Вот именно так и никак по другому

«Когда бы я как Тютчев жил на свете…»

Когда бы я как Тютчев жил на светеи был бы гениальней всех и злей —о! как бы я летел, держа в карманеСтромынку, Винстон, кукиш и репей.О как бы я берёг своих последнихдрузей, врагов, старушек, мертвецов(они б с чужими разными глазамилежали бы плашмя в моём кармане),дома, трамваи, тушки воробьёв.А если б все они мне надоели,я б вывернул карманы и тогдаони б вертелись в воздухе, летели:все книжки, все варьянты стихтворений,которые родиться не успели(но даже их не пожалею я).Но почему ж тогда себя так жалко-жалкои стыдно, что при всех, средь бела дня,однажды над Стромынкой и над парком,как воробья, репейник и скакалку,Ты из кармана вытряхнешь – меня.

«Сломай стишок, увидишь ты внутри…»

Сломай стишок, увидишь ты внутри,как мало общего у них у всех с людьми.Я – это очень, очень просто:немного тщеславья, немного терпеньяплюс тела бедного кулёк,который я тащу через года,как будто что-то ценное таскаю(ведь даже я подвержен тленью).Я этого не понимаю.

«Мне 30 лет…»

Мне 30 лет,а всё во мне болит(одно животное мне эти жилы тянет:то возится во мне,то просто спит,а то возьмёт – и так меня ударит,что даже кровь из дёсен побежит).

Любовь бессмертная – любовь простая

Есть фотография одна(она меня ужасно раздражает),ты там стоишь в синюшном школьном платьеи в объектив бессмысленно глядишь(так девочки всегда глядят,и в этом смысле мальчики умнее).Прошло лет 25(ну 26),и скоро почки жирные взорвутсяи поплывут в какой-то синеве.Но почему ж тогда так больно мне?А дело в том,что с самого началаи – обрати внимание – при мнев тебе свершается такое злое дело,единственное, может быть, большое,и это дело – недоступно мне.Но мне, какое дело мне, какоемне дело – мнекакое дело мне?

«А я ещё империю любил…»

А я ещё империю любил(она б любить меня не стала),но вот когда она пропала —не по моей вине пропала —я никого не полюбил.Я ничего ещё не отдавал:ни голову, ни родину, ни руку —ну может быть, какой-то смерти мелкой[а может быть, какой-то смерти крупной],я выпустил из рук горящей белкой(я выронил ее купюрой круглой), —но я по-крупному – не отдавал.Так пахнет ливнем летняя земля,я не пойму, чего боялся я:ну я умру, ну вы умрёте,ну отвернётесь от меня —какая разница.Ведь как подумаешь, как непрерывна жизнь:не перервать её, не отложить —а всё равно ж – придётся дальше жить.Но если это так (а это точно так),из этого всего:из этой жизни мелкой[а может быть, из этой жизни крупной],из языка, запачканного ложью,ну и, конечно, из меня, меня —я постараюсь сделать всё, что можно,но большего не требуй от меня.

«Так дымно здесь и свет невыносимый…»

……………Так дымно здесьи свет невыносимый,что даже рук своих не различить —кто хочет жить так, чтобы быть любимым?Я – жить хочу, так чтобы быть любимым!Ну так как ты – вообще не стоит – жить.А я вот всё живу – как будто там внутрине этот – как его – не будущий Альцгеймер,не этой смерти пухнущий комочек,не костный мозги не подкожный жир,а так как будто там какой-то жар цветочный,цветочный жар, подтаявший пломбир,а так, как будто там какой-то ад пчелиный,который не залить, не зализать…Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?Ну чё молчим? Никто не хочет знать?Вот так и мне не то чтоб неприятно,что лично я так долго шёл на свет,на этот свет и звук невероятный,к чему-то там, чего на свете нет,вот так и мне не то чтобы противно,что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,на этот звук, на этот блеск пчелиный,на этот отсвет – все ж таки дошёл,а то, что мне – и по какому праву —так по-хозяйски здесь привыкшему стоять,впервые кажется, что так стоять не надо.Вы понимаете, что я хочу сказать?Огромный куст, сверкающий репейник,который даже в джинсы не зашить —последний хруст, спадающий ошейник —что там ещё, с чем это всё сравнить?Так пусть – гудящий шар до полного распада,в который раз качнётся на краю…Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?я – здесь сказал, что здесь стоять не надо?ну да сказал – а всё ещё стою.Так жить, чтоб бытьненужным и свободным,ничейным, лишним, рыхлым, как земля —а кто так сможет жить?Да кто угодно,и как угодно – но не я, не я.

