Гробгород

Ксюша Резник

Гробгород

Проклятие и его последствия

Окружённый серостью, поглощенный сыростью город стоял на холмах, скрипел и разваливался, множил пустые гробы уже сто двадцать лет. Трупных шкатулок, кстати говоря, было в четыре раза больше, чем живых людей, а юнцов в городе проживало в пятнадцать раз меньше, чем стариков. Детей же и сотни не найдётся.

Погода стояла всегда противная, а время года было никому не известно. Снег мог пойти, но быстро таял, трава вроде бы росла, но земля не давала никакого урожая, сорняки кругом и полуголые загогулины веток. Дожди часто шли либо затяжной противной изморосью с сильным ветром, либо ливнем, и в первом, и во втором случае потоп случался невообразимый.

Тепло, в нормальном его проявлении, видели лишь самые старые гробгородцы, но они уже всё позабыли и давно лишились рассудка. Сейчас же тепло если и приходило, то накрывало город жарой без единого луча солнца, душило и не давало спокойно выживать, а выживанием были заняты абсолютно все.

Фабрик и предприятий в городе не имелось, те, что когда-то существовали, развалились и сгнили, на сегодняшний день считались аварийными. Так же отсутствовали школы, детские сады, больницы и аптеки, развлекательные центры и даже магазины. Ни парикмахерских, ни ремонтных мастерских, ни столовых. Город ничего не производил и ничего не выращивал, всё необходимое привозили гуманитарные службы, в ограниченном количестве, надо понимать.

Грузовички разгружали на границе, та была обозначена невысокими красными столбиками. Не в коем случае постороннему нельзя переступать ограничительную черту, иначе он станет гробгородцем и вернуться к прежней жизни больше не сможет никогда.

Еда, а зачастую только её и доставляли, аккуратно перекидывалась волонтёрами через обозначенную красными столбиками линию. Передачи и отправления от неравнодушных служб с недавнего времени принимали только сподручные Губернатора, которого в городе называли просто – Царь.

Царь не занимался особо важной работой. Он ходил вальяжно и гордо, и все его слушались, за исключением некоторых молодых юношей и девушек, но то случалось куда вон редко, а потому учитывать их даже не стоит.

Царь носил золотую корону с переливающимися блестящими камнями разных цветов, откуда он её взял никому не известно, но Губернатор с короной не расставался никогда. Он в ней спал, он в ней мылся, он в ней обедал и ужинал. Головное украшение никому в руки не отдавал, начищал его самостоятельно каждое утро, что было воистину удивительно, потому что Царь крайне редко брался за какую-либо работу, тем более руками, обычно он занимался раздачей тех или иных указаний.

Кстати, только у Царя и его приближённых были все приёмы пищи, принятые у обычных людей, большая часть местных перебивалась чем могла или чем достанется, потому что сподручные Губернатора не были сильно заинтересованы в равном распределении еды. Гробгород к голоду привык давненько, он перестал смущать кого-либо, лишь приносил незначительные неудобства.

Старики, а город, можно сказать, только из них и состоял, спали все до единого в гробах. У Губернатора своих собственных гробов имелось сорок три штуки, и он в них восстанавливал силы по очереди. В понедельник один гроб – расписной красного цвета, во вторник другой – темно коричневый с выпуклыми узорами, каждое пятнадцатое число месяца спал в золотом гробе. Упрямая надежда заставляла верить, что рано или поздно смерть придёт, упакует и упокоит наконец душу.

В Гробгороде умирать запрещено. Сто двадцать лет копятся гробы, сто двадцать лет не случилось ни одной смерти. Даже мухи, и те не дохнут. А вот старость берёт своё и, в отличие от смерти, не опаздывает. Крючит кости, портит кожу, дурит голову. Уродует гробгородцев, не иначе.

Под каждого пожилого человека уже выкопана могила на Новом Кладбище. По субботам старики сидят в ямках, приманивают деву с косой. Улицы увешены похоронными венками и чёрными лентами, а деревянные кресты установлены через каждый метр.

Машины на дорогах не водятся, так же как другие средства передвижения, но то совсем не страшно, потому что необходимость куда-либо перемешаться и спешить попусту отсутствует. Работы нет, досуга нет, а до кладбища все добираются пешим ходом.

