Духовка Сильвии Плат. Дилогия

– Почему у нее нет ушей? – спрашиваю я.

– Это он. И уши у него есть, – отвечаешь ты, не отвлекаясь. – Они просто маленькие и загнуты вниз, как и у всех скоттиш-фолдов[5].

– Как его зовут?

– Август.

– Как древнеримского императора?[6]

– Нет, как месяц.

– Ну что ж, Август выглядит довольно…

– …старым?

– Милым.

– Не знаю насчет этого. Не люблю котов, – признаешься ты спокойно, не поднимая взгляда.

– Но это же твой кот.

– Моей матери, – отзываешься ты равнодушно. – Я его ненавижу.

Я впадаю в ступор, после призадумываюсь, но ничего не отвечаю, потому что не знаю, стоит ли затрагивать эту тему.

Ты продолжаешь работать, а я снова засматриваюсь на тебя. Не знаю почему, но я не могу ничего с этим поделать. Ты сидишь на коленях, облокачиваясь на кофейный столик, что-то подрисовываешь, исправляешь, грызешь кончик карандаша, снова рисуешь. Я никогда прежде не видел тебя настолько сосредоточенной. Эта самая сосредоточенность делает тебя другим человеком: ты не контролируешь каждое движение. И я снова уверяюсь в том, что ты все же не настолько ужасна, хотя и сама этого, наверное, не знаешь. А еще я замечаю, какие у тебя странные глаза: сегодня они не зеленые, как мне показалось вначале, сегодня они желто-серые. Никогда прежде я не видел таких глаз.

Вдруг ты отвлекаешься от рисунка и мельком смотришь на меня, а потом в сторону прихожей. Кто-то открывает входную дверь. Этим кем-то оказывается твоя мать. Она заходит в гостиную в кремовом плаще, держа за руку твою чó́дную сестренку, и дружелюбно улыбается. Девочка растерянно смотрит на меня огромными голубыми глазищами, но приходит в себя, когда возле ее ног лениво укладывается Август.

– Сид, это Джейн… моя тетя, – представляешь ты будто бы безразлично, даже не глядя на нее, – а это Молли, – а вот на нее ты смотришь с неподдельным обожанием. Невооруженным взглядом видно, что ты ее любишь.

Не знаю почему, но в Джейн есть что-то невероятно знакомое, словно я видел ее очень-очень давно, вот только не могу вспомнить где.

В целом Джейн выглядит приятно и аккуратно, но в ее внешности нет ничего особо запоминающегося, разве что волосы цвета воронова крыла, которые чуть ли не магическим образом контрастируют с твоими светлыми. У Джейн бледная кожа, светлые глаза (то ли серые, то ли серо-зеленые) и добрая искренняя улыбка.

– Очень приятно, миссис… – Я мнусь, не знаю, как же к ней все-таки обращаться – я думал, она твоя мать.

– Вёрстайл, – помогает она. – Мне тоже очень приятно, Сид.

– Привет, Сид. – Твоя сестренка улыбается и протягивает мне руку. Я этого совсем не ожидаю, но легонько пожимаю ее.

– Очень приятно. – Я улыбаюсь в ответ.

– Так это ты тот самый мерзавец? – спрашивает она без тени смущения, видимо, не имея понятия, что значит это слово.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, без укора глядя на тебя. А ты изумленно смотришь на нее, но видно, что не слишком сердишься, так как прекрасно знаешь, что я не удивлен подобному прозвищу.

– Молли! – Твоя тетя строго смотрит на нее.

– Это Флоренс так сказала. Я помню. Она как-то пришла и все ходила по комнате и говорила «чтоб этот мерзавец провалился». А Флоренс умная. Она все знает.

– Милая, такие слова говорить нельзя ни тебе, ни кому бы то ни было еще в этом доме. – Джейн укоризненно косится на тебя. – Это плохие слова. Ты поняла?

Молли кивает.

– А теперь, солнышко, иди на кухню и жди меня там, я скоро приду, – говорит Джейн.

Молли тут же бежит выполнять просьбу. Она понимает, что сделала что-то не так, и хочет исправиться.

Повисает неловкая пауза.

– А что это у вас? Школьное задание? – спрашивает Джейн, пытаясь реабилитироваться.

– Литература, – отвечаешь ты нехотя.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет.

– Ладно. – Она делает вид, что не замечает твоей холодности. – Тогда, может, принести вам что-нибудь поесть? Уже почти четыре, а вы, когда пришли, наверняка ничего не съели.

