.

– Я звоню в скорую! Что вы стоите? Его глаза! Они же закатились!

– Дышит, – тихо поправила Катя, не отрывая взгляда от Лёши.

– Да какая, блядь, разница! – взвился Денис, прижимая телефон к уху. – Алло! Скорая! Алло!

Денис ринулся по комнате – от окна к стене, к двери, отчаянно вытягивая руку вверх в тщетной попытке поймать сигнал. Аня Измайлова, вцепившись в свой айфон, тыкала в иконку такси. Белый кружок загрузки вращался на экране бесконечно.

Оля смотрела на этот хаос сквозь гул в ушах. В голове вспыхивали команды: «успокоить», «организовать», «решить». Но тело не подчинялось. Руки, которые всегда знали, что делать, просто висели. Она смотрела на них с отстранённым любопытством, будто они принадлежали кому-то другому. Не друзья – стая испуганных животных в клетке, в которую ударила молния. Боролись они не друг с другом, а с тем, что лежало на диване, сохранив лицо их друга. А против этого у старосты Оли Тарасовой не было протокола.

– Нет сети! Даже на 112 вызов не идёт! – выкрикнул Денис, швыряя телефон на диван. Тот отскочил от подушки и со стуком упал на пол.

– Такси тоже не ищет, – прошептала Аня, показывая всем экран с колесом загрузки. – Просто… ничего.

Илья, хозяин квартиры, бросился к выходу. Он дёрнул массивную металлическую ручку – раз, другой.

– Чёрт! – Ручка двигалась свободно на пару сантиметров и упиралась во что-то с глухим стуком. – Мы заперты!

Именно в этот момент раздался голос Стаса. Спокойный до неестественности.

– Успокойся, Денис. Ты ведёшь себя как истеричка.

– Истеричка? – обернулся Денис, глаза круглые. – Стас, ты видел его? Мы должны что-то сделать!

– Допустим, – Стас Арбенин скрестил руки на груди. – Допустим, ты чудом дозвонился. И что ты им скажешь?

– Что… что человеку плохо! Отравление! Что ещё?

– Отравление? – Стас криво усмехнулся. – Чем, позволь спросить? Ромом из пиратского сундука, который нам доставил хер пойми кто? Ты представляешь, что начнётся?

Он выдержал паузу. Оля смотрела на него, и дело было не в словах. Он стоял, скрестив руки, но не свободно, а так, что плечи чуть поднимались, инстинктивно защищая шею. Его взгляд на долю секунды метнулся к своей бутылке на столе, но он тут же стёр эту слабость, застыв, словно прикованный к полу. Он боялся. Но не полиции. Он боялся вопросов.

– Нас первыми загребут, – продолжал Стас, обводя всех тяжёлым взглядом. – Всю компанию. Проверят на наркоту, вывернут карманы. Устроят допрос. А когда выяснится, что никаких наркотиков нет, а есть только этот… реквизит, – он кивнул на сундук, – знаешь, что будет? Нас отправят в дурку. Всех. Как сектантов. Это подстава, ясно? Продуманная, дорогая подстава. И ты, Денис, хочешь лично позвонить организаторам и доложить, что их план сработал.

Денис сдулся. Аргументы Стаса, удушающие, как полиэтиленовый пакет на голове, били не по логике, а по страху последствий. Проблемы с родителями, с универом, клеймо на всю жизнь.

– Но… мы не можем просто сидеть и смотреть! – выдавил он, уже без прежней уверенности.

– Почему? – пожал плечами Стас. – Он же дышит, как сказала Катя. Пульс есть. Может, это просто… приход такой. Перебрал. Очнётся через пять минут и будет ржать громче всех.

Оля не выдержала.

– Стас, прекрати, – её голос был настолько низким и сдержанным, что прозвучал острее крика. – Ты не веришь ни единому своему слову.

– Объективно, Оля, паника сейчас – наш главный враг, – он посмотрел на неё холодно, расчётливо. Он даже не пытался с ней заигрывать. Он видел в ней ещё одно препятствие.

