Десять историй, сочиненных во время бессонницы

Игорь Римски

Десять историй, сочиненных во время бессонницы

Десять коротких историй,

о фантастических событиях,

которые еще не произошли,

но, возможно, когда-нибудь …

След у высохшей реки

Я заметил окаменевший след на самом закате марсианского дня. Тонкая гряда облаков темнела над бледно‑голубым небом. Солнце висело почти над линией горизонта, и на него можно было смотреть без светофильтра. Валуны на плато отбрасывали длинные размытые тени. Я не сразу заметил след. Прошёл мимо, а потом обернулся и увидел.

Это был чёткий отпечаток на давно застывшей почве – почве, окаменевшей миллиарды лет назад. Я не сразу понял, на что смотрю. Что это? Прихоть геологических процессов? След биосигнатуры? Я стоял и с любопытством разглядывал окаменелость. Как трилобит? Нет, похоже, конечно, но нет. Форма очень правильная. Чёткая, прекрасно сохранившаяся окаменелость. Какая удача! Каковы шансы были его обнаружить? Один из миллиона? И как мы его не обнаружили раньше? Всё дело в спешке, да. А сейчас у меня есть время, куча времени – я просто маюсь от безделья.

Наш лагерь стоял на небольшом возвышении – холме, который петлёй огибало древнее русло высохшей реки. Когда команда Герхарда ускакала на своих песчаных блохах исследовать Лабиринт Ночи, я целый день упивался одиночеством. Я, конечно же, не социофоб и даже не интроверт, но, честно, я немного устал от суеты, шума и гама, стоявшего целый день в нашем крохотном куполе. Тут даже уединиться некуда. Понятное дело, это не пятизвёздочные апартаменты. Тут их ещё не будет лет сто, наверное, хотя кто знает.

Первые сутки я отсыпался и наводил порядок в куполе. Геологи оставили всё в беспорядке. Потом – раз в сутки сеанс связи с Землёй. Ну, собственно говоря, с такими задержками в передаче сигнала не сеанс, а сплошное ожидание. А куда мне спешить? И раз в сутки – сеанс с бандой Герхарда. Раз в сутки – с кораблём на орбите. И так пять дней подряд. Нет, конечно, у меня есть задачи, которые входят в обязательное ежедневное расписание: проверка систем жизнеобеспечения, проверка датчиков, производящих замеры радиации, температуры, давления, ветра и бог знает ещё чего.

На самом деле я пилот, а не смотритель, и не завхоз, и не сторож. Но с того времени, как мы спустились на посадочном модуле на поверхность, я поймал себя на мысли, что мне не хватает колотушки. Знаете, были такие у сторожей в старые добрые времена? Я обхожу свои владения тоже раз в сутки. Провожу визуальный осмотр, проверяю крепления купола, боксы метеостанций. Их две: одна выше на холме, другая в низине. Зачем так? Не спрашивайте меня. Положено. В общем, скука смертная. Я, конечно, отоспался за первые двое суток, на третьи стал скучать, на четвёртые стал чаще запрашивать сеансы связи с лагерем геологов и с бортом номер один на орбите – «Байкалом» – по всяким пустяковым поводам. А на пятые увеличил время обходов чуть ли не вдвое, чтобы хоть как‑то заполнить своё безделье и одиночество.

Зимани, наш кэп, просёк мою фишку и переложил обязанности по сеансам связи со мной на Василевского. А с Женей особо не поговоришь.

– Ну как там у вас, нормально? – спрашивал я.

– Нормально, – отвечал Женя.

– Как капитан? – снова спрашивал я.

– Нормально, – снова отвечал Василевский. – Слушай, тут у нас работы много: нужно проверить навигацию и расчётные варианты на обратный путь, ещё распределить топливо по танкам. У тебя всё в порядке?

– Нормально! – бодро отвечал я. На этом сеанс заканчивался.

Геологам тоже было не до меня. Все были при деле. И только я маялся. И тут… след. Окаменелость. Я рассматривал находку в неверном вечернем свете, с трудом стоя на одном колене. Провёл пальцами в перчатке по углублению. Форма очень правильная. Не природное, точно. Сделал несколько снимков, зафиксировал координаты. И тут холодок пробежал у меня по спине. Я понял, что это такое. Это след от подошвы – след, которому без малого три миллиарда лет. Ну, плюс‑минус пятьсот миллионов.

Я осторожно поднялся, чтобы не потерять равновесие. Осмотрелся вокруг. Один след на большой каменистой площадке – и больше ничего. Я стал обходить находку по расширяющимся концентрическим кругам. Ничего. Солнце село. Темно. Только огни купола вдалеке и след. След, который ждал целые эпохи, пока к нему прикоснётся моя рука. Мне было не по себе. Я заторопился домой.