Сто двадцать лет Гробгород никто не покидает. Желание сбежать куда подальше от этого проклятого места имелось, конечно, абсолютно у всех, да вот только последствия ждали страшные. Пересекая красную черту, границу проклятого места, люди с ног валились, начинали задыхаться и усыхать, и чем дальше отчаянные отдалялись, тем чудовищнее делались их тела. Старость их будто сжирала, причём с извращённым аппетитом, не пережёвывая, а сметь даже кончиками ногтей прикасаться не хотела. Сейчас, естественно, об этом всем известно, а потому к границе подходят аккуратно и то, если есть серьёзная необходимость. Но большинство же и вовсе старается не приближаться, ужасов им и так хватает.

Похлеще голода, отнимающей покой духоты, больных суставов, сырости и холода гробгородцев одолевала нечисть. Животные, когда-то считавшиеся домашним скотом, от чего-то местных яро ненавидели, а потому портили жизнь всеми доступными способами. Коровы гадили у порогов, овцы чуть что шли на таран, лошади портили могилы. Редкостное безобразие вытворяли, в особенности, свиньи и бесовские гуси. Нападали они исподтишка, выслеживали и охотились на местных, подстерегали их в самых неудобных моментах, а после набрасывались и обкусывали. Петухи по ночам портили и так беспокойный сон.

Основная неприязнь, в общем-то, распространялась на самых пожилых людей, а тех, что помладше нечисть, конечно, тоже шугала, но как-то незаинтересованно и в пол силы. Иногда и вовсе молодых стороной обходила.

Помимо озлобленности, животных объединяло и другое, бросающееся в глаза отличие. Вся скотина была кровавокрасного цвета, даже зрачки полыхали огнём. Гробгородцы из домов выходили обязательно с оружием, то вилы, то мотыги, то кочерги, всяко лучше, чем с пустыми руками.

Жили в городе и другие виды странности, куда более миролюбивые. Те, кто осмеливался идти против Губернаторского Царя как по приказу извне покрывали всё своё тело бинтами, с ног до самой головы. Изменения занимали не так много времени, месяц или два, не больше. Начиналось всё с бранных разговоров и медленно-медленно перерастали они в открытые конфликты, лишенные всякой гуманности. К слову, царененавистники обладали настырным и безграничным упрямством, не просто игнорировали губернаторские слова, а шли им наперекор. Отчаянные и могилки закапывали, и кресты ломали, и венки жгли, но действия эти, порочащие Гробгород, как считал Царь, длились недолговременно. Ярые противники делались немыми и уходили на окраину, держались отстранённо и от красной скотины, и от самих гробгородцев. Ходили по полям бездельно туда-сюда с поднятыми в верх руками. Местные их нарекли Белыми Бродягами.

А в самом центре города расположилось прелюбопытное место – Площадь Алкоголиков. Когда-то давно на ней любили собираться пьяницы, толпились у винных лавок. Время шло и всякий, кто любил выпить, будь то мужчина, женщина или даже ребёнок, а тогда и такое было, все они менялись до безобразия. Тела их делались худее и удлинялись, кожа голубела и покрывалась рыжими пятнами, а голова становилась ничем иным как грибной шляпкой. Поганки, а именно так их называли, большой опасности не представляли, часто маялись дурью, прыгали, перекатывались, танцевали и дразнили прохожих. Говорить Поганки не умели, они лишь тихо курлыкали. Прикасаться к ним запрещено строго на строго, иначе моментально опьянеешь или чего хуже – получишь алкогольное отравление. Поганки проспиртованы целиком и полностью. Их выходки местным иногда казались забавными, конечно, когда настроение располагало, а случалось подобное не часто.

Городу серьёзно недоставало молодых людей. Дома изнашивались, стояли на честном слове, на дорогах одни сплошные колдобины, колодцы проседали. У стариков сил-то уже и не осталось вовсе, на выживание кое-как соскребали, а юнцов так мало, что толку от них не было никакого. Не способны они таким количеством справиться с общей бедой, хоть многие и приняли на себя звания «заек-выручаек», очень старались, много работали, но безрезультатно. Пока выправляли одну крышу, две другие разваливались полностью.