«Опять сентябрь, как будто лошадь дышит…»

Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,и там – в саду – солдатики стоят,и яблоко летит – и это слышно,и стуки, как лопаты, говорят.Ни с кем не смогни свыкнуться, ни сжиться —уйдут, умрут, уедут, отгорят —а то, что там, в твоём мозгу стучится,так это просто яблоки стучат.И то, что здесьсейчас так много солнца,и то, что ты в своей земле лежишь,надеюсь, что кого-нибудь коснётся.Надеюсь, вас. Но всех не поразишь.А раз неважно всем,что мне ещё придётся,а мне действительно ещё придётся бытьсначала яблоком, потом уже травою —так мне неважно знать: ни то,что будет мною,ни то, что мной уже не сможет – быть.А что уж там во мне рвалось и пело,и то, что я теперь пою и рвусь,так это всё мое (сугубо) дело,и я уж как-нибудь с собою разберусь.Смирюсь ли я, сорвусь ли, оскудеюили попробую другим путём устать,я всё равно всегда прожить сумею,я всё равно всегда посмею стать.Но – что касается других:всех тех, которых нет,которых не было,которых много было —то если больно имглядеть на этот свети если это важно вам – спасибо.

Тема

И то, что о себе не знаешь,и то, что вглубь себя глядишь,и то, чем никогда не станешь, —всё перепрыгнешь,всё оставишь,всё – победишь.

Рема

Я падаю в объятья, словно плод,в котором через кожицу темнееттупая косточка —но как она поёт,но как зудит она,о, как болит,болеет,теряет речь,не хочет жить, твердеети больше – никого – не узнаёт.

Голос

О, как бы я хотел,чтоб кто-нибудьвсё это мог себе, себе присвоить —а самого меня перечеркнуть,перебелить, преодолеть,удвоить,как долг – забыть,как дом – переустроить,как шов, как жизнь, как шкаф – перевернуть…Но —личной – жаждой,собственным – покоем,одной (всего одной) —попыткой —чьей-нибудь.

«Средь мародёров, трусов и стыда…»

Средь мародёров, трусов и стыда,среди осин, уже пропахших местью, —я буду жить (и проживу) всегда —образчиком позора и бесчестья,защитником свободы и добра.Но – в мельтешенье лиц, имён и зим,но – в сём дрожанье – из листвы и света:что будем делать —с одиночеством моим?что – с одиночеством своим – я – буду делать?Всё обостряется – в период катастроф,и вот теперь – средь клеветы и трусов:будь, будь готов – да я всегда готов —к твоим, о Господи, ударам и укусам.Но – в трепыханье света и ещёкаких-то листьев —быстрых, жёлтых, белых —мне холодно (как никогда ещё),и с этим – ничего – нельзя поделать.

«Как я – газеты и людей – листаю…»

Как я – газеты и людей – листаю,вот так и ты меняпосмотришь на просвет:и счастье – есть,и пошлости – хватает.Пощады – нет.

«Но ты имей в виду: когда пожар в крови…»

Но ты имей в виду: когда пожар в крови,когда вокруг – такая благодать,а листопад – такой – что аж в глазах темно,с кем быть (а с кем не быть),кому принадлежать —мне ВСЁ РАВНО.Как шрам – любовь – под бровью от стакана,как след – любовь – на пальце от ожога,всегда всего мне было мало, мало,а оказалось – слишком много, много.Но я клянусь, что в жизни листопадая не искал любви (я даже сил не тратил),но я искал – защиты и пощады,а находил – ещё – одно – объятье.Жизнь, ты – которая так часто пахнет кровью,жизнь, ты, которая со мной пила украдкой,ну не было – с тобой нам – больно, больно,а было нам с тобой – так сладко, сладко.Всё начиналось – зябко и проточно,а продолжалось – грубо и наглядно,а кончилось – так яростно, так мощно,так беспощадно.

