Опустошение. Автобиография гитариста Lamb of God Марка Мортона

Отцу на заводе платили хорошо. Папа привык трудиться, поэтому без проблем строил себе карьеру в компании, довольно быстро поднявшись от сборщика до управляющего и обзаведясь собственным кабинетом. Успех карьеры отца совпал с выходом мамы на работу в банк, и мы смогли позволить себе комфортные условия. Например, мы стали путешествовать.

Поскольку мама жила далеко от своей родины, регулярные поездки в Германию были для нее важны. Отец не разделял ее желания помнить свои корни и редко возвращался в штат Мэн, но принимал потребность мамы ездить в родную страну. И обычно мама брала меня с собой. Одни из самых первых моих воспоминаний как раз связаны с Германией: детская площадка за многоквартирным домом моих бабушки и дедушки во Франкфурте, запах дедушкиной сигары, звук сирены европейских машин скорой помощи. Мой дядя, успешный бизнесмен в сфере грузоперевозок, в свободное от работы время отвозил нас за город, чтобы показать замки и исторические здания.

А дома, в Америке, происходили перемены. Я был слишком мал, чтобы понять, почему, но атмосфера в доме становилась напряженной. Было ощущение разногласия. Отец задерживался на работе, а потом сидел допоздна в гараже. Родители общались сквозь зубы. Мама стала худой как щепка. Они с папой все меньше смеялись и все больше ругались и спорили; и в эмоциональном плане на мне это сказывалось. Я все больше и больше тревожился, поскольку считал, что родители ссорятся из-за меня. Беспечность и наивность в моем детстве быстро закончились, и на их место пришел страх, неопределенность и самокритика. Я считал, что, если буду вести себя тихо и не попадаться папе на глаза, может быть, он будет меньше расстраиваться. И, если бы я смог чем-то помочь и меньше просить, может быть, маме было бы не так грустно и эмоционально тяжело. Хотелось, чтобы все было, как раньше, но я не знал, как этого добиться. Жизнь превращалась во что-то совершенно другое, и меня это пугало.

Продвижение отца по службе означало, что мы переедем в новый – более благоприятный – район. Но мне придется идти в новую начальную школу, оставив старых друзей. Брату осталось доучиться последний класс, и он планировал уходить в колледж, поэтому на нем это отразилось не так сильно. Но весь мой мир менялся, а я этого не хотел.

Наш новый дом был из кирпича, построенный по индивидуальному проекту в стиле ранчо в престижном районе Виндзор-Форест. И хотя находился он всего в паре километров от нашего прошлого района, атмосфера там была другая. Вместо надежных крепостей и знакомых канав теперь был теннисный корт и команда пловцов в отдельном бассейне района. Но я не играл в теннис, а возле бассейна никто со мной не разговаривал. Я не вписывался. Слишком нервничал, чтобы пытаться завести новых друзей. Мне было одиноко и грустно.

Родители тоже чувствовали себя грустно и одиноко. У них был несчастливый брак. Отец всегда пропадал на работе. Мама была занята банком, а также работой по дому. Они теряли связь друг с другом, и стресс, связанный с переездом в дорогой новый дом, когда родители готовились платить за учебу брата в колледже, лишь усугубил ситуацию. Я не знал, как реагировать на эти изменения. Зачем было переезжать? А чем не устраивал предыдущий дом? Почему мама с папой ругались? Как мне это прекратить? Я что-то сделал не так? Хотелось исчезнуть.

От проблем в доме я предпочитал уходить, общаясь с новыми друзьями. Но они не ходили в мою школу: моими новыми лучшими друзьями стали еда и телевизор, прекрасные средства от тоски, скуки и одиночества. Еда – особенно сахар – это мой первый наркотик. Постоянная обжираловка была самым ранним показателем моего зависимого поведения. Я искал утешения в еде. Я ел не из-за голода, а для того, чтобы успокоиться, переключиться с тревожного состояния. Я был зависим от еды и мог отвлекаться. Она доставляла мне удовольствие. Этот фундаментальный компонент зависимости – реакция на эмоциональное состояние, когда ты поглощаешь или принимаешь что-то, чтобы его изменить – позднее вновь появился в моей жизни, только привел уже к более опасным и неприятным последствиям.

В конечном итоге мы приспособились к новой жизни. Родители занимались новым домом, знакомились с соседями и находили себе какое-то занятие. Проекты и планы по благоустройству и отделке нашего нового дома помогали предкам забыть о семейных проблемах. А я тем временем ел бургеры и картошку и играл в видеоигры на приставке Atari 2600, которую мне подарили на Рождество.

И хотя нам приходилось привыкать к новым переменам, жизнь была не такой уж и плохой. Отец стал покупать подержанные машины на аукционе, ремонтировать их и перепродавать, что оказалось хорошим финансовым подспорьем для его уже и так приличного заработка на заводе, но, мне кажется, он делал это, потому что получал удовольствие, и ему нравилась бурная деятельность. Его любимыми машинами были «Линкольн Континенталь» и «Кадиллак Купе Девиль». Каждые несколько недель отец садился за руль какого-нибудь «Линкольна» или «Кадиллака», и в его кармане всегда была толстая пачка стодолларовых купюр – наличные с продаж.

Но больше всего мне во всем этом нравилось то, что я чувствовал себя включенным в процесс. По субботам папа забирал меня на автомобильный аукцион в Чесапике, это в часе езды от нашего дома. Я проходил с ним мимо рядов машин, а он выписывал номера, на которые собирался ставить. Иногда он посылал меня за огромным лотом, полным автомобилей, чтобы проверить детали. Мне безумно нравилось быть его ассистентом. Я легко мог узнать машину по году выпуска, марку и модель. Стоя рядом с ним во время торгов, я учился понимать быстрый темп раскатистого голоса организатора. Пожилые мужчины жевали табак и плевали на гравий. Я изучил легкие кивки отца и его едва заметные жесты рукой, когда он реагировал на каждую растущую цену или полностью отказывался от предложения. Отец стоял с невозмутимым выражением лица, и я гордился, что стою рядом. Папа был моим героем.

В конце лета 1982 года мы с родителями отвезли брата на запад, в четырех часах езды от дома. Там он начал свой первый год в колледже при Университете Рэдфорда. Мне почти исполнилось 10 лет, и я, возможно, был уже слишком взрослым, чтобы плакать, но, когда мы прощались с братом, я не смог сдержать слез. Отец не ругал меня за это. Вероятно, он и сам переживал.

Глава 2. Эй, толстый!

«Nervous Breakdown» Black Flag

Композиция Black Flag «Nervous Breakdown» – идеальная панк-рок песня. Фанаты и критики могут спорить о значимости британского панка в сравнении с американским панком, подвергать сомнению искренность наигранных порывов гнева Sex Pistols и даже спорить о том, что является и не является истинным панком. Красота этих абстрактных рассуждений в том, что каждый может быть прав и одновременно неправ. Но для меня «Nervous Breakdown» обладает всеми элементами, благодаря которым панк-рок захватывает. Резкий гитарный рифф Грега Джинна соперничает с ритмом, уверенным и волнующим. Его гитара звучит жестко и грубо, выплевывая на слушателя ровную неспокойную каденцию, которая просто требует реакции.

Дерзкий рифф Джинна цепляет сам по себе, но именно маниакальное вокальное исполнение Кита Морриса придает песне напор и интенсивность. Паническая исповедь вокалиста в психологическом расстройстве звучит убедительно и гениально. Я верю ему. Все же Моррис поет об открытой уязвимости с дерзкой агрессивной издевкой. Он воплощает в себе этого проблемного героя. Моррис активно разваливается на части прямо перед нами, но мы все равно хотим быть как он, потому что со стороны это выглядит и звучит охренительно.

«Nervous Breakdown» будет всегда напоминать мне о том, как я мальчишкой катался на скейтборде по улицам Вильямсбурга, скользя по нашему маленькому пригороду у черта на куличках, лишь только начиная понимать, что я не один такой, кто чувствует себя сбитым с толку и поглощенным тревогой. Посыл панк-рока заключался в том, что все мы были немного чудаковатыми. И иногда было здорово кричать об этом во всеуслышание.

Впервые меня назвали толстым, когда мне было лет 11–12. Я гулял с парочкой ребят с района. Пытаясь выглядеть смешным, я дразнил щуплого парнишку, говоря ему, что тот рискует стать мишенью для ребят постарше, когда перейдет в новую школу.

– Тебе лучше начать тягать железо! – смеялся я, выпендриваясь перед девчонкой, которая с нами гуляла.

Но подколоть его не вышло. Девочка тут же вмешалась, защищая друга:

– Да, а ты толстый! Ты-то что будешь делать?

Я дар речи потерял. Попытался скрыть состояние неловкости нервным смехом. Я был толстым? Как это произошло? Когда? Неужели все это время окружающие смеялись надо мной у меня за спиной? Хотелось убежать и спрятаться.

Я и не заметил, что за довольно короткое время набрал приличный вес. Физические и эмоциональные изменения происходили быстро, поэтому мне было невдомек, что я становился «толстяком». Но оказалось, что это так. И, видимо, я был последним, кто об этом узнал.

Конечно же, в какой-то момент каждый ребенок проходит через издевки и травлю. Это неотъемлемая часть взросления. Учишься это игнорировать и относиться спокойно, закаляешься и живешь дальше. И это событие не стало какой-то невообразимой травмой. Обычное оскорбление в мой адрес: я и сам был не ангел, и не стоит говорить гадости про других, если не хочешь оказаться на их месте.

Как бы там ни было, неожиданная новость о том, что я, оказывается, толстый, задела меня куда сильнее, чем обычное оскорбление на детской площадке. Это был поворотный и значимый момент, потому что теперь у меня сильно упала самооценка. Несоразмерная значимость того, что могло бы быть случайным выпадом, привела к тому, что я впервые в жизни почувствовал всепоглощающее ощущение никчемности. Стеснение физического недостатка, о котором мне сказали прилюдно, вызвало во мне огромный страх, неуверенность и отвращение к самому себе, которое скрывалось в глубине души.

В тот момент мое мировоззрение изменилось. Теперь я считал себя недостаточно хорошим и не заслуживал любви. Я убедил себя в том, что был разочарованием для родителей и друзей. Винил себя, что не так силен в спорте, как мои ровесники, что непопулярен и что я неудачник. И хотя раньше я уже сдерживал в себе эти эмоции, прежде я никак не мог охарактеризовать чувство дискомфорта и придумать ему определение. Но теперь у меня появилась явная причина презирать себя.

Я не раз неоправданно жестко реагировал на то, что меня называли толстым, но причина меня мало интересовала. То, что должно было стать всего лишь безобидным оскорблением, привело к психологической войне, которую я вел против себя на протяжении десятилетий. Одержимость, ненависть к себе и жалость, возникшие в результате этой войны, стали заделом для образа мышления, который уже во взрослом возрасте привел к зависимости.

Вскоре после этого я начал вести себя совершенно по-другому. Стал все время носить одну и ту же одежду, убеждая себя в том, что определенный прикид скроет мои недостатки, и я буду выглядеть худее. В безразмерных футболках, решил я, мое тело выглядело пропорционально меньше, и было несколько любимых вещей, которые, как я считал, лучше всего скрывали мои недостатки. Разумеется, выглядел я все так же. Просто пухлый ребенок носит ту же свободную одежду, что и вчера. И хотя ежедневное появление в школе в одной и той же одежде, безусловно, не прибавляло мне очков, я все равно чувствовал себя в безопасности. Я ужасался при мысли о том, что меня заметят, но все же убедил себя, что, если бы я каждый раз выглядел одинаково, на меня перестали бы обращать внимание. Однако это возымело совершенно противоположный эффект: пытаясь быть незаметным, я как раз наоборот привлекал к себе нежелательное внимание.

Помимо того, что я пытался спрятаться в одежде, появились другие признаки странного поведения. Я стал издеваться над телом. Чтобы выглядеть худее, я втягивал живот и, сколько мог, оставался в таком положении. Некоторое время, когда я вставал и шел куда-либо, я задерживал дыхание, тщетно надеясь, что скрою недостатки тела. Тогда мне еще не пришло в голову, что из-за этой некомфортной позы мне приходилось еще больше, чем обычно, выпячивать пухлую грудь, подчеркивая отвисшие сиськи, которые появились из-за лишнего веса. Вскоре некоторые одноклассники прилюдно стали указывать на мои недостатки, отчего я начинал стесняться еще больше.

Но я решил, что продолжу втягивать живот, правда, на этот раз это было не столько умышленной стратегией, сколько подсознательной реакцией. Представь, что стоишь таким способом, что ты невидим. Я так боялся быть увиденным, что пытался спрятаться в собственном теле. Опустив голову, втянув живот и подняв плечи до ушей, я шатался по школьным коридорам, смотря в пол и тревожно надеясь, что дойду до следующего кабинета, ни с кем не вступив в зрительный контакт и не заговорив.

Спустя время страх и тревога проявились новыми способами. Одеваясь каждый день в одно и то же, я преследовал практическую цель, но теперь стал и непроизвольно следовать рутине, отражавшей мою растущую одержимость симметрией и балансом. Если я открывал дверцу шкафчика, мне нужно было открыть вторую, обе их закрыть, затем повторить процесс в обратном порядке. Я начинал весь этот процесс снова, в противоположном порядке, и наконец в третий раз, когда я открывал и закрывал обе дверцы одновременно – тогда все было правильно, сбалансировано и равномерно. Я нервно выстукивал зубами ритм, используя обе стороны челюсти, чтобы была некая последовательность, потом делал это в обратном порядке, чтобы все было уравновешенно. Этот ритуал мог продолжаться неопределенное количество времени пока кто-нибудь милосердно не отвлекал меня от него.

И хотя я себя уже во многом так не веду, что-то все равно осталось: все выключатели в доме должны быть установлены определенным образом. Когда в магазине я достаю продукты с полки, то по-прежнему придерживаюсь определенных схем и чувствую себя напряженно, если игнорирую это желание. И обычно я по-прежнему каждый день ношу одну и ту же одежду. Если заглянешь в мой гардероб, то найдешь несколько пар черных джинсов и семь или восемь вариаций одной и то же черной футболки без рисунка.

Но, как бы уныло и мрачно все это ни звучало, были и увлекательные изменения. В середине 80-х культура скейтборда переживала лучшие времена. Скейтеры вроде Тони Хоука и Кристиана Хосоя стали знаменитостями. Их смелый и отчаянный атлетизм и панк-рок Западного побережья превратили их в кумиров для меня и моей небольшой компании относительно маргинальных друзей. Нам нравилось, что в культуре скейтбординга чувствовался дух неповиновения. В моде был неряшливый вид, который оставлял большое пространство для креативности и самовыражения. Даже в самом катании на доске было что-то бунтарское. Надевая заклеенные скотчем кроссовки, безразмерные футболки и армейские куртки, мы превращали сонные улицы Вильямсбурга в свой скейтпарк. Я не был лучшим в нашей компании. Пока друзья учились выполнять акробатические трюки, я лишь старался не отставать от общей тусовки. Но мало кого беспокоило, что катался я дерьмово. Дух товарищества, который я ощущал, был якорем спасения, потому что впервые в жизни я почувствовал себя личностью.

Помимо того, что я открыл для себя и влюбился в культуру скейтбординга, в моей жизни стала формироваться еще одна сила, и она оказалась гораздо мощнее: музыка. В молодости, я был очарован группами KISS, Van Halen, Lynyrd Skynyrd и другими замечательными коллективами 70-х, которые звучали на восьмидорожечном катушечном магнитофоне в комнате старшего брата. Благодаря ему я уже давно отлично разбирался в хард-роке.

К тому времени я открыл для себя гораздо больше современных метал-групп вроде Iron Maiden, Def Leppard, Twisted Sister и Mötley Crüe – все они добились успехов в мейнстриме. До этого момента музыку я только слушал. Но потом мне пришла в голову идея, что я могу попробовать ее поиграть. Не ту, что была в пятом классе на уроке музыки, когда я постоянно нервничал на своей позиции третьего барабанщика. Вместо этого я хотел играть музыку, которую слушал и даже стал видеть по телевизору.

В это время по МTV, который только недавно появился в нашем районе, каждый день крутили музыкальные клипы. Канал еще не скатился в драматическое говно с кучей реалити-шоу. Каждый день, после обеда, я приходил домой из школы и наблюдал, как мастера вроде Эдди Ван Халена и Принса без труда вытворяют невероятные чудеса на своих инструментах. Я не мог насмотреться. Для меня и миллионов других молодых фанатов музыки MTV создал новое, более прямое отношение между музыкой, которая нам нравилась, и теми, кто ее исполнял. Было нечто пленительное в том, чтобы видеть, как артисты выступают на сцене. Видеть, как музыканты взаимодействуют и каждый играет свою важную роль в деле, было сродни волшебству.