– А наш главный друг, по-твоему, – это сидеть и ждать, пока он умрёт? – её голос дрогнул.

В этот момент Катя Зимина, до этого неподвижная, без слова скользнула к Лёше. Она достала свой телефон. В полной тишине, нарушаемой всхлипами Лены, громко щёлкнула кнопка включения фонарика.

Холодный луч ударил в лицо Лёши, выхватив из полумрака восковую бледность кожи и широко распахнутые глаза, смотрящие в никуда. Катя медленно поднесла луч к правому глазу, затем к левому. Все, затаив дыхание, следили за этим лучом. Оле пришлось сжать кулаки, чтобы не отвернуться. Ей вспомнилась мёртвая ворона, которую она нашла в детстве во дворе – такие же стеклянные, пустые глаза, в которых ничего не отражалось.

Катя выключила фонарик. Комната снова погрузилась в полумрак, который теперь казался зловещим.

– Зрачки не реагируют, – сказала она своим ровным голосом.

Осталось что-то, для чего у них не было ни названия, ни протокола действий.

Они были заперты в комнате с телом, которое дышало.

Никто не засекал время. Его отсчитывали иначе: скрипом паркета под ногами Дениса, тихими всхлипами Лены из угла, щелчком зажигалки Ильи – раз, два, три, четыре на один вдох. Оля сидела на полу, обхватив колени, и старалась дышать в такт этим щелчкам, но сбивалась каждый раз, когда её взгляд цеплялся за фигуру на диване. Тогда внутри, под кожей, словно сжималась тугая пружина, давящая на грудину.

И вдруг ожидание разорвал звук.

Громкий, судорожный, булькающий вдох. Словно утопленник, вырвавшийся на поверхность, глотнул воздуха вместе с водой. Он был настолько резким, животным, что несколько человек отшатнулись.

А потом Лёша сел.

Его тело согнулось в талии одним резким, угловатым движением, словно фигура, выскочившая из заводного ящика. Прямая спина. Руки отвалились от корпуса и безжизненно лежали на коленях. Глаза всё так же широко открыты и смотрят в одну точку.

На мгновение все замерли. Его губы едва шевелились, выпуская тихий, полный ужаса шёпот. Не им. Не в эту комнату.

– …смеются… все смеются…

И тут он моргнул. Один раз. Второй. Мрак, до этого поглощавший его зрение, раскололся, уступая место резкой, невыносимой ясности. Взгляд метнулся по комнате, цепляясь за лица, как у человека, выброшенного на незнакомый берег. На его лице на долю секунды отразился ужас пополам со жгучим стыдом. Лицо человека, которого застали на месте преступления. Голого. Униженного.

А потом – щелчок. Ужас исчез. Стыд спрятался. Маска весельчака, треснувшая и помятая, рывком вернулась на место. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и выдавил из себя кривую ухмылку.

– Жесть… – он заговорил, и слова вышли сиплым, сдавленным звуком. – Какой-то ром у вас… термоядерный. Меня так ещё никогда не накрывало.

– Что это было?

– Лёх, ты где был вообще?

– Это прикол такой, да?

Вопросы посыпались со всех сторон. Все подались вперёд, обступая диван. Они смотрели на него, как на астронавта, и отчаянно хотели услышать, что всё это была шутка.

Лёша чувствовал себя голым под их взглядами. Он всё ещё ощущал липкий пот под светом софитов, слышал тот самый смешок из темноты зала. Воспоминание билось под кожей, как пойманная птица. Единственный способ выжить – превратить казнь в комедию. Заставить их смеяться. Если они будут смеяться, значит, всё в порядке.

Он заставил себя рассмеяться. Громко, каркающе.

– Да вы чё, ребят! Успокойтесь. Это был какой-то лютый трип. Слушайте.

И он начал свой спектакль. Он рассказывал с преувеличенной жестикуляцией, перебивая сам себя, чтобы создать эффект импровизации.