«А тело пело и хотело жить…»

А тело пело и хотело жить,и вот болит – как может – только тело.Я научу мужчин о жизни говорить —бессмысленно, бесстыдно, откровенно.И ржа, и золото, летящее с ветвей,и хриплый голос мой, ушибленный любовью, —всё станет – индульгенцией твоей,твоим ущербом и твоим здоровьем.И ты поймёшь – что всё на свете есть,что даже в этой каше, в круговерти —есть жизнь, есть жар, есть честь —и жженье есть,и этот жар, и жизнь,и честь – сильнее смерти.Но также ты поймёшь,как трудно – говоритьс самим собой – без лести и обмана,что тело пело и хотело жить —не-постоянно.Как – к самому себе – теряя интерес,оно лишь корчилось – от лжи, любви и жженья,как – сразу – сбросило – любовь,как лишний вес —без сожаленья.И – в эту яркость, в эту круговерть —как в сотый раз,как в первый раз! – запелои – захотело сбросить – жар и смерть.Но не успело.

«Но я ещё прижмусь к тебе – спиной…»

Но я ещё прижмусь к тебе – спиной,и в этой – белой, смуглой – колыбели —я, тот, который – всех сильней – с тобой,я – стану – всех печальней и слабее…А ты гордись, что в наши времена —горчайших яблок, поздних подозрений —тебе достался целый мир, и я,и густо-розовыйбезвременник осенний.Я развернусь лицом к тебе – опять,и – полный нежности, тревоги и печали —скажу: «Не знали мы,что значит – погибать,не знали мы, а вот теперь – узнали».И я скажу: «За эти времена,за гулкость яблок и за вкус утраты —не как любовника —(как мать, как дочь, сестра) —как современника – утешь меня, как брата».И я скажу тебе,что я тебя – люблю,и я скажу тебе, что ты – моё спасенье,что мы погибли (я понятно – говорю?),но – сдерживали – гибель – как умели.

Без названия

Любовь —то с нежностью,то с грустью:то поскребёт, то ковырнёт, —но – не надейся – не отпустит,пока всю шкурку не сотрёт.Так безымянно погибает —но – как достойно – гибнет сад —ему плевать: он облетает,он – падает – спиной назад.Вот так и мне – в моём блаженстве(когда – живот и жизнь поют) —какая разница —как в детстве —тебя назвали – и зовут.Но эта гибель – без названья —имеет множество причин,чтоб мы – в конце концов – назваливсех наших женщин и мужчин.А то и нас —потом —попросят(когда отшкурят и съедят),а как фамилия – не спросят. —Не захотят.

«Я не кормил – с руки – литературу…»

Я не кормил – с руки – литературу,её бесстыжих и стыдливых птиц.Я расписал себя – как партитуружелёз, ушибов, запахов, ресниц.Как куст – в луче прожектора кромешном —осенний, – я изрядно видел тут,откуда – шапками – растут стихотворенья,(а многие – вглубь шапками растут).Я разыграл себя – как карту, как спектакльзерна в кармане, – и – что выше сил —(нет, не моих – моих на много хватит) —я раскроил себя – как ткань, как шёлк, как штапель(однажды даже череп раскроил).Я раскроил, а ты меня заштопал,так просто – наизнанку, напоказ, —чтоб легче – было – жить,чтоб жизнь была – по росту,на вырост – значит, вровень, в самый раз.Я превратил себя —в паршивую канистру,в бикфордов шнур, в бандитский Петербург.Я заказал себя – как столик, как убийство, —но как-то – слишком громко, чересчур.Я – чересчур, а ты меня – поправишь:как позвонок жемчужный – обновишь,где было слишком много – там убавишь,где было слишком мало – там прибавишь.Но главное – отпустишь и оставишь(меня, меня! – отпустишь и оставишь),не выхватишь, —не станешь – не простишь…