У меня был ещё один сеанс связи с кораблём, но о находке я умолчал. Просто не знал, что говорить и как про это говорить. Это было очень неправильно, очень нехорошо – утаить такое, но я был не уверен и растерян. Я решил всё проверить завтра утром, на свежую голову: провести съёмку, замеры, оценку.

Лёг спать, но не спалось, ясное дело. Сделал дыхательное упражнение – одно, второе, третье. Долго ворочался и провалился в душную и липкую дремоту только под утро.

Утром у меня всё валилось из рук. Завтрак, утренний ритуал проверки оборудования – всё проделывал суетливо и быстро. Напялил скафандр и двинул на место находки. Я очень боялся, что не найду это место или найду место, но там не окажется окаменелости. Место нашёл быстро, безошибочно вышел на координаты. Но на месте обнаружил нечто невероятное.

Два следа. Я смотрел. Два чётких окаменевших следа, один на расстоянии примерно 40–50 сантиметров от другого. Как я мог не заметить второй? Темнело, но не настолько, чтобы не заметить второй след. За ночь образовался второй след. За ночь и за три миллиарда лет назад. Ночь длиной в три миллиарда лет…

Сделал глубокий выдох. Стекло тут же запотело. Надо успокоиться. Я вчера тоже был очень взволнован и в сумерках не увидел второй след – наверно, на нём стоял. Точно, я уверил себя в том, что так всё и было: встал на один след и просто его не увидел.

След… Интересно, какой размер у следа? Я достал рулетку. Ага, где‑то 34 сантиметра. Я поставил ногу в башмаке рядом. Почти как мой. Не удержался и поставил ногу в след. Подошва башмака точно заполнила отпечаток. Один в один. У меня на лбу выступил пот – холодный пот, а щёки мои пылали. Осторожно поднял ногу. Один в один.

Интересно, какой отпечаток у моего ботика? Тут почти не было песка – его сдувало ветром. Какой отпечаток у МОЕГО ботинка? Торопливо сделал серию снимков, замеры и помчался в купол. Зашёл и, не снимая скафандра, открыл шкаф с запасными костюмами. Их было там два – два средних скафандра. Я взял башмак, перевернул и стал разглядывать протектор. Изображение на снимке и на подошве башмака – одинаковые.

Как прошёл этот день, я не очень запомнил. Но опять не доложил о своей находке. Казалось бы, что такого? Ну передай фото, видеосъёмку, данные о геолокации… Но я боялся. Чего боялся? Поднимут на смех? Запросят данные биометрии о моём состоянии? Запросят срочную эвакуацию геологов в лагерь из‑за помешательства космонавта в базовом лагере? Чушь! Я знал – да и все знали, – что у меня железные нервы и психика, иначе бы не прошёл отбор. Но я боялся. Боялся, что начались галлюцинации, заболел? Нет, не болен. Всё вокруг более чем реально, всё как и всегда – на своих местах. Кроме следа. Двух следов в окаменевшем грунте.

Может, это розыгрыш геологов? Сколько от них до лагеря? Прикинул: 80–90 километров? Кто‑то из геологов приезжает ночью, выдалбливает след в камне и потом уезжает обратно на стоянку, к каньону. Бредятина. Это розыгрыш, глупый розыгрыш, в который должны быть вовлечены все геологи – да и на борту «Байкала». Из лагеря тайком не уйти, с орбиты все перемещения фиксируются. Мы у них как на ладони. Это что же получается, все сговорились? Нет. Я представил, как серьёзный и суровый Зимани, глупо хихикая, потирает руки в предвкушении розыгрыша надо мной. Картинка настолько нелепая…

На всякий случай ближе к полуночи запросил сеанс связи с лагерем геологов – так, для проверки. Все были на месте. Я прикинул: чтобы добраться до купола из лагеря, нужно часа два‑два с половиной. И обратно. Итого – пять часов в пути. Выдолбить след – сколько нужно времени? Я не знал.

Утром я не спеша позавтракал, провёл все положенные действия по регламенту, надел скафандр и спустился с холма. Почему‑то я не удивился. Следов стало пять. Они шли на холм, к куполу. Можно ли за ночь выдолбить три следа, не производя особенного шума? Наверно, можно. Я уже успокоился. Розыгрыш так розыгрыш. Бог с вами.

Погода между тем начала портиться. С борта «Байкала» передали: идёт пыльная буря. Если не повезёт, зацепит нас. На горизонте пока было чисто.