– Не стî́ит, – снова отвечаешь ты, возвращаясь к рисунку.

А вот я не прочь перекусить. Но знаю, что если что-нибудь попрошу, то ты тут же взъешься, да и не хочется обременять твою тетю.

– Нет, спасибо, – как можно вежливее отказываюсь я.

Она понимающе кивает и выходит из гостиной. Снимает плащ в коридоре и идет на кухню с пакетом в руках.

Я неодобрительно смотрю на тебя, но все же ничего не говорю. Ты продолжаешь работу, словно ничего не произошло. Неужели ты обращаешься с ней так всегда?

Через пару минут Джейн возвращается в гостиную с огромным блюдом. Никаких изысков: лишь яблоки и тосты с джемом. Но я настолько голоден, что ощущаю, как неприятно урчит в животе.

Ты смотришь на нее исподлобья.

– Если захотите перекусить, – тихо говорит она, ставя блюдо на кофейный столик, прямо посередине, так, чтобы до него было удобно дотянуться нам обоим. – Если что-то понадобится, я буду на кухне…

– Не понадобится, – шикаешь ты ей вслед.

Она, глядя на тебя через плечо, быстро удаляется.

Как только я слышу ее размеренные шаги и звонкий голосок Молли в глубине кухни, то тут же взрываюсь.

– Какая же ты все-таки стерва, – шиплю я так, чтобы они ничего не услышали. – Она к тебе со всей душой, а ты что?

– Ты видел ее всего пару секунд. Что ты знаешь о ее душе? – парируешь ты, глаза сверкают дьявольским блеском. Кажется, ты набросишься на меня и воткнешь мне в глаз карандаш.

– Может, ты не знаешь, но это называется вежливость. Я вежливый.

– Ты вежливый болван.

– Лучше быть болваном с душой, чем бессердечным гением.

– Ну, это как посмотреть.

– Смотри как хочешь, а я ухожу. – Я встаю с пола, закидываю рюкзак на плечо и иду в коридор. Снимаю куртку с вешалки и уже на пороге надеваю на себя.

– До свиданья, миссис Вёрстайл! – произношу я в сторону кухни.

– До свиданья, Сид, – отвечает она и через пару секунд выходит в коридор, чтобы проводить меня. За ее спиной с любопытством смотрит Молли.

– Пока, малышка.

Она машет мне пухленькой ручкой.

Ты шуршишь бумажками в гостиной.

– Мне пора. Было приятно с вами познакомиться.

– Мне тоже, – отвечает Джейн с приятной улыбкой.

Я выметаюсь из дома. На улице к этому времени поднимается жуткий ветер. Я живо спускаюсь с лестницы, держа рюкзак в руках, при этом продолжая неуклюже застегивать куртку.

– Сид! – вдруг зовешь ты, выбегая на улицу без верхней одежды. – Ты еще придешь?

Я неохотно поворачиваюсь. Ветер завывает нещадно. По двору в бешеном ритме пляшут листья. Я стою у подножия лестницы, но все равно гляжу на тебя сверху вниз, потому что это первый раз, когда я действительно разозлился на тебя. Но злость длится недолго. Я вижу, как ты замерзаешь, скукоживаешься, сутулишься, стоя на крыльце. Мне становится тебя жалко. Твои волосы уже наполовину выбились из хвоста, на блузке все так же расстегнута верхняя пуговица, юбка развевается на ветру (помню эту серую юбку в темно-коричневую полоску, которую ты носила только в школу).

В твоей правой руке огромное ярко-зеленое яблоко. Я приметил его еще пару минут назад на блюде с едой, принесенном Джейн.

– Да, – говорю я, даже не пытаясь перекричать ветер. Как я могу тебе отказать?

Ты киваешь, хотя, скорее всего, не слышишь, что я говорю, и аккуратно кидаешь мне яблоко. Я ловлю его и крепко сжимаю, будто это нечто большее, чем просто фрукт. Этот поступок смущает меня и одновременно трогает до глубины души.

– Как только мы закончим эту работу, я больше не потревожу тебя!

Я усмехаюсь, ведь это невозможно – ты тревожишь меня одним своим существованием.

– Мы продолжим в воскресенье после службы.

В это время мы с Питом обычно занимаемся уборкой в доме, но я не решаюсь спорить.

– Ты уверена, что это подходящее время?

Ты киваешь.

– Хорошо, Флоренс.

Ты чуть задумываешься, обводишь двор и соседние дома горестным, полным слез взглядом, а потом вдруг выдаешь:

– И все-таки не понимаю, как ты это терпишь.

Я не уверен, что ты имела в виду, но, судя по всему, не только службы.

3. Флоренс Вёрстайл

В следующий раз, когда я зашла в магазин «У Барри» с Тритоном, Барри не стал меня отчитывать. Он даже не посмотрел на нас. Я прошла к холодильнику. Барри сидел на стуле недалеко от кассы, смотря телевизор, закрепленный высоко у потолка.

– Добрый вечер, – поздоровалась я. Тритон лег неподалеку у моих ног.

– Добрый, – ответил он. Хотя, судя по тону, вечер был абсолютно обычный. – Как можно показывать такую белиберду по телевизору? – поинтересовался он. А в этот момент по телевизору показывали шоу, где один мужчина выбирал себе жену из десятка женщин, и при этом они проходили порой совсем уж унизительные испытания.

Я хмыкнула.

– Это просто шоу.

Он поморщился, встал со стула и подошел к кассе.

– А потом женщины удивляются, что их не воспринимают всерьез, – проворчал он скорее самому себе. – Одно шоколадное? – спросил он так, словно я ходила сюда всю жизнь.

Я кивнула, и он достал из холодильника шоколадное мороженое. Интересно, как оно хранится в холодильнике, если вечером отключают свет? Или это не распространяется на магазины?

– Многие женщины и не такое делают, чтобы выйти замуж, – сказала я позже, глядя на экран, – они боятся, потому что считается, что женщины, которые не выходят замуж, умирают в одиночестве.

– Ага, а все остальные сначала выходят замуж, а уже потом умирают в одиночестве, – отметил он. Я не стала спорить, лишь протянула ему деньги. В этот раз ровно столько, сколько нужно.

– Когда будешь выбирать себе мужа, руководствуйся одним-единственным правилом. – Он внимательно посмотрел на меня светлыми, почти прозрачными голубыми глазами. – Красивой должна быть только женщина, а мужчина – уметь зарабатывать и не тиранить в доме.

– А если женщина некрасивая?

– Тогда она должна быть в два раза умнее красивой, – ответил он просто, будто это очевидно.

– То есть в четыре раза умнее мужа? – иронично предположила я.

Он усмехнулся, с гордостью взглянув на меня, и передал покупку.

– А ты схватываешь на лету, Флоренс из дома с фиолетовой крышей.

– Спасибо, Барри. За мороженое… и за совет.

Сид Арго

В середине сентября каждый старшеклассник Корка сдает тест, включающий основные школьные дисциплины, начиная с математики и физики, заканчивая английским и французским языками. Это никак не влияет на оценки и средний балл, только на общественную жизнь школы.

По результатам теста выбирается самый умный старшеклассник, который станет членом школьного совета. А значит, сможет влиять на происходящее в школе. В том числе и предлагать правила, которые в итоге войдут в школьный Устав.

Эта система кажется довольно запутанной, но на самом деле все проще простого, потому что с тех пор как мы перешли в старшую школу, членом совета неизменно оказывается Брэндон Реднер. Не то чтобы я настолько глуп для предлагаемого теста, но, честно говоря, у меня никогда не возникало желания победить Брэндона. Каждый в школе давно свыкся с тем, что Реднер главный. Для нас всех это почти так же естественно, как дышать, и никто не пытается оспаривать его превосходство. Хотя было бы здорово изменить пункты школьного Устава, предложенные им. Например, в школе запрещено носить вещи любых цветов, кроме черного, белого, серого, зеленого, синего и коричневого (будто это отвлекает от процесса получения знаний?). Девочки могут ходить только в юбках (будто это поможет нам бороться с феминизмом?). И многие другие средневековые безумства.

В этом году, конечно же, никто не ждет сюрпризов. Поэтому, когда мистер Прикли, также являющийся членом школьного совета, собирает нас в библиотеке, Реднер (с Дороти) усаживается поближе к проходу, готовясь предстать перед всеми.

– Не скрою, с начала подсчета результатов никто не ожидал никаких сюрпризов, – начинает Прикли, держа в руках один-единственный лист, – однако в этом году все пошло не по привычной схеме, чему я, честно признаюсь, несказанно рад.