Ожидание первого снега

Но – мне – не нравится,так поступать с тобой:о, как ужасна жизнь мужского пола —ты всё ещё, – а я уже живой,ты всё как девочка, – а я уже тяжёлый(неповторимый, ласковый, тупой,бессмысленный, ореховый, сосновый),самоуверенный, как завуч средней школы, —нет, выпускник – лесной воскресной – школы,её закончивший – с медалью золотой.Любая женщина – как свежая могила:из снов, из родственников,сладкого, детей…Прости её. Она тебя любила.А ты кормил – здоровых лебедей.Но детским призракам (я это точно знаю) —не достучаться им —до умного – меня…А ты – их слышишь – тёплая, тупая,непоправимая – как клумба, полынья.Стихотворение – простое, как объятье —гогочет, но не может говорить.Но у мужчин – зато —есть вечное занятье:жён, как детей, – из мрака – выводить.И каждый год – крикливым, птичьим торгомя занимаюсь в их – живой – груди:ту женщину,наевшуюся тортом,от мук, пожалуйста, – избавь и огради!Все стихтворения —как руки, как объятья.(…от пуха, перьев их – прикрой меня – двумя)Да, у мужчин – другие есть занятья,но нет других – стихотворений – у меня.…Ты мне протягиваешь – руку наудачу,а я тебе – дырявых лебедей.Прости меня.Я не пишу, я плачу —над бедной-бедной – девочкой– моей…

Первый снег

Он делал всё – с таким видом,будто хотел сказать:«…вот как щас подойду,и как дам по башке этим микрофоном, —будет тебе и катарсис и катарсиси всё, что захочешь…»Однако на самом деле – хотел он сказатьсовсем про другое.«Место поэта, – хотел он сказать, —в рабочем строю,место поэта – в рабочем столе,место поэта – во мне и в тебеЖИЗНЬ ЗАЩИЩАЕТ – твою и мою».…И в этом смысле – я с ним – абсолютно согласен.…а кто-то ведь пытался жить —в моих стихах, в моих осинах.А я всё спал – в руках твоих —невыносимых.Но надоело мне – как раненая птица,спасать птенцов, камлать – как на войне —ведь я хочу ещё —тебе, тебе – присниться:в очках и без очков – в предельной наготе.Ведь я и сам ещё – хочу себя увидетьбез книг и без стихов(в них – невозможно – жить). —Я это говорю,не чтобы их – обидеть,а чтобы – оскорбить.Чтоб их – ликующая, смешанная – стаяобрушилась, упала (гогоча),мне прям на голову —так – чтоб меня не стало,точней: не стало – прежнего – меня.…Я это говорю, как водится,раздельно,понятно, образно, на русском языке.Я это говорюне для кого – отдельно,а всем – конкретно, каждому, тебе.Да, я хочу кому-нибудь присниться —в очках и без очков, без чёлки, в пиджаке, —как белый лист,как чистая страница,как первый снег – в предельной простоте.Вот будет номер – если (будто в детстве)с открытым лбомя вдруг пойму тогда,что – и одетому – мне никуда не детьсяот проступающего, как пятно, – стыда.…Но тут же —негодующая стаямоих стихов,простившая меня, —ты – защитишь меня,со всех сторон – сжимая,вытягивая шеи,выгибая —галдя, топча, калеча, гогоча…

«…только, может быть…»

…только, может быть,сразу, сразу?..– Не распробовал я, не смог:соловьиное твоё мясо,густо-розовую заразу,соболиный твой крик,сынок…