В обед связался с лагерем геологов. На месте был только Ваня Зацепин – хороший парень с широким лицом, простодушный и всегда улыбающийся. Но сегодня он не улыбался. С экрана монитора смотрел на меня настороженно.

– Слушай, – сказал он, – мы тут кое‑что нашли в геологических отложениях.

Я слушал.

– И что, что вы нашли? – спросил я.

– Не могу тебе точно сказать. Это искусственное, не местное: машина, механизм, большой, под землёй. Мы проводили бурение – сначала думали, что магнитная аномалия. Потом начали бурить – металл, оболочка из металла. Герхард запретил докладывать на Землю: мы должны сначала убедиться, что не ошибаемся…

Я молча кивал. Сначала следы, потом ЭТО. Что «ЭТО»?

– Большое? – спросил я.

– Метров триста, – ответил Иван. – Триста метров – это почти как «Байкал».

– Да, – ответил я, – только «Байкал» около четырёхсот метров в длину. Триста девяносто семь, если быть точным.

Мы посмотрели друг на друга. Корабль. Наверняка Иван подумал то же самое. Но ничего не сказал. И я тоже. И про следы промолчал.

– А у тебя как? – спросил Иван. – Всё хорошо? Выглядишь ты уставшим.

– Да… – протянул я. – Всё хорошо, просто немного не по себе от таких новостей.

Мы смотрели друг на друга.

– Ладно, – сказал Иван, – только никому не говори, пока мы… не разузнаем, что к чему.

– Хорошо, – ответил я, и мы попрощались.

Наутро следов было уже пятнадцать, и они точно поднимались на холм, к куполу.

– А что будет, когда они дойдут до купола? – подумал я. И от этого стало нехорошо.

На горизонте темнела пыльная буря. Всё‑таки накроет нас. И минимум на неделю, как пообещали нам с «Байкала». Придётся сидеть взаперти, и от этого стало только хуже. Из лагеря геологов никаких новостей. Все делали вид, что ничего не происходит.

Буря пришла ночью. Зашуршала по куполу, запела в проводах мачт. Утром – нулевая видимость. Лагерь геологов не отвечал. Я связался с «Байкалом». Они тоже были встревожены. Даже сигналов телеметрии не было. Оптического контакта, понятно, не было – из‑за бури.

– Сидим, ждём, – то есть это я сижу, жду. А «Байкал» крутится на орбите, высматривает. Мне особо смотреть не на что.

Я представил, как сквозь пыльную бурю кто‑то или что‑то движется к куполу, оставляя отпечатки подошв на камне. Не позавидуешь бедняге…

К обеду второго дня внезапно буря стихла.

– Это временно, – подсказали мне с «Байкала», – брешь в пылевом облаке, километров двадцать пять.

Из лагеря геологов по‑прежнему не было ничего. Я выпросил у командира разрешения выскочить «на улицу», осмотреть купол.

– Хорошо, – согласился Зимани, – только у тебя минут двадцать, не больше.

Я засек время, быстро натянул скафандр и вышел из кессона. Вокруг всё покрывал тонкий слой пыли. Я торопливо осмотрел купол – вроде всё в порядке. И начал спускаться вниз, к следам. Сначала подумал, что выбрал неверное направление, но навигатор показывал, что я иду верно. Следов не было.

В воздухе витала пыль… Или не пыль? Казалось, что атмосфера была более насыщенная, плотная. Что‑то налипло на стекло снаружи. Машинально протёр перчаткой стекло – влага, на шлеме была влага. Я остановился, посмотрел на перчатку. На перчатке была размазана грязь. Влага смешалась с пылью – получилась грязь. Красноватая такая грязь на Марсе. Я перестал что‑либо понимать.

Я стоял у подножия холма, в русле высохшей марсианской реки. Что‑то осторожно обволакивало меня, тёрлось об щиколотки. Перевёл взгляд вниз, под ноги. По высохшему руслу реки катились серые, мутные воды. Я стоял в воде и ошалело смотрел вокруг. Небо – непривычно голубое, плато, холм. Жилого купола на холме не было. Не было мачт связи и ангара для вездеходов. Не было посадочного модуля – не было ничего, что напоминало бы о лагере.

Я медленно начал подниматься на холм. Вышел из потока воды и, спокойно и твёрдо шагая, начал подъём на вершину холма. Внезапно оглянулся и увидел ровную цепочку своих следов. Следы начинались у берега сухой речки.