Особенно меня завораживали гитаристы. Молниеносное соло Стива Стивенса в песне Билли Айдола «Rebel Yell», воздушные соло-партии Гэри Ричрата в концертном клипе REO Speedwagon «Ridin' the Storm Out» и дерзкие движения бедрами Брайана Сетцера в песне Stray Cats «Stray Cat Strut» завораживали меня. Я хотел быть в группе и играть на гитаре. И верил, что это возможно. А мне было 12 лет.

Но была одна маленькая проблемка: я ничего не знал про гитары. Видя, как я открываю для себя различные интересы, родители поддержали меня в моих поисках гитары. Я просматривал объявления в местной газете и нашел скромную модель гитары для начинающих, которую мне купили. Весьма приличная цена: 15 долларов. И жизнь тут же изменилась.

Хоть я тогда и не понимал, что такая классическая гитара с нейлоновыми струнами – странный выбор для начинающего рок-музыканта, это было не важно. Я даже не знал, как настраивать свой новый инструмент – но и это было не важно. Я просто пытался понять, как издавать на ней звуки. Как только я понял, как ставить пальцы между ладами, чтобы сыграть ноту, я начал набирать обороты. Я рвал струны, думая, что играю, как мне казалось, песню The Clash «Should I Stay or Should I Go». Играя на одной струне, я также пытался ударять по струнам между нотами, и мне казалось, что у меня все получается. Затем последовала «You Really Got Me» группы The Kinks, тоже на одной струне и, вероятнее всего, не в той тональности. Но мне было плевать, потому что я становился гитаристом.

Однако, несмотря на прогресс, я все равно остался недоволен. Я не мог заставить гитару звучать так, как мне бы того хотелось. В музыке, которая мне нравилась, присутствовала тяжелая гитара, которая каким-то образом звучала… громко. А для этого нужна была электрогитара. И снова на помощь пришли родители: безжалостно насилуя нейлоновые струны на акустической гитаре, я все же дорос до первой электрогитары и небольшого усилителя. Еще один странный выбор для новичка: гитара была Hondo, копия Gibson Explorer. Огромная, тяжелая, и держать ее было неудобно. Но мне она безумно нравилась. Еще был усилитель Crate. Эта новая аппаратура гораздо лучше соответствовала моим целям, но я все равно хотел добиться идеального звука. Оказалось, я искал дисторшн. Вот благодаря чему гитары перегружены и звучат тяжелее! Я добавил педаль эффектов и все сразу встало на свои места. Единственной проблемой было то, что я понятия не имел, как играть. Нужны были занятия.

Я стал ходить к местному музыканту по имени Кабот Уэйд. Кабот был моим первым феноменальным учителем. Он был терпелив, полон энтузиазма и умел вдохновить. Он играл в местной рабочей группе с богатым репертуаром чужих песен и своих. Кабот был профессиональным музыкантом и уже успел отыграть концерты, да и опыт работы в студии у него имелся. В начале 1970-х он был женат на актрисе Гленн Клоуз, когда оба выступали в некоммерческой организации Up with People.

Полтора года я брал уроки у Кабота, сидя в смежной комнате в местной звукозаписывающей студии Fresh Tracks. Я был внимательным студентом, правда, со временем делал то, что в итоге делают большинство учеников: я стал играть то, что мне хотелось играть, вместо того, что было велено. Гораздо прикольнее было пытаться понять, как играть риффы AC/DC и Van Halen, нежели разучивать теорию музыки. Все же я развивался и не стоял на месте, научившись благодаря нашим урокам неплохо играть основные аккорды и гаммы, но при этом не забывал выучить какие-нибудь крутые риффы и песни. Кабот даже организовал мне первое выступление. Собрал несколько детей, которых обучал, в небольшую случайную группу, чтобы выступать на местном фестивале искусств в Вильямсбурге. Я играл на басу, потому что один из его учеников играл на гитаре чуть лучше меня. Но это едва ли имело значение. Я с радостью сыграл бы и на треугольнике.

Не замечаешь парадокса? Стремление выступать на сцене противоречило – и противоречит – моей застенчивой и интровертной природе. Нужно еще понять сей парадокс, но это вполне распространенное явление среди музыкантов. Хотеть быть на сцене в свете софитов, но при этом одновременно ужасаться, что тебя увидят под этими софитами – наверное, я никогда этого не пойму. Если не брать во внимание психологических загадок, наша небольшая группа сыграла «Every Breath You Take» (The Police) и «Wipeout» (The Ventures). Это было пугающе и бодряще, хотя знаю, что выступили мы так себе. Единственное, что имело для меня значение, это то, что я наконец почувствовал, будто теперь могу в чем-то преуспеть. Я был целеустремленным. Благодаря поддержке родителей и терпению Кабота я учился играть.