Гробгородом никто толком не занимался, а от того он тихо-мирно разваливался. Горожане с этим примирились от безысходности. Любая напасть воспринималась как-то побоку, кроме отсутствия смерти, естественно. Даже Царь не предпринимал важных решений, давно махнув трухлявой рукой на проблемы. Похоронные настроения – это всё, что заботило Губернатора.

Старики частенько бранили молодых оскорбительными выражение по причине бесполезности, неправильности, неэффективности их действий, говорили они это толи по привычке, ну, потому что все так делают, толи от зависти, ведь занятий по силам в редкие свободные минуты, кроме обзывательств, не обнаружилось, трепать языком-то проще простого. Ежедневно старики надеялись на скорую смерть, ведь должна же она, паршивка такая, прийти наконец, не может вечность нос воротить. А ещё любили ставить свечки за упокой по воскресеньям.

В первый день каждого месяца устраивали общие масштабные похороны. Хоронить, конечно, было некого, но таким образом гробгородцы пытались докричаться до справедливости. Отмучаться страшно хотелось.

Одни отгоняли красную скотину вилами и вениками, другие смиренно несли венки, третьи разбрасывали еловые веточки, четвертые отпевали. Толпа шла на Новое Кладбище и копала могилы, веря, что в скором будущем ямки пригодятся. За всё то время, что гробгородцы занимались подобным времяпрепровождением, могил было выкопано столько, что схоронить получится целых три города, а не один.

К слову, абсолютно все дни местных были расписаны несмотря на то, что в Гробгороде-то практически ничего и не существовало. Отсутствие нормальной и понятной жизни заставило почти всех и каждого сплотиться и кропотливо заниматься поисками пропавшей, от чего-то, девы с косой.

В понедельники выходили на общие песнопения, тексты придумывали сами, очень старательно, горланили с утра до ночи. Серенады, естественно, были посвящены умиранию и всему, что с ним связано. По вторникам пропавшей желанной подруге писали письма, искренние и даже любовные, конверты складировали в хлипкие деревянные ящики и дорожили ими как реликвиями. Каждую среду Губернатор участвовал в забеге с красной скотиной. Давным-давно Царь решил, что зверьё необходимо победить и только в этом случае ужасы канут в небытие, а поскольку оно не помирало, подобно самим гробгородцам, начали устраивать скоростные состязания. Впрочем, бесовских гусей так никто до сих пор обогнать и не смог. По тёмным четвергам, а этот день недели всегда был особо пасмурным, водили стонущие печальные хороводы вокруг главного большого гроба, а весёлые пятницы являлись днями свободного выбора. Можно и ритуальные венки плести, и кресты колотить, и собирать еловые ветки.

Каждый день Гробгород купался в серости, уныние въелось в улицы, не смывалось ливнями, грибки и плесень вылазили из погребов и захватывали жилища, а грязь разного вида издевательски липла на и без того убогие места. Солнечный свет не знаком никому из местных, разные погодные настроения радости не доставляли, погода вообще кидалась из стороны в сторону, даже если и приходила со спокойным характером, то всё равно гадила в душу. Снег походил на перхоть, изморось плевала в лицо, а безветрие скапливало на улицах туалетную вонь.

Особо важных людей в Гробгороде не водилось, кроме Губернаторского Царя, конечно. Все были как один: угрюмые, уставшие, сутулые и чуть-чуть попахивали. Местные профессий никаких не изучали и быт домашний не вели, ведь для того, чтобы подобным заниматься, нужна жизнь, а в Гробгороде её не было, ровно так же, как и смерти. Всюду выживание в разные его проявлениях и ожидание скорых перемен, которые должны прийти по какой-то причине.

Ежедневно местные были заняты похоронными делами, потому что так велел Царь, а Царь чепухи нести не будет, каждый об этом знает. Декоративные гробы выставляли во дворах, мастерили их из подручных средств, не особо ценных, из прутьев и соломы. Хоронить в подобных шкатулках, конечно, никого взаправду не будут, таким образом гробгородцы показывали свои намерения: умереть, закопаться и отмучаться.

Упрямый бедолага

Смирение Виктору давалось тяжело, за двадцать один год жизни так и не получилось у него принять беспросветное будущее. Год за годом он каждый день и тут, и там искал хоть что-нибудь, что поможет покинуть проклятое место. В том, что город прокляли никто не сомневался, но ни одна живая душа не понимала, кому это нужно. Зачем? Почему?