У меня закружилась голова, и я чуть не упал. Одной рукой схватился за валун, другой упёрся в землю, впечатав ладонь в мягкий грунт. Перед глазами потемнело. Я закрыл глаза, поднялся, медленно выпрямился. В голове было совершенно пусто – ни одной мысли. И очень спокойно. Невероятность происходящего была настолько фантастична, что я словно смотрел фильм отрешённо и безэмоционально. Тихо, очень тихо. Только звук дыхания. Сколько я так простоял – не знаю. Потом откуда‑то издалека донёсся шорох, шелест, невнятные звуки. Это из наушников. Шум? Голос!

– …слышите? Возвращаемся на базу, в лагерь! Лагерь, как слышите? Дайте пеленг!

Я открыл глаза. Рядом, метров сто, не дальше, мерцал огнями купол. Буря снова поднималась, а из‑под сгущающихся песчаных покровов я различил слабый блеск ходовых огней краулеров экспедиции геологов. Они возвращались: одна, две… Все три машины медленно шли сквозь бурю к куполу.

Я наконец очнулся. Действовал автоматически: пустил сигнальную ракету и зажёг огни на мачтах.

Впоследствии из осторожных расспросов я понял, что события, свидетелем которых я был… их не было. Не было перебоев со связью, не было загадочной находки под песками и не было следов у высохшего русла реки. А была неделя одиночества и пыльная буря. Миновала чреда событий, мы выполнили все исследования, свернули лагерь и убыли с Марса. Оставили ненужное оборудование, пустой купол и ангар.

Ещё через пять дней мы сидели в обсерватории «Байкала» с Иваном и пили безалкогольное пиво. Вспоминали смешные и нелепые происшествия.

– Помнишь, как Али чуть не улетел на метеозонде? – смеясь, спросил я.

– Ещё бы, – хмыкнул Иван. – Это был последний запуск, а оборудование Али забыл уложить в корзину. Если бы он упустил зонд, Левченко бы его самого вместо зонда запустил в атмосферу.

– А знаешь ещё что, – сказал Иван, помолчав, – там у нашего купола, в предпоследний день, я нашёл окаменевший отпечаток пятипалой руки.

Сложно было понять, шутит Иван или нет.

Я смотрел на удаляющийся рыжеватый диск и думал о том, что где‑то, за миллионами километров пустоты, внизу, на сухом и безлюдном Марсе, есть отпечаток перчатки, оставленный мной три миллиарда лет тому назад.

Я другой такой страны не знаю

… – нет такой страны, – сказал Иван, разливая водку по стаканам. Рука его больше не дрожала. Семён и Беспалый спорить не стали. Не спеша (это была уже вторая) выпили.

Злобно орали воробьи, засевшие где‑то посреди первой майской зелени, а над ней раскинулось весеннее линялое небо.

– Гармония мира не знает границ, – почему‑то сказал Семён. Было хорошо и спокойно. Мысли его ещё не пустились, по своему обыкновению, вскачь. Хотелось просто сидеть и смотреть на кусты и забор, который проглядывался за ними, и блёклый плакат «Москва – столица игр XXII Олимпиады», который висел тут уже лет десять.

– Обоснуй, – сказал Беспалый Ивану.

Иван покачал головой. Беспалый привстал с деревянного ящика и достал газету «Правда», на которой сидел.

– Это что? – Беспалый сунул развёрнутый газетный лист прямо в лицо Ивану.

– Навстречу XXVII съезду Коммунистической партии… – близоруко щурясь, прочитал Иван.

– Это что? – эхом повторил Иван.

Беспалый развернул газетные листы:

– Нет, вот это, вот это. «Визит в Москву премьер‑министра Жака Ширака».

– Фуфло это всё. Нет никакого Парижа, – отозвался Иван. – И Франции никакой нет! Дурят вашего брата, а вы и уши развесили.

– Давайте по третьей, – сказал Семён. Ему не хотелось участвовать в бессмысленном споре.

Иван звякнул авоськой и извлёк следующую ёмкость. В небе прогрохотал самолёт. Заглядевшись на него, Иван чуть не разлил.

– Куда! – зашипел Беспалый.

– Не боись… – оскалился Иван.

Выпили.

– Я так скажу: нельзя верить в то, что никогда не видел, – произнёс Иван, разминая беломорину пальцами. – Вот ты, – он толкнул в плечо сомлевшего на солнышке Семёна, – ты веришь в Бога? Нет? Правильно. А почему? Не видел. И другие не видели. И никогда не увидят. Потому как нет его.

– Ну‑ну, – просипел Беспалый, потому что сказать было нечего. Да и не хотелось ничего говорить.

– А почему же тогда Францию рисуют на картах, пишут, вот, в газетах? – ляпнул Семён и тут же пожалел об этом.