Брэндон явно недоволен последней репликой, но Прикли никогда не скрывал холодно негативного отношения к нему. Все остальные с опаской воспринимают подобное заявление учителя. Поменять одного из членов школьного совета – большое дело. Вот только кто решится на такую глупость? Противостоять Реднеру – очевидная форма социального самоубийства в школе Корка.

– В этом году у победителя рекордное количество баллов: девяносто два.

Максимум теста – сто баллов (по десять баллов за каждый предмет, которых тоже десять), так что кто-то на задних рядах громко присвистывает. По библиотеке разносится шепот.

– Как все знают, в прошлом году лучший результат показал Брэндон Реднер, получив восемьдесят семь баллов.

Все снова начинают перешептываться. Я сижу, ни с кем не переговариваясь, но мысленно торжествую: даже подгоревшая индейка будет лучше Брэндона на этой должности.

– Что ж, давайте поздравим нашу новую ученицу Флоренс Вёрстайл.

Все впиваются взглядом в тебя, и в библиотеке воцаряется тишина. Никто не хлопает, хотя, если бы объявили Брэндона, аудитория тут же разразилась бы бурными аплодисментами.

– Брэндон Реднер в этот раз занял второе место, набрав восемьдесят пять баллов.

Брэндон откидывается на спинку стула, облегченно выдыхая. Он глядит на тебя с превосходством, спокойно улыбаясь. Вот уж не знаю, что заставило его так радоваться.

Чуть позже он, не дожидаясь объявления третьего места, встает с таким видом, словно вот-вот получит корону. Прикли сникает. Похоже, мало кто понимает, что происходит. Все знают Устав наизусть, но правила, касающиеся школьного совета, а тем более выборов в него, никто не запоминает, потому что никто не посмеет конкурировать с Брэндоном.

– Это в какой такой вселенной девяносто два меньше восьмидесяти пяти? – интересуешься ты, не вставая с места, находящегося почти у самого выхода.

– Таков школьный Устав, – заявляет Реднер спокойно.

– Пренебрегающий законами математики?

– Нет, – отзывается Брэндон подчеркнуто вежливо, понимая, что в его кармане не понятный никому козырь. – Согласно Уставу членом совета не может стать ученик, который не проучился в школе Корка больше года.

– И с самого начала это не было упомянуто, потому что очевидно, что… – на пару секунд ты карикатурно изображаешь задумчивость, – выиграешь ты?

Никто не отвечает на этот выпад. В глубине души все знают, что это правда.

– К сожалению, такое правило действительно существует, – подтверждает Прикли, не желая доводить дело до скандала, – но, получив результаты, мы посоветовались с остальными членами совета и решили, что в правила пора внести поправки. Мы проведем эксперимент: в этом году в состав совета войдут два ученика.

Все шокированы новостью, поэтому начинают живо обсуждать ее в полный голос. Довольны все, кроме виновников торжества.

– Когда вы это обсуждали, я все еще был одним из членов совета. Вы сделали это за моей спиной! – заводится Реднер.

– Да, но ты в этом вопросе слишком заинтересованное лицо, чтобы иметь право голоса, – отвечает Прикли.

– О чем мы вообще здесь говорим? Я выиграла. Он второй. Почему я должна делить с ним свое законное место? – возмущаешься ты, вставая со стула.

– Единственный, кому придется делить свое законное место, – это я, – парирует Реднер. – Ты не имеешь права быть в совете. Скажи спасибо и за это.

– Это правило такое же абсурдное, как и все остальные, придуманные тобой, – заявляешь ты, надевая красный вырви глаз рюкзак на плечо.

Остальные внимательно наблюдают за перепалкой. Уверен, к завтрашнему дню эта ссора обрастет кучей новых несуществующих подробностей.

– Смени рюкзак, Вёрстайл, – говорит Брэндон, видимо, пытаясь почувствовать остатки прежней власти. – Красный цвет в школе запрещен! – напоминает он тебе вдогонку.

– Не переживай, это ненадолго, – отвечаешь ты, глядя на него так, словно готова придушить, и выходишь из библиотеки.

Как выясняется позже, третье место занимает Синтия Милитант, но после произошедшей ссоры это никого не волнует.

Пожалуй, именно решение принять в совет одновременно двух учеников послужило открытию «военных действий» в школе Корка.

4. Флоренс Вёрстайл

Первое собрание школьного совета, как и все последующие, проходило в кабинете директрисы, превосходящем по размерам почти любой кабинет в школе. На первой встрече выяснилось, что школьный совет, не включая меня и Брэндона, состоит всего из шести человек: директрисы Тэрн, ее заместителя, Прикли, мисс Блейк, школьного психолога и мистера Супайна. Прикли оказался единственным, кто внушал хоть какое-то доверие.