Четвёртое дыхание

Но что-то, видно, есть во мне такое,что я никак смириться не могу,что больше нету – никого со мною,ни соболя, ни соловья в снегу.А то, что мне объятий не хватало,так это, деточка, всё как бы да кабы. —Зато хватило – голоса, металла,таблеток, áлкоголя, мужества, судьбы…Зато хватило мне – метафор и деталей,ума хватило – всё перебелить:что ни строфа – желание ударить,что ни абзац – то просьба пристрелить.Несёшь себя – как вывих, как припадок(два соболя + соловей – внутри),несёшь себя – как соловья – в подарок! —глядишь, – уже обратно принесли.Я уговаривал: давай ещё, подтянем,ну что же ты? – ведь Ты ж меня любил! —я говорил: царапается, тянет…(Я всё это напрасно говорил).Не бойся, соболь, – я тебя не выдам,я больше никого не выдаю.Но ты, ты должен знать, где есть отдельный выход,в густые заросли, в высокую траву.Как быстро ты – скребёшься, роешь, лаешь,как будто чуешь пулю – между глаз.Не рой так быстро (ты же мой – товарищ),но, видно, нет – товарищей – у нас.А если нет – за синею гороюнайдёшь себе – другую западню.Беги отсюда, я тебя – не скрою,я сам тебя, как выкуп, выдаю…Они убьют тебя, они тебя – не знают(как облаком – накрыв твою семью),здесь травят – грамотно, здесь —правильно стреляют(я, кстати, многим здрасте – говорю).О, как же он бежал,с беременной женою,с летящим соловьём – по млечному пути.Не бойся, мальчик, – я тебя прикрою.Я пошутил (…чтоб ты – успел – уйти…).…Что ни строка – то приступ и припадок,что ни рука – то выстрел и отстрел.Ты извини, что скромный мой подарок,от крови внутренней набряк и отсырел.Да, были безобразны – эти роды,но я горжусь, что сексуальный голос мойбыл утешеньем моего народа(а мой народ – за синею горой).Я счастлив – оттого, что в общей кучеони прогрызли, как рюкзак, – меня,и что они (не я) бессмертны и живучи,как жизнь, как мужество, как молодость моя.…Но что же делать мне теперь —с самим собою(уже без всех метафор), боже мой,и что это за облако такое? —как облако, – нависло – надо мной…А, что – я, собственно, здесь собираюсь делать,и для чего? – стихи свои читать?Стихотворение – качнулось, как поэма.Мне всё равно, как это называть…Четвёртый день (при этом хорошея)я задыхаюсь, глядя в темноту,я чувствую – испарину на шее, —не ту я чувствую испарину, не ту.Я – спас тебя: мой соловьиный вывих,соболий выдох, лошадиный храп. —Теперь я должен знать, где мой —отдельный – выход,стоп-кран, трамплин,огнетушитель, трап.Я должен знать, где мой —прощальный – выход,высокий купол, ноги – в темноту.…Стихотворение кончается – как выхлоп.Я с этим – согласиться – не могу.Стихотворение кончается – как тара,его нельзя до неприличья длить.Ты извини, что терпкий мой подарокосыпался – пока его несли.…Четвёртого дыханья – не бывает,но – мы узнали это – только что.Ты спрячь меня, как доллары – в кармане(как неисполненное обещанье),Ты убери меня, как варежки – в пальто.А я – прощу – Тебе, что этот воздух хлипкийраскрылся будто парашют во рту. —…Стихотворение кончается – как всхлипы.Я с этим – тоже – примириться не могу.Я знаю, что мы этого не любим,но я люблю (точней, любил – тогда):строфа всегда —как обращенье к людям,строка всегда – как помощь, как рука.…Стихотворение – кончается как выпад(не ты – его, оно – тебя – жуёт),стихотворение кончается как выбор.…как человек, как воздух, как живот…Стихотворение кончается – как счастье(…как убедительно меня устроил ты,из мелких роз, из позвонков хрустящих,из жирных хризантем, молочной кислоты.Я – бело-красная поленница живая,там, на морозе, ты сложил – меня,а мне – без разницы, я пальцы – разжимаю:хреновая – поленница Твоя).…О, как же он летел,как падал – постепенно,как стукался о выступ, воздух, наст.И это больше – всех стихотворений,всех наших жалких – говорений, фраз.Но я скажу. – Никто, никто не падал,а просто – жизнь, цветная наша жизнькачнулась на краю – а никому не надо,в буквальном смысле: даже нам – не надо.А ты – буквально – падай, – но держись!Ну, что же ты, давай – иначе не исправишь:вставай, иди, гляди, —я говорю себе —я говорю тебе (ведь я же твой товарищ!) —да нет, не на меня! – на свет гляди, на свет.Как и обещано – ни поздно и ни рано(…во что – Ты превращаешьжизнь мою!) —стихотворение – кончается – как драма,творожным облакомкачнувшись – на краю……Ещё успеем мы (и Ты ещё успеешь) —свою цветущую поленницу свалить,и я успею – эту жизнь и шеюкак грубую одежду доносить.Когда же нас – обыщут и разденут,положат на носилки – понесут,тогда – узнаем мы,какие хризантемы —какими шапками —в твоём снегу – растут.Жизнь – нам подсовывает смерть,как быстрый выход,смерть – нам подсовывает жизнь,как свой итог:стихотворенье – начинается как выдох,стихотворение – кончается как вздох.То как испарина, предсмертная ночная,а то, как утренняя радость – в первый раз!Я ничего про выходы – не знаю.Я знаю, что всё – кончилось – сейчас.…А я ещё ловлю себя – как выкуп,а я держу себя – за соловья в снегу.…А Ты меня несёшь как долгий вдох и выдох, —(и как не устаёшь – так долго – на весу).А я он вот – твой кожаный подарок,возьми меня – за горло, за крыло…Стихотворение —кончается ударом.Нет, этой нежностью – кончается оно.