Виктора атаковывала досада, когда он встречал родственников на темных прогнивших улицах. Родные старики давным-давно спятили, себя потеряли, а родители видели смысл лишь в обслуживании старших и в поисках упокоения для них. Сына и внука они позабыли, не до него совсем было.

Очередная ссора когда-то в прошлом лишила Виктора отчего дома, а виной всему упрямое нежелание лезть в гроб. Он верил в жизнь, а не в смерть и все эти тошнотворно-мрачные похоронные приблуды раздражали побольше ежедневного голода, хотя и приходилось ставить свечки за упокой по воскресеньям, но это лишь для того, чтобы Губернаторский Царь не вопил.

В разбитых, потрескавшихся и затёртых зеркалах Виктор отчетливо видел отражение отца и от этого становилось противно. Такая же мышиная серая копна волос, прямой узкий нос, бесцветные глаза и круги под ними. Правда, ростом Виктор все же отличался, не был высок как мужчины в семье, а имел средний рост.

Одежда тоже выдавала неодинаковость. У гробгородцев, конечно, великого выбора-то и не было, за гардероб споров никто не водил и наряжались во что придётся, не заморачивались. По поводу внешнего вида переживал только Царь, тот всегда был пригоже одет, а остальные же слишком сильно не переживали и от того выглядели плохенько.

Виктору доставались рваненькие свитера да рубашки, потрёпанные брюки и куртки, но за чистотой он всё равно следил, отстирывал пятна, если те появлялись, штопал внушительные дырки и по необходимости ставил заплатки. Это всё потому, что в будущее он по-своему верил, не хоронил его подобно гробгородцам, старался остаться благопристойным человеком, ведь в новом будущем, как считал Виктор, это непременно пригодится, а опрятность в мерзком настоящем страшно бросалась в глаза. Выглядеть хорошо позволено только Царю, потому что он Царь, а когда неприглядный гробгородец прихорашивался, то своими действиями он мог отпугнуть и так уже непонятно на что обиженную смерть, так думали местные.

К слову, забота о чистоте и потребность в уюте в прошлом, ещё до большой ссоры, серьёзно раздражала всю семью. Родственники видели в подобных выходках не что иное, как издевательство и их, если постараться, можно понять. Озабоченность бессмертием не просто так засела в головы всем и каждому, то была большая проблема. Границы Гробгорода на протяжении всех ста двадцати лет не увеличивались, а вот население росло долгое время, а после медленно превращалось в стариков, которые ни в какую не умирали и именно из-за этого Царь поставил одну единственную цель – заманить погибель всеми силами в город.

С Губернатором местные согласились без споров, отказались от поиска жизни, от комфорта и всякой труднодоступной радости, которую можно было раздобыть, если поднапрячься. Гробгородцы верили, что если обустроить себе хорошенькое существование, то засранка с косой точно не явится, а вот если выживать, тащить тяжелую ношу, если всё будет хуже некуда, то она пожалеет их.

Лет пятнадцать назад, когда к гуманитарным службам доступ был у всех, Виктор завязал общение с женщиной-волонтёром, она прониклась сочувствием к мальчишке и достаточно быстро стала собирать посылочки только лишь ему. Привозила вкусные деликатесы и одежду дважды в неделю, но самое важное для юного несмышлёныша было совсем не это. Виктор ждал рассказов о том мире, что находится за границами проклятого города, он даже научился читать и писать, женщина привозила ему книги с красивыми картинками, а чуть попозже стала выдавать учебники, которые он очень поверхностно, но всё же изучил.

С того времени Виктор и начал свою подготовку к нормальной человеческой жизни, он страшно замечтался, фантазии разгорелись в его голове. Надо ли говорить, как бесилась семья? Угрозы на ребёнка не сработали, а потому добрую женщину попытались проучить, её силком чуть не уволокли за границу, чтобы она на своей шкуре поняла, какого это, не жить, а выживать, чтобы поняла, что не стоит ребёнку пудрить голову безбедным существованием в то время, когда все до единого озабочены паршивой болезнью – бессмертием.

Женщина-волонтёр тогда смогла избежать жуткой участи и Виктора перестала навещать, опасаясь расправы его семейства, она просто испугалась и её, конечно, можно понять, кто бы не испугался? А Виктор на родственников обиделся и мечты свои хоронить не стал, он их спрятал куда подальше и начал думать, как бы из Гробгорода сбежать.

Время шло, а мысли и желания вылезали из закромов прямо на юношеское лицо и отчётливо считывались, посыпались скандалы, конфликты и ссоры, нравоучения и упрямые уговоры задуматься, наконец, о вечном покое, которые Виктор отмахивал рукой в сторону, не его это было, противное это было, глупое. А в семнадцать лет пришлось и вовсе сбежать из дома, потому что уровень невыносимости достиг апогея. Семья, впрочем, не расстроилась, а будто выдохнула, ведь бессовестный паразит больше не будет смерть оскорблять своими выходками и мечтами.

С тех пор Виктор живёт на чердаке. Новый дом он под себя обустроил, подлатал крышу, чтоб не рухнула, натаскал бытовых принадлежностей, подворованных у сподручных Губернатора, создал человеческий живой уют. Да, все вещи были старенькие, грязненькие и совсем не новые, но то не беда. Из одного ящика получилась полка для двенадцати книг, из дырявой жестяной перевёрнутой ванночки стол для редких обедов, спальный матрас сделался из мешков, набитых сухими листьями. Имелось даже две простыни и целых три одеяла, а разнообразные баночки были наполнены случайной всячиной, которая встречалась периодически на улицах: гвозди, тряпки, пуговицы, сломанные часы, кривые вилки, крышки от кастрюлек. Иногда из хлама получалось собрать нечто очень нужное в быту, например, ветряной обогреватель.

В целом, Виктор неплохо справлялся с тяготами выживания в Гробгороде, в иные дни у него даже получалось жить, когда подворачивалась еда, когда удавалось выспаться, когда погода не насиловала душу и тело. Конечно, подобное случалось куда вон редко, а счастливых дней за всю жизнь и двухсот не наберётся, но то пустяки, ведь Виктор упрямо смотрел в будущее и планировал наверстать упущенное там.

В новый похоронный день Виктор в очередной раз покинул свой чердак. Процессия растягивалась с утра до самого вечера, поэтому улицы пустовали и даже Поганки покидали свою площадь.

Город он прочесал ещё ребенком, исследовал каждый переулок, каждое крыльцо каждого дома, заглядывал в окна и людям в глаза, а сегодня же упрямый бедолага направлялся исследовать Площадь Алкоголиков. Поиски стали для него и работой, и хобби, и отдыхом, а в излюбленном месте Поганок получалось порыться только в похоронный день.

Виктор перемещался почти всегда по крышам, тщательно избегая красную скотину, впрочем, опасения были не до конца оправданы, бесовские гуси всего лишь трижды нападали на паренька за вся жизнь, а вот стариков они терроризировали ежедневно, но ему этого с лихвой хватило, а потому лишний раз он на землю не лез. Плотная застройка города позволяла без особых трудностей вести исследования и наблюдения свысока. Он помнил наизусть каждую улицу, выучил каждый переулок, знал где кто живёт и кто как выглядит. Ежедневно Виктор сканировал город на предмет необычностей и очень-очень долгое время, никогда, если говорить честно, таковых не находил, что сильно расстраивало, но всё когда-то случается в первые, это известный факт.

Меняя одну трухлявую крышу за другой, филигранно ловя равновесие после прыжков, Виктор играючи сокращал расстояние до места назначения. Ненадёжные дощечки обходил стороной, на сгнившие балки не наступал, перемещался быстро, но аккуратно, просчитывая каждый шаг по немощным верхушкам домов. Площадь Алкоголиков уже была видна, так же, как и некоторая странность, еле заметная противоестественность.

Два почти прозрачных тела почти прозрачными ручищами разбрасывали нечто похожее на опилки по территории Поганок. Разглядеть их хорошенько не получалось, фигуры будто мерещились, но двигались плавно, твёрдо стоя на ногах.

– Призраков нам тут ещё не хватало, – встревоженно сказал Виктор, потирая глаза и часто-часто моргая, до конца не ревя тому, что видит.

Два безликих силуэта ходили кругами, старательно осыпая опилками каждый квадратный метр. Бедолага спрятался за громоздкой ржавой трубой и принялся наблюдать, щурился, пытаясь рассмотреть повнимательнее. Страх к нему не подступал, а вот любопытство засело в голову. Ростом приведения достигали двух метров, тела же были средней комплекции. Учуять их зрачками и впрямь занятие достаточно проблематичное, старики же и вовсе не справятся из-за покосившегося рассудка, а молодняка поблизости, кроме Виктора, не было, да и если бы были, то глядели бы туда, куда скажут, а не туда, куда хочется.

– Может старые покойники? Неужели воскресли?

До всего этого безобразия, когда Гробгород ещё не был Гробгородом, людям, конечно же, было разрешено умирать. Могил на Старом Кладбище скопилось предостаточно и крохотная мысль о том, что вековые покойники тоже заселят и без того проклятое место Виктора совсем не обрадовала.

На площади фигуры протоптались порядка часа, опустошили полностью свои видимо бездонные карманы, вытряхнули всё до последней крошки. Помявшись на месте и повертев обезличенными головами, они выдвинусь в путь, выбрав дорогу через закоулки и бедолага последовал за призрачными силуэтами, прячась за чем придётся, выдерживая безопасное расстояние. Ему даже пришлось спуститься с крыш, чтобы наверняка поспеть и не потерять преследуемое из вида.

Красная скотина, ожидающая возвращение гробгородцев в свои дома, отступала от призраков, склоняла головы и вела себя, удивительно, очень воспитанно. Виктор прошмыгнул в двух метрах от свиньи, а она даже огненных взъярённых глаз не подняла.

– Да быть не может…

Зверьё, что встречалась призракам по пути, стало неспеша тащиться прицепом сзади, будто охраняя, будто провожая.

Скача от одного облезшего куста к другому, прячась за колодцами и вонючими деревянными туалетами Виктор не отставал и даже походил на кошку, которая в своём задорном упрямстве охотится на грызуна. Двухметровые тела действительно вышли к Старому Кладбищу, где оставили всю местную нечисть, но задерживаться там не стали, они прошли напрямую по заросшим тропинкам, мимо крестов и оградок, и начали скрываться в лесу.

Силуэты двигались поразительно спокойно и уверенно, шагали медленно, спины вытянули по струнке. Они не оглядывались, не паниковали, а вели себя так, словно прогуливались. В Гробгороде никто подобное состояние знать не знал. Вступив на границу леса, призраки стали чернеть и чем глубже они уходили в острые заросли, тем чётче становились их очертания.

Кашкерский Лес, куда безликие уводили бедолагу, был запретным местом для гробгородцев, был запретным местом и для красной скотины, и для Поганок, и для Белых Бродяг. Никто не знал, где в этих дремучих чащах заканчивается граница города.

Лес походил на погреб, такой же тёмный, покрытый плесенью и грибками, холодный и сырой. Виктору становилось дурно, запах стоял препротивный, тело одолел озноб, кости начали покалывать. Он терпел, отступать даже и не планировал, хотя угроза внезапной старости страхом морочила голову.

Бедолага упрямо преследовал призраков, а те, в свою очередь, полностью сделались видимыми, будто обрели плоть, и начали спускаться в небольшой овраг, тот был сверху до низу наполнен сгнившими серо-коричневыми листьями. Оказавшись на дне, чёрные силуэты принялись рыться во всём этом месиве и спустя пару тройку минут они откопали хрупкую на вид девушку, укутанную в темно-зелёный плащ, и два здоровенных холщевых мешка.

Виктора ломало от холода, глаза слезились от боли, сердце бешено колотилось в надежде согреть замерзающее тело. Он мучался, но взгляда от призраков не отводил, покорно ждал, спрятавшись за камнем, и наблюдал, что же нечисть будет дальше делать.

А безликие начали заполнять свои нательные карманы содержимым мешков – опилками. Пока один держал обмякшее тело незнакомки, второй утрамбовывал в себя стружки древесины. Удивительно, но у призрака получилось вместить в себя всё, хоть на это и потребовалось около пятнадцати минут. После они поменялись местами и уже тот, другой, принялся заполнять свои исподние выемки.