Самым ярким, если не сказать ярым, поставщиком новых правил был Брэндон Реднер. На первом собрании он предложил внести кардинально новое изменение в школьный устав. Он считал, что в Корке пора ввести строгий дресс-код: белый верх, черный низ. Будто с прежним ограничением по цветам он недостаточно взял всех за горло. Честно говоря, к тому времени любые вопросы, касающиеся одежды, так раздражали, что казалось, проще прийти в школу голой, нежели пытаться угодить школьному совету.

– Думаю, школьный дресс-код сделает всех равными. Ни у кого не будет лучших джинсов или кроссовок. Ученики смогут сосредоточиться только на учебе, – говорил Реднер, выступая перед остальными.

Мистеру Прикли идея не пришлась по душе, а вот школьный психолог и все остальные, включая заместителя директрисы, восприняли идею положительно.

Закончив, Брэндон вернулся на место, судя по виду, жутко гордый сам собой. Следующей и последней выступала я. Моя позиция была предельно проста:

– Я понимаю, что мы не можем сделать нормой декольте и прозрачные ткани, но ограничение базой из шести цветов – это безумие. Поправка насчет юбок – это прошлый век. Я считаю, что мы должны отказаться от любых правил, запрещающих какие-либо цвета и ткани.

– Мисс Вёрстайл, вы, кажется, заблуждаетесь насчет того, чем именно мы занимаемся, – ответила директриса. – Мы занимаемся принятием правил, а не их отменой, – продолжила она, четко выделив слово «принятием».

– Что же это за бесполезная система, где ничего не предпринимается для устранения того, что не работает? – так же серьезно парировала я. Ответа не последовало. Впрочем, и вопрос был риторическим.

Мое выступление оказалось самым коротким и самым неуслышанным.

В итоге в устав внесли поправку о штрафе за хождение по школьному газону. Мистер Тэрн также заявил, что предложение Брэндона будет рассмотрено, и если бо'льшая часть совета проголосует за, то в школе введут дресс-код.

Сид Арго

В пятницу к нам на ужин приходят Рэмы. На этот раз мистер Рэм в компании не только жены, брюнетки с ехидным лицом, но и сына Кевина. Стоит признать, что Кевин – пожалуй, самый приятный член этой семьи. Мистер Рэм же высокий, крупный, с непропорционально длинными руками и чересчур массивной шеей, работает в полиции, сколько я себя помню, поэтому почти всегда ходит в форме. Он не отличается ни умом, ни сообразительностью. За него это делает миссис Рэм, невероятно отталкивающая особа. Она мечтает о том, чтобы сын получил стипендию за достижения в баскетболе и поступил в колледж. Поэтому она только и занимается тем, что пилит Кевина за оценки, которые, в отличие от спортивных навыков, у него хромают на обе ноги.

В конце недели я абсолютно вымотан и к приходу Рэмов не готов ни морально, ни физически. Но, приглашая их, отец не спрашивает моего мнения.

Перед ужином мы, как обычно, молимся, теперь уже с Рэмами, потом принимаемся за еду. Тем для беседы не счесть, но Рэмы говорят в основном о мистере Вёрстайле. Отец присоединяется к обсуждению, хоть и без прежнего энтузиазма. Все родители, кроме моей мамы, сохраняющей благоразумный нейтралитет, жутко им недовольны, потому что он чихать хотел на правила Устава.

После ужина мы с Питом и Кевином идем в гостиную. Родители остаются разговаривать на кухне. Мы смотрим одну из документалок National Geographic. Что-то про инженерию. Я не слишком вникаю. Этим увлекается Пит. Брат пересматривает этот фильм уже в десятый раз, так как у нас их немного. Когда мы выезжаем в Филадельфию, обычно за подарками на Рождество, Пит умоляет родителей купить ему хотя бы один диск с новым фильмом, ведь в Корке подобного не достать.

– Сид, – вдруг обращается ко мне Кевин, и по его тону я понимаю, что сейчас начнет что-то просить. – Ты эссе по французскому не писал еще?

– Нет, – без зазрения совести вру я, хотя на самом деле сделал его еще три дня назад, потратив на это полдня, ведь я и сам не слишком хорош во французском.