«Ну так здравствуй…»

Ну так здравствуй,моя дорогая тупая черешня!Я ведь раньше не думал,что мой возмутительный прах —это родины прах.(…этот яростный, сливочный, нежный…)Он, как ветер, весной —Застревает в цветных волосах.Землёю пахла, воздухом пылила,а выпила меня и отпустила(ну вот и пусть сама в земле лежит).У молодости безобразный вид,когда она уже остыла.Да и без нас уже напичкана по горлоземля, как курица, но вот приснилось мне,что мой отец (точнее, папа) умери на прощанье – озверел во мне.Как колобок, вертящийся, паскудный,все прыг да скок по венам и рукам,а мне вдруг кажется, что я его забуду,а мне вдруг кажется, что я его отдам.И как ни гадок мне его затылок,но я хочу его схватить – и не могу,и он летит, как розовый обмылок,выскальзывая с криком в темноту.Вот так и я уйду (и на здоровье),и ты уйдёшь – провалишься к цветам,но всё равно всей невозможной кожейуслышу я (и ты услышишь тоже):Я тебя никогда не забуду, о боже, боже.Я тебя всё равно никогда никому не отдам.Я ведь знаю, что вроде любил, любил менякто-то из вас,но вот что интересно – о, Боже мой, Боже, —отвсюду:из всех, из цветных, из цветочных,распахнутых каш —я-то тебя никогда-никогда не забуду,ты же меня – никогда никому не отдашь.Я говорю —из такой очевидной пурги,из черешен таких, из такого расцветшего чуда:господи, боже ты мой, я тебе никогда не забудуни поганую мякоть мою, ни шершавые руки – твои.Но зато – по молочной реке,по кисельным твоим берегам,убираясь в зелёный подвалпод цветную весеннюю груду —так как я под тобою, никто никогда не лежал.Я тебя всё равно, всё равно никогда не забуду.

«И чтобы жизнь твоя всю жизнь стоймя стояла…»

полстолетья спустя

без посвященья

1И ЧТОБЫ ЖИЗНЬ ТВОЯ ВСЮ ЖИЗНЬ СТОЙМЯ СТОЯЛАОДНИМ УПРУГИМ И ЦВЕТУЩИМ КУБОМИ ЧТОБЫ ВСЁ ЭТО ТВОЕЙ МОГИЛОЙ СТАЛО,НО ТОЛЬКО Я ТВОЕЙ МОГИЛОЙ БУДУ.2Это я —в середине весны, в твёрдой памяти, в трезвом уме,через головы всех,из сухого бумажного ада —это я – так свободно —к тебе обращаюсь,к тебе,от которого мне – ничего, кроме жажды, не надо.ЗПотому что сейчас —через почки и глыбы идя,из-под почек и глыб – я сейчастак отчётливо знаю,что из всех претендентовты – всё ж таки выбрал – меня,потому что я старше тебя и себя защищатьне желаю.4Это ты полстолетья спустя —ты с меня соскребёшь эту ложьи возьмёшь,как тюльпан, как подростка, за мою лебединую шею.Только что ж ты так долго,так долго навстречу идёшь,только что ж это я —так безропотно – ждать не умею.5О, как тужатся почки в своем воспалённом гробу,как бесстыже они напряглись, как набухлив мохнатых могилах —чтобы сделать всё то, чего я – не хочу, не могу,не желаю, не буду,не стану, не должен,не в силах.6Но зато я способен бесплатно тебе показать(всё равно ведь уженикуда не сдрыснýть и не деться),как действительно надо – навстречу любвипрорастать,как действительно надо – всей жизнью —цвести и вертеться.…За одну только ночь, в преждевременномвзрыве листвы,всё так жадно рванулось – с цепи,