Моя новообретенная одержимость гитарой и тем, что меня принимают в местной тусовке скейтеров, стала положительным признаком. И хотя я продолжал дерьмово кататься, было здорово находиться среди друзей, и культура давала нам чувство товарищества. Также я тянулся к другим ребятам, которые умели играть, и не упускал возможности побренчать вместе с ними. У моего друга Кларка была барабанная установка и клавишные, и он неплохо справлялся. Мои предки разрешили Кларку притащить к нам в дом барабанную установку, решив несколько часов потерпеть шум в комнате над гаражом, где мы и собрались. Еще один друг, Джоэл, уже к средней школе здорово умел играть на пианино. Легко мог сыграть Van Halen «Jump» и Mötley Crüe «Home Sweet Home» на клавишных, а этого уже более чем достаточно для того, чтобы научиться «снимать» относительно элементарные гитарные партии. Иногда по выходным я ночевал у Джоэла, и мы играли эти песни снова и снова. Он был более продвинутым, чем я, но всегда терпеливо соглашался на мои просьбы сыграть их еще раз.

Скейтбординг и музыка неизбежно привели меня к панк-року. Являясь родиной Колледжа Вильгельма и Марии, Вильямсбург мог похвастаться модным магазином пластинок и крутой студенческой радиостанцией. Оба места стали для меня богатыми ресурсами при знакомстве с панк-роком. Я с головой погрузился в Black Flag, Circle Jerks, Dead Kennedys, Sex Pistols и все, что казалось агрессивным и бунтарским. Музыкальный размер подходил идеально. В основном в панк-роке требовались минимальные технические умения. Структуры песен, как правило, были простыми, но классно было играть с такой агрессией. Песня Black Flag «Nervous Breakdown» сразу же стала моей любимой. Резкий и плотный рифф Грега Джинна в сочетании с чокнутым исполнением Кита Морриса, по-видимому, испытывающему нервный срыв, воплощали в себе все, что привлекало меня в панк-роке. Да и длится песня чуть больше двух минут.

Примерно в это же время я впервые попробовал алкоголь. Ничего примечательного. В клинике я слышал от «бывших» алкоголиков, что первая выпивка меняла их жизнь – то было мгновенное спасение от бесполезного существования, полного тревоги и отвращения к себе. Весьма интересные заявления. Я даже завидую, что они в тот момент почувствовали столь глубокое облегчение. Однако у меня было не так. Той осенью, после обеда, когда мы с моими друзьями-скейтерами и панками доехали до старого заброшенного амфитеатра, пристроенного к студенческому городку колледжа, вооружившись парой упаковок пива по шесть банок, сигаретами и вином с соком, я не увидел никакой путеводной звезды и не нашел способа избавиться от тревоги или неуверенности в себе. Дерьмовое пиво на вкус оказалось дерьмом, а вино с соком – как протухший сок. Сигареты воняли, от них немного закружилась голова, и меня даже затошнило.

Но я понял, что меня приняли. Мне разрешили принять участие в нашей авантюре. Я был частью банды, коллектива. Мы плохо себя вели, и это поведение заставило меня почувствовать себя независимым и взрослым. Важнее всего то, что я ощутил свою значимость. Раз меня взяли – значит, мне доверяли. Знали, что я не разболтаю. И мне это окажется по силам. Все это было правдой. ■■■■■■ ■ ■■■■■■■ ■■■■■ ■■■■■ ■■■■■■■ ■■■■■■ ■ ■■■■■■, ■■■■■■■■■■■ ■■■ ■■■■■■ ■■■■■■■■ ■■■■■■ ■■■■, ■■■■■■■■ ■■■■■ ■■■■■■■ ■■■■■■■■ ■ ■■■■■■, ■■■ ■■■■■■■■■■ ■■■■■-■■ ■■■■. ■■ ■■■■■■ ■■ ■■■■■■■■■. ■■■■ ■■■■■■ ■■ ■■■■■■■. ■■■■■■ ■ ■■■■■■■■■■■■ ■■■■ ■■■■■■.