Красная нефть

Сергей Мельников

Красная нефть

Ян скучал по времени, когда дороги мостили асфальтом. Теперь последние его куски, герметично запаянные в стекло, выставляют в музеях. Ян по многому скучал. Многое исчезло, сменилось емким “зато”: зато стало чище, зато проживем дольше, зато оживили природу… Но “зато” всегда было тяжелым, неуклюжим, громоздким и безальтернативным. Когда сплошной бетон МКАДа сменился плитами федеральной трассы М10, и колёса их машины застучали по стыкам, Марина поморщилась:

– А чего по платке не поехали?

– Ремонт, – ответил Ян, – полотно перестилают после учений.

– Федеральная трасса, могли бы и сплошняком залить.

– Экономят.

Марина ткнула мужа кулачком в плечо и надула губы.

– Ты чего такой сердитый?

– Ничего

– А всё таки?

– Не мешай, я на дорогу смотрю.

– Ян!

Ян шумно выпустил воздух сквозь зубы и ничего не ответил. Марина глянула в зеркало – дочки видно не было. В машине Вика всегда забивалась в самый угол, чтоб не маячить у неё на глазах. Марина просунулась между сидениями.

– Вик, опять горбишься? А ну сядь прямо!

Дочь ещё глубже натянула капюшон. Оранжевый отблеск шкалы приемника падал на острый подбородок с золотистым шариком в пирсингованной губе – остальное пряталось в тени. От тяжёлых бакелитовых наушников голова её казалась крошечной, совсем детской.

– Оставь её в покое, – сказал Ян.

– Поговори со мной, – Марина откинулась на спинку. – Давай разговаривать, а то заснёшь и в кювет улетим.

– Сплюнь.

– Чего ты дуешься?

– Больше тысячи кэмэ. Из меня эта дорога всю кровь выпьет!

– Не преувеличивай!

– Давай тебе порт поставим, будешь помогать.

– Ну нет, Ян, нет. Я боюсь. Я говорила. Давай не будем снова заводить этот разговор… Ян!

– Что?

– Мама больна. Это форс-мажор. Не надо так к этому относиться!

– Как так? Готов поклясться – сейчас мы приедем в Койкары, а Эмма Германовна в зимнем саду копается.

– Ян, у неё был очень слабый голос…

– Или лопатой во дворе машет. Бульдозер, а не женщина.

– Ян, не надо так!

– Прости!

– …

– Правда, прости. Я ненавижу дальние поездки. Особенно зимой.

– Съешь гематогенку.

Марина достала из бардачка батончик, развернула вощёную бумагу.

– Открой рот, не отвлекайся.

Она отломила кусок, сунула в рот мужу.

– Заправляться не пора?

Ян глянул на манометр – давление упало, но не критично.

– За Новгородом заправимся, на Гемтеке. Я мелким АЗС не доверяю.

– Мне бы надо уже…

– Час потерпишь?

– Час потерплю.

Ян кивнул и немного прибавил скорость.

– Волма, – кивнул он на синий указатель. – меньше часа ехать.

За Великим Новгородом они свернули к заправке. Было необычно многолюдно, машины не помещались на парковке и тянулись, мигая аварийками, по обочине.

– Что за столпотворение? – удивился Ян.

– Сейчас узнаю. Тебе не надо?

Он покачал головой.

– Вик, пошли.

– Куда?

– В гальюн! Быстро вылезла и топай за мной!

Ян отвернулся к окну, скрывая улыбку. Отец Марины, морской офицер, погиб во время экореволюции. Маринка тогда была намного младше Вики сейчас, но словечки из его лексикона до сих пор то и дело проскакивают – Марина носит их как носят в бумажнике фото, и достаёт время от времени.

В окно постучали. Ян приспустил стекло. К щели прижалась багровая ряха, пахнуло перегаром.

– Земляк, моё почтение. Почему такая очередь, не знаешь?

– Без понятия, – Ян отстранился. Незнакомец был редкой, но очень неприятной породы людей, не держащих дистанцию. – Слышал, дефицит плазмы.

– Ага, ну да. Из-за этих экологов-шмэкологов всё по звезде пошло.

Ян неопределённо передёрнул плечами – развивать эту тему он не хотел, но вбитые правила мнимого приличия мешали поднять стекло обратно. Мимо проехал большой, полностью тонированный микроавтобус, за ним – внедорожник. У крайней колонки он грозно крякнул, и тронувшаяся к стойке машина откатилась назад.

Мордатый присвистнул:

– Знатные упыри! Сколько ж такой жрёт?

– Видимо много, – уже не скрывая раздражения, бросил Ян. – Если у вас вопросов больше нет, я закрою окно – холодно.

– А, ну да, закрывай. Слушай, земеля, не обессудь, подкрепиться нечем? Гнал весь день, уже на ногах не стою.

Ян с сомнением посмотрел на его "вечный румянец", но вынул из бардачка батончик и протянул в окно.

– Благодарочка, земляк, в молитве помяну!