– Короче, первый курс, посвяга. Театральный кружок. И мне, прикиньте, дают роль Ромео. Ро-ме-о! Я и Шекспир – вообще разные вселенные. Но надо, преподша сказала – или зачёт, или отчисление. Ну, я и вписался.

Он сделал паузу, ища улыбки. Нашёл несколько. Хорошо.

– Костюмы, понятное дело, – говно и палки. Из реквизита – пластмассовый кинжал и трико, которое, мне кажется, ещё Евстигнеев носил. А оно, типа, просвечивает. Вообще всё. И я, как дебил, под это трико надел свои любимые треники. Ну, такие, серые, с вытянутыми коленками. Для комфорта.

Он снова рассмеялся, и пара человек неуверенно хихикнули. Лёша вцепился в этот смех, как в спасательный круг.

– И вот, значит, финальная сцена. Я лежу, типа, мёртвый. Джульетта там над моим телом рыдает. Зал затих. И тут она должна меня обнять на прощание. И как-то неловко так наваливается, цепляет рукой резинку на этом сраном трико… Я чувствую – сползает. Медленно так. А я ж мёртвый, я двигаться не могу!

Он вскочил, чтобы нагляднее показать.

– И вот она встаёт, а трико, блядь, остаётся лежать у меня на щиколотках! И я лежу посреди сцены. Мёртвый Ромео. В серых трениках с пузырями на коленях. Перед полным, сука, залом!

Он закончил на высокой ноте, заливаясь громким, почти истеричным хохотом. Хлопая себя по коленям, он ждал. Ждал ответной волны смеха, которая смоет с него липкий стыд.

Но волны не было.

Когда он закончил, тишина в комнате стала плотнее прежней. Денис издал короткий, удушенный выдох, который мог сойти за смех, но тут же захлебнулся. Ира Верес, его сестра-близнец, попыталась смягчить лицо сочувствием, но мышцы вокруг её глаз остались жёсткими, выдавая болезненное напряжение. Лицо Стаса Арбенина скривилось, как от запаха гнили – в этой гримасе не было веселья, только брезгливость. Остальные просто молчали, глядя на него с неловкостью и жалостью.

Он вдруг понял, что, пытаясь превратить всё в шутку, выдал себя с головой. Тем, как дрожали его руки. Тем, что в его хохоте слишком явно слышалась истерика. Он не заметил, как его пальцы впились в ладони, словно он пытался удержать нечто, готовое вырваться наружу.

Смеялся только он. Один. И его натужный, каркающий хохот, отражаясь от молчаливых, осуждающих лиц, звучал как грубая, неуместная ошибка.

– Ну… зато теперь знаете, что у меня… ээ… большое сердце! – выпалил Лёша.

Шутка разбилась о молчание, и осколки неловкости впились в каждого. Его оружие дало осечку. Он проиграл.

Он больше не был центром внимания. Он был проблемой. Объектом неловкости. Человеком, который показал всем свою слабость, а они не знали, что с этим делать.

Он замолчал. Медленно, как старик, встал, прошёл в самый тёмный угол дивана и сел, сжавшись. Достал телефон, но экран остался чёрным. Он прислонил гладкое стекло к вспотевшей щеке, используя неработающий гаджет как непроницаемый щит от двенадцати пар глаз.

И взгляды, один за другим, оторвались от него. Словно он стал невидимым. Они скользнули по комнате и неотвратимо остановились на деревянной громаде сундука, стоявшего посреди комнаты.

Теперь это был не просто ящик с выпивкой. Это был оракул. Судья. Палач. Игорь и Ира, близнецы, обменялись взглядом, который был плоским и серым, как зимний лёд. В их глазах читалась одна мысль: если у Лёши, самого открытого из них, нашлась такая рана, то что же ром вытащит из них?

– Я же говорил, – тихо произнёс Стас, обращаясь скорее к себе. – Просто глюки от палёного алкоголя. Сильное внушение.

Оля, стоявшая рядом, медленно повернула голову. Её взгляд был холодным.

– Он не глючил, Стас, – в её голосе звучала непоколебимая, почти научная уверенность. – Он вспоминал.

В её голосе не было ни спора, ни истерики. Только констатация факта.

Внимание Кати Зиминой было приковано к кластеру страха и позора. Она фиксировала данные. Сломленный Лёша в углу. Самодовольный Стас, оперативно построивший удобную для себя теорию. Испуганные глаза остальных, уже подсчитывавших риски и очередность.

Внутри неё не было страха. Было холодное любопытство и… решимость.

Она наблюдала за ними. Все они боялись, что их увидят. А она? Тень. Всегда тень. Что хуже? Быть разоблачённой – или остаться незамеченной навсегда?

Она встала.

Её подъём нарушил застой тишины. Этот резкий, решительный переход из статики в кинетику прозвучал, как порванная струна. Все взгляды метнулись к ней. Даже Лёша оторвал голову от тёмного экрана. Удивление было осязаемым, словно Катя Зимина, вечная тень, впервые материализовалась.

Она не сказала ни слова. Подойдя к сундуку, Катя опустилась на колени, и её ладони, лишённые нервной дрожи, начали перебирать холодные, тяжёлые бутылки. Её пальцы, работая с механической точностью, остановились на той, где имя «Катя Зимина» было вытравлено на стекле.

– Кать, ты чего? – нервно спросил Денис.

– Стой! Не надо! – сорвался голос Ани.

Но она их не слышала. Она смотрела на своё имя на стекле. Как на надгробие. Подцепила ногтем сургучную печать, и та со щелчком отлетела. Открутила пробку.

И сделала глоток. Один. Второй. Ром обжёг горло. Она посмотрела на Олю. В глазах старосты был испуг и непонимание. Катя улыбнулась лишь губами. «Теперь увидишь», – подумала она.

Эффект был мгновенным. Мир потерял резкость, звуки утонули в нарастающем гуле. Она успела увидеть, как расширяются от ужаса глаза Оли, прежде чем темнота и холодный сквозняк тоннеля поглотили её.

Тело Кати обмякло и безвольно завалилось на бок, едва не разбив почти полную бутылку.

На этот раз никто не закричал. Никто не бросился к телефону. Ира инстинктивно сделала шаг назад. Лена издала сдавленный всхлип. Игорь замер, глядя на второе неподвижное тело с суеверным ужасом.

Стас медленно провёл рукой по лицу и произнёс сквозь зубы всего два слова:

– Блядь. Опять.

Вечеринка закончилась. Начался сеанс. Одиннадцать человек смотрели на одиннадцать оставшихся бутылок. Вопрос был один: кто следующий?

Глава 3

Семь минут – время, за которое пылинка в луче настольной лампы успевала осесть от потолка до пола. Когда Катя Зимина, вторая за вечер, обмякла на паркете, паника не взорвалась криком – она свернулась тугим узлом в животе. Они больше не были студентами на вечеринке. Они стали участниками ритуала, правил которого не знали, но от которого першило в горле.

Денис, будущий педиатр, единственный, кто не растерялся, протиснулся к Кате, жестом велев остальным не подходить. Опустился на колени, прижал два пальца к тонкой шее. В наступившей тишине скрипнула половица.

– Пульс есть, – наконец произнёс он. Голос был тихим, но в наступившей тишине прозвучал отчетливо. Денис чувствовал, как полтора десятка взглядов впились ему в спину. – Но нитевидный. Очень слабый.

Он достал мобильник, и резкий, чужой свет вспыхнул, направившись прямо Кате в глаза. Широко раскрытые, они смотрели в потолок, не видя его. Яркий луч лишь подчеркну: зрачок оставался мёртв.

– Не реагируют, – глухо сказал Денис, и рука со смартфоном опустилась. Он обвёл всех взглядом, в котором профессиональная собранность сменилась тупиком. – Это не похоже ни на что из учебников. Ни на эпилепсию, ни на анафилактический шок, ни на отравление.

Никто не ответил. Все взгляды метнулись в угол дивана, где сидел Лёша, а потом вернулись к неподвижному телу Кати. Первый. Вторая. Паттерн сложился. Это была очередь.