Иван, довольный, откинулся назад.

– А это, дорогой ты мой Семён, опиум для народа, – сказал Иван, затягиваясь папиросой.

– Чего? – протянул Беспалый.

– Того, – сказал Иван. – Железный занавес!

– Наши границы на замке, – усмехнулся Беспалый.

– А почему они на замке?

– Враги не дремлют!

– Вооот! – сказал Иван, торжественно воздев початую бутыль над своей головой. – Враги! А кто‑нибудь из вас этих врагов видел?

– Так как же их увидишь, когда нашу границу бдительно охраняют доблестные пограничники, наше мирное небо стережёт авиация и флот… То есть эти, как их там, зенитные и ракетные комплексы. Тут даже мышь не проскользнёт!

– Да‑да, – закивал Иван. – Исключительно только в кино и на картинках.

– Ну и чего? – спросил Семён, потерявший нить рассуждений.

Иван потёр шею.

– Всё дело в том, как это смотреть. Вот ты думаешь, для кого граница на замке? – спросил он, обращаясь к Семёну.

– Не «для», а «от», – поправил его Беспалый.

– Правильно, «от», – согласился Иван. – Так кого, от кого граница закрыта? Кто, кого и зачем защищает?

– И меня, и Семёна, и тебя, дурака. Железный занавес наш защищает от западной военщины. От шпионов и всяческих злопыхателей, которым тошно только от одной мысли, что есть такая советская страна, в которой так вольно дышит человек!

– И я другой такой страны не знаю, – сказал, пыхая сигаретой, Иван.

– Правильно, – поддакнул захмелевший Беспалый.

– Ничего не «правильно», – передразнил его Иван.

– Товарищи, товарищи! Я видел сегодня Зинку из восемнадцатой квартиры, – поспешил сменить тему Семён. – Вернулась домой утром с «фонарём» под правым глазом. Я как раз мусор выносил…

– Погоди, – прервал его жестом руки Беспалый. На руке не хватало указательного и безымянного пальцев. – Что вот именно «неправильно»?

– Всё неправильно, – сказал Иван, растаптывая носком сапога окурок.

– Вот ты… – беззлобно сказал Беспалый.

…И они снова выпили. В голове у Семёна словно бы пел хор, а деревья и небо плавно покачивались. Солнце клонилось к закату, на запад. Беспалый с Иваном сидели, обнявшись за плечи, прямо на траве. Он закрыл глаза, но от того мир закачался только быстрее. Тогда он открыл глаза и потряс головой. Иван и Беспалый больше не обнимались, а колошматили друг друга кулачищами. Семён зарычал и пошёл их разнимать. Однако он не успел. Как только он поднялся, кулак Ивана – а может, и кулак Беспалого – заехал ему прямо в подбородок…

… – Сам налетел, – услышал Семён.

Он открыл глаза. Над ним стояли Иван и Беспалый.

– Очухался, – сказал Иван. – Ну‑ка, давай, подъём переворотом!

Семёну помогли сесть. Стоять он пока не мог – ноги не держали.

– Такой вот Первомай, – сказал не впопад Беспалый.

– Я вот что думаю, – начал Иван. – Коли я вам ничего доказать не могу, я вам покажу. Покажу вам, стало быть, Париж.

Семёну вдруг стало смешно. При слове «Париж» в затуманенной голове возникли яркие картинки: карусель, воздушные шарики, украшенные улицы – словом, праздник.

– Давайте, давайте, – сказал Иван, натягивая ватник. – Тут недалеко.

Иван и Беспалый подняли улыбающегося Семёна и, обнявшись, втроём заковыляли по пустой улице. Спотыкаясь на ухабах, они прошли мимо клуба, стадиона, мимо закрытого гастронома – в сторону лётного поля. Дойдя до дощатого забора, Иван покрутил головой влево, вправо. Найдя нужную доску, он отодвинул её. Протиснувшись через щель в заборе, они оказались возле ангара. Тут до Беспалого наконец стало доходить, что дело в буквальном смысле пахнет керосином…

…Завёлся с пол‑оборота. Самолётик затрясся от носа до хвоста. Беспалый судорожно пристегивал ремень, а Семён таращил глаза и бормотал что‑то. Что именно – не было слышно из‑за рёва мотора. Короткая пробежка. Козлиный рывок. Мелькнули крыши, верхушки деревьев. И дальше – вслед заходящему солнцу, на запад. Почти на бреющем. Никто не пытался перехватывать, сбивать маленький самолётик. Иван летел низко – метров сто, наверное. Быстро темнело. Солнце почти село. Внизу было темно. Ни одного огонька. Ни одного…