– Жалко, – говорит он, серьезно задумываясь, видимо, не ожидая такого категоричного ответа. – А когда сделаешь, дашь мне ну… посмотреть?

Я укоризненно смотрю ему в глаза.

– Издеваешься? – повышаю я голос. – Блейк будет читать их, и, может, ты и не знаешь французского, но она знает и, думаю, заметит, что ты все скатаешь слово в слово.

Блейк – наша учительница французского, элегантная блондинка лет сорока.

– Так я не слово в слово, – тут же находится он.

Я фыркаю.

– Нет, Кевин. Так не пойдет.

– И что ты за друг такой? – надувается он, скрещивая руки на груди.

Он всегда так делает, когда я ему в чем-то отказываю, а в последнее время это происходит все чаще. По правде говоря, мы никогда не дружили, а общаемся только потому, что отец нашел общий язык с мистером Рэмом.

– Если я и французский завалю, меня попрут из команды, и тогда прощай, сборная. Мама меня убьет…

Ближе к концу вечера мы начинаем все вместе смотреть наши семейные фотографии, а миссис Рэм так ими восхищается, будто видит впервые. Это самая отвратительная часть вечера. Одна из фотографий почему-то врезается в память больше всего. На ней мне лет шесть, и это день, когда я в первый раз иду в школу. Я совсем маленький, но глаза серьезнее некуда, и на следующих фотографиях то же самое. Раньше я этого не замечал.

Я смотрю на себя со стороны, медленно проникаясь отвращением к самому себе. Мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Сейчас, конечно, ситуация немного лучше, чем в детстве. Но все равно, в отличие от тебя, я далек от идеала: не слишком высокий, худощавый, с рыжими, постоянно торчащими в разные стороны волосами, бледный, покрытый с ног до головы веснушками, со стеклянными серо-голубыми глазами и с белесыми ресницами. В общем, как говорит Пит, тот еще чудик. И почему, собственно говоря, я решил, что такая, как ты, обратит внимание на такого, как я? Скорее тебе понравится Кевин, выглядящий благодаря высокому росту почти моделью.

Из-за всех этих фотографий и мыслей, которые они за собой влекут, на меня накатывает грусть. Я говорю родителям, что у меня болит голова, и удаляюсь в свою комнату, захламленную в основном учебниками и тетрадями. Рассматриваю себя в зеркале, тихо выругиваюсь, морщусь, а после ложусь спать, накрываясь с головой.

* * *

Утром в воскресенье я объясняю родителям, что мы с тобой готовим задание по литературе и поэтому после службы пойдем к тебе. Папа воспринимает эту новость с недовольством, но ничего не говорит – учеба превыше всего. Мама радуется, что у меня, наконец, появился друг (хотя я сказал, что мы не друзья), и заодно отчитывает за то, что я не пригласил тебя к нам. Я обещаю ей, что обязательно это исправлю, но, конечно же, этого не сделаю.

Мы с тобой уходим из церкви вместе, из-за чего, я думаю, по всему городу поползут сплетни. Но тебя это, как я вижу, не слишком волнует. Не знаю почему, но именно в то утро я замечаю, как тебе идет черное платье, которое ты надеваешь только на службы.

– Можно у тебя кое-что спросить? – интересуюсь я, когда мы отходим от церкви на приличное расстояние.

Ты пожимаешь плечами. Я прочищаю горло.

– В первый раз, когда мы увиделись в церкви, ты на меня так странно посмотрела. Что ты подумала?

– Что я подумала? – бестолково переспрашиваешь ты.

– Ну… обо мне.

– С чего ты взял, что я о тебе вообще что-то думала?

– Ты посмотрела прямо в упор на меня, естественно, ты должна была что-то подумать.

– В тот день… – Ты чуть запинаешься, но после продолжаешь: – В тот день я впервые пришла в эту церковь на службу. Я этого не хотела. Я ненавидела весь мир за то, что отец заставил меня это сделать. Я сидела тогда, глубоко задумавшись, злясь на всех окружающих и саму себя, а потом вдруг у меня будто спина загорелась. Я физически почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Но, конечно, я не знала кто. И когда увидела тебя… ты отличался от других, – ты вспоминаешь, глядя вдаль, – ты сидел там, но тебя там не было, так же как и меня.

– И все?

– И все.

– И даже не подумала: «Что это за придурок на меня смотрит?»

– Нет, – отвечаешь ты строго. – Ты не показался мне придурком. Ты показался мне интересным.

– Интересным? – удивленно переспрашиваю я.