Рассказы о любви

Виктория Вильчур

Рассказы о любви

Белый цветок

Она любила его с того самого вечера, когда он, тогда ещё молодой архитектор с горящими глазами, читал стихи Бродского в переполненной студенческой аудитории. Он читал о любви, о вечности, о боли, и каждый слог отзывался в ней мелодией, которую она слышала лишь одна. Он не посмотрел на неё тогда. Он вообще редко на неё смотрел.

Её звали Аней. Его – Виктором. Они работали в одной мастерской. Он создавал проекты зданий, которые должны были простоять века. Она – чертила фасады, воплощая его гении в точных линиях. Он был громким, стремительным, окружённым вниманием и поклонниками. Она – тихой, как тень, всегда на своём месте, всегда с карандашом в руке. Она знала, что у него есть другие. Яркие, красивые женщины, которые приходили за ним, звонко смеясь, и уводили его в свой шумный мир. Она никогда не ревновала. Ревность – удел тех, кто имеет право претендовать. У неё не было никаких прав. Была лишь привилегия – любить.

И она любила. Отчаянно, верно, жертвенно, красиво. Она запоминала, как он пьёт ко́фе – с двумя кусками сахара, но без молока. И когда дежурила у кофемашины, ставила ему именно такую чашку. Он брал её с лёгким кивком, даже не задумываясь, почему кофе всегда идеален. Она слышала, как он восхищался работами Алвара Аалто, и находила редкие монографии, будто случайно оставляя их на его столе. Он удивлялся: «О, как раз то, что нужно!» – и она опускала глаза, чтобы он не увидел в них блеск счастья. Она научилась готовить его любимый грушевый тарт и в дни больших проектов приносила его в мастерскую «для всех». Но кусок всегда откладывала самый ровный, с самой хрустящей корочкой – ему.

Однажды он тяжело болел гриппом. Она узнала от секретарши и три дня подряд, пока все расходились, пробиралась в его пустую квартиру (уборщица, «случайно» встреченная в лифте, дала ключ), чтобы оставить на кухонном столе термос с горячим бульоном, лекарства и свежие журналы. Он потом рассказывал коллегам о загадочной фее-невидимке, и все смеялись. Она улыбалась вместе со всеми.

Она прожила рядом с ним всю свою жизнь. Видела, как седеют его виски, как в глазах появляется усталость, как его покидают одни женщины и приходят другие. Она была единственной постоянной величиной в его изменчивом мире. Её тихая, безмолвная любовь была тем фундаментом, на котором он, сам того не ведая, строил свою жизнь.

Иногда, очень редко, он смотрел на неё задумчиво, словно пытаясь разгадать загадку, которую сам же и задал.

–Аня, тебе никогда не было скучно? Не хотелось семьи, детей? – спросил он как-то раз, поздно вечером, когда они остались вдвоём доделывать срочный проект. Она подняла на него глаза. В её взгляде не было ни тени упрёка или тоски. Только глубокая, бездонная ясность.

–У меня есть всё, что мне нужно, – тихо ответила она. Он не понял. Кивнул и снова углубился в чертежи.

Годы шли. Он стал признанным мэтром, его имя гремело. Она по-прежнему сидела за своим кульманом, её пряди стали седыми, осанка – менее прямой, но глаза – теми же: спокойными и светлыми. Он ушёл на пенсию с громкими проводами. Она – тихо, в последний рабочий день, положив в сумку свою любимую рейсфедер.

Они редко виделись. Иногда он звонил, советовался о чём-то, благодарил за какую-то старую находку. Для него она оставалась частью ушедшей эпохи, милым и немного странным призраком прошлого. Она умерла первой. Случайно, тихо, во сне. Родственников у неё не было, и разбирать её маленькую квартиру поехал он, как старый друг. Квартира была аскетично простой. Ничего лишнего. И лишь в спальне, на прикроватном столике, он нашёл шкатулку. В ней не было ни дневников, ни исповедальных писем. Только коллекция странных и бессмысленных, на первый взгляд, предметов. Высохшая корка от грушевого тарта, аккуратно завернутая в салфетку. Билет на тот самый поэтический вечер тридцатилетней давности. Фотография его первой построенной башни, снятая с того ракурса, который он когда-то назвал идеальным. Десятки других мелочей – свидетелей его жизни, его побед, его обычных дней. И, только перебрав всё это, он вдруг понял, понял идеальный кофе, вовремя найденные книги, спасительные бульоны во время болезней, её тихое, вечное присутствие. Он понял, что всё это время жил, дышал и творил внутри огромного, беззвучного и прекрасного чувства, которое оберегало его, как стена оберегает дом от ветра.

Он сел на её кровать, этот седой, знаменитый архитектор, и заплакал. Не от любви – её он так и не смог почувствовать к ней. Он плакал от осознания грандиозности и красоты того, что прошло рядом с ним, ничего не требуя и всё даря. Он плакал о той любви, которую можно увидеть, только оглянувшись, и которая, как белый цветок, росла всё это время в тени его собственной жизни, не нуждаясь в солнце.

Первая любовь

Их любовь началась с шелеста страниц в школьной библиотеке. Он, Лёша, – замкнутый мечтатель с томиком Брэдбери в руках. Она, Оля, – отличница с ясными глазами и смехом, который звучал для него как единственная нужная музыка. Это не было страстью. Это было узнаванием. Словно в шумном, чуждом мире они вдруг нашли друг у друга тихую гавань. Они не целовались на задней парте. Они гуляли после школы, болтая о будущем, о звёздах, о смысле стихов, которые никто, кроме них, не понимал. Они держались за руки, и этого было достаточно, чтобы чувствовать, как бьётся одно сердце на двоих. Но мир взрослых увидел в их чувстве не прекрасную тайну, а угрозу. Учительница литературы, мудрая и уставшая, качала головой: «Оля, не отвлекайся. Тебе же олимпиады готовиться. А ты, Алексей, совсем забросил физику». В её глазах читалась не злоба, а сожаление. Она-то знала, как безжалостно первое чувство может сломать все планы.

Родители Оли были категоричны. Её отец, человек в строгом костюме и с такими же строгими взглядами, сказал ей прямо: «Этот мальчик – не твоего круга. У него нет целей. Он тебя потянет вниз. Ты должна думать о поступлении». Слово «должна» висело в воздухе тяжёлым колоколом. Родители Лёши смотрели на это с тревогой. «Она из другой семьи, сынок. Ты не сможешь быть ей парой. Ты только больнее ушибёшься». Их разлучили. Не стены и не решётки, а бесконечные дополнительные занятия Оли, её «семейные выходные», на которые Лёшу, конечно, не звали, и её усталое: «Папа прав, нам надо готовиться к экзаменам». Их миру объявили войну, где главным оружием было чувство вины и давление ответственности.

Однажды вечером, когда уже лёг мартовский снег, он поймал её у выхода из музыкальной школы. Она шла, опустив голову, и казалась ему такой же хрупкой, как узор на замёрзшем стекле. «Оля, они нас ломают», – тихо сказал он, и его дыхание превратилось в облачко пара. Она посмотрела на него, и в её глазах он увидел не девочку-отличницу, а уставшую, измученную взрослую женщину.