Раздражённо кивая, Ян поспешно поднял стекло. Загорелись стоп-сигналы машины впереди. В промежуток сразу попыталась сунуться спортивная иномарка, но Ян газанул, чуть не ткнув её в переднее крыло. Не обращая внимания на размахивающего руками нетерпеливого водителя, он встал почти впритык к заднему бамперу и решил двигатель не глушить – народ тут нервный. Пока добрался до колонки, прошёл час. За стеклянной стеной кафетерия сидели Марина с Викой. Вика в своём вечно надвинутом на глаза капюшоне – спиной, Марина – красивая, улыбающаяся, отсалютовала Яну высоким стаканом с подсевшей сливочной шапкой. Показала пальцем на стакан, дернула бровями, но Ян помотал головой. Он отключил топливную трубку от порта на левой груди и принял от заправщика шланг.

– Доверху, – сказал он и вздрогнул всем телом, когда остывшая кровь потекла через порт в вену.

За колонкой, с другой стороны, торчала лакированная громадина микроавтобуса. За открытым окном, откинувшись на подголовник, сидел водитель. Порт у него был в левом виске, как у военного. Заметив Яна, водитель вежливо боднул воздух. Ян ответил, участливо покачал головой.

– Досуха выпивает? – спросил он.

– А что делать? Работа такая, – пожал плечами водитель и, оглянувшись, добавил тихо: – Вицегубернатора вожу. Но нас тут трое, вытягиваем.

Ян с тоской вздохнул. Из всех друзей, родственников и знакомых Марина была единственной без порта. Как ни заговаривал с ней Ян, как ни пытался убедить: и ездить быстрей и дальше сможем, и тебе малолитражку купим – ни в какую. То отговаривалась тем, что уколов с детства боится, то шептала ему на ухо, что не хочет уродовать своё прекрасное тело. Тело было прекрасным, что там – этому аргументу противопоставить было нечего.

Заправщик освободил микроавтобус, на его место встал внедорожник с синим ведёрком, опустилось окно – показался ещё один выбритый висок с портом, громко играло радио. Кто-то уныло бубнил:

"Содержание вечных химикатов в почве снизилось до исторического минимума. Озеро Байкал очищено полностью. Последние замеры воды в Волге показали концентрацию, неопасную для человеческого здоровья. К сожалению, последнее время наблюдаются мутации карбофагов…"

Другой голос, объёмный, хорошо поставленный, спросил:

"Чем это может грозить нам, простым потребителям?"

"Я бы не стал так формулировать вопрос. В сферу, скажем так, интересов карбофагов попал формальдегид и его производные. Первые случаи зафиксированы на Южном Урале и в Казахстане. По опыту прошлых мутаций до всепланетного распространения от полугода до года. Но в этом есть и положительная сторона – почва и водоёмы очищаются от смертельно опасных соединений, которыми десятилетиями бездумно травили планету прошлые поколения".

"Вы говорите "положительная сторона" – значит, есть и отрицательная?"

"Формальдегид входит в состав бакелита, который мы используем вместо твёрдого пластика. Но не стоит беспокоиться – учёные уже ищут новый заменитель, так сказать, не привлекающий карбофагов. Пока же рекомендую с крайней осторожностью…"

Подошёл заправщик, забрал шланг, и Ян закрыл окно. Воткнул топливную трубку в порт, подал импульс. Подкатив к стеклянной стене, помахал жене. Яна подташнивало, как всегда после заправки, и заходить внутрь, в плотный запах картошки фри и полуфабрикатных котлет, он не хотел. Марина встала, Вика осталась сидеть неподвижным тёмно-серым пятном в своём оверсайз худи, слишком большом по сравнению с маленькой головкой, сжатой массивными бакелитовыми наушниками. Марина пощёлкала пальцами перед дочкиным носом, и только после этого она поднялась.

"Ну-ну, – подумал он с каплей злорадства, – карбофаги принялись за бакелит, скоро подростки снова начнут слышать своих родителей…".

Вика пробиралась между столов к выходу – молчаливая, всё время с опущенной головой, надвинутым на глаза капюшоном, в худи на два размера больше, с запястьями, вечно втянутыми в рукава – ходячее воплощение сандзару: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Когда-то давно, до появления карбофагов (Ян был слишком мал, чтобы помнить, но отец рассказывал) всё было из лёгкого пластика, а не из дерева, бакелита, эпоксидных смол. Сейчас, когда Яну приходилось надевать наушники, шея начинала болеть уже через несколько минут, а дети эти монструозные сооружения, кажется, вообще с головы не снимают.

Как-то сразу, без перерыва и переходов, всплыло то, что старательно не вспоминал: залитое кровью тщедушное тельце на залитом солнцем пляже. Их загорелые ноги в царапинах и заживших вавках, крУгом, взметая песчаные вееры, вбивают в крымский пляж бледного мозгляка. Он уже не кричит и не стонет, а утробно гукает и тянет на себя полотенце, будто оно может защитить от ударов. Почему вспомнилось? Потому что Вика так же натягивает манжеты, так же заворачивается в безразмерные растянутые кофты с глубокими капюшонами?

Вика втиснулась в угол за матерью, и Яну захотелось протянуть руку и погладить щёку дочери, но не стал. Последние пару лет никто из них к Вике не прикасался – неуловимым движением она ускользала от любых попыток обнять. Ян так отвык, что, ему казалось, только тронь, и случится что-то страшное – она закричит, забьётся в истерике, расшибёт голову о дверь или, хуже, сожмётся в ещё более плотный комок. Вместо этого, Ян сказал: