Рю-ярл

Я не был жаден – брал по уговору, заключённому у них с Альдейгьюборгом, не разоряя хозяйств. Но и спуску не давал: за попытку обмана или сокрытия назначал двойной штраф. И худого не брал. Зачем мне летняя белка? Куда я её дену?

Справедливость должна быть железной. За время этого круга я лучше узнал свою новую землю, её людей, их нужды и пути – дороги. А местные узнали, что есть возможность попасть к князю в дружину, как они называли хирд.

– Княже, возьми в дружину! Я из лука бью лучше всех в деревне!

– Нет, не возьму.

– Почему, княже? (Обида в глазах)

– Потому что набор в отроки происходит в день середины лета. Приходи летом, пройди испытание вместе со всеми и вот ты уже отрок в княжьей дружине. Правда, потом не жалуйся.

– Я приду, княже!

Сколько раз повторялся этот разговор с вариациями "самый меткий", "самый сильный", "самый ловкий". Мои хирдманы, вспоминая себя свейнами, только посмеивались в бороды. Ведь мне не нужны были самые. Самых я делал из них сам. Мне нужны были те, кто умеет засунуть свою гордость и самость в одно место, и идти к поставленной цели не взирая ни на что. Идти, ползти, хрипя и выплёвывая лёгкие, вгрызаться в цель зубами и не разжимать челюстей, что бы ни происходило. Потому что, Русгард тут.

Вернувшись в Альдейгьюборг, гружёные подарками и данью, мы застали город застывшим в ожидании. Зима – время не только сна, но и разбора проблем, которые копились всё лето. Пришлось вершить княжий суд. Специально для этого на нижнем ярусе строящейся башни отвели хоромину. Я сидел на украшенном резьбой престоле, подаренном местными боярами, а передо мной проходила вереница тяжущихся. Споры о земле, о долгах, о кражах, о семейных делах. Я судил по «Правде Русгарда» – своду правил, что создавал годами: сурово, но по справедливости, невзирая на знатность.

А споры попадались самые разные:

Например, лодочник Сёмушка обвинял дружинника из старой, ещё снорриевой дружины, Гриньку, в самоуправстве. Гринька, де, собирал причальный сбор с причаливших лодок, присваивая деньги себе. Сёмушка отказался платить, Гринька избил его и сломал весло. Сёмушка утверждал, что отродясь не брали с лодок причального сбора, даже во времена князя Снора. А Гринька заявлял, что был де приказ князя брать с лодок мыто.

Пришлось идти на пристань и опрашивать других обладателей лодок. Все в один голос утверждали, что в те дни, когда караул нёс Гринька, сбор был. В другие дни его, почему-то, не брали.

– Гринька, ты не мытник, ты разбойник с большой дороги, только дорога эта – моя река. – Заявил я ему. – За самоуправство, грабёж, избиение и повреждение имущества – на тебя налагается вергильд в пользу Сёмушки в три марки. А потом – публичная порка на торгу, чтобы другие знали, что воровать у людей моего города – себе дороже. И мой тебе совет – уходи из города. Вряд ли кто-то захочет иметь с тобой дело. А попадёшься на разбое ещё раз – отрублю тебе голову.

Или вот ещё, староста Альдейгьюборгских рыбаков Доман и староста соседнего погоста Твердята вынесли на княжий суд тяжбу о принадлежности луга на границе их угодий. Каждая община считает луг своим и выгоняет оттуда скот другой стороны. Дело дошло до драк, есть раненые.

– У вас тут, объявляю я им земли и травы столько, сколько я никогда и не видел, а вы её поделить не можете, как будто это последний клочок. На севере Лебединой Дороги много скал и мало плодородной земли. Раз вы считаете, что и у вас земли мало, то и с этим лугом будет так же, как поступают в Норэгр! Отныне земля эта – общая! Каждый, кто выгонит оттуда скот другого, или огородит участок для своего – преступник и будет изгнан.

Зимой работы хватало и кроме суда. Например, заготовка брёвен для будущей весенней стройки. Это была особая наука – выбрать подходящие сосны и дубы зимой, когда в стволах нет сока и древесина сухая и звонкая. Работники валили лес вверх по реке, метили бревна и складывали их так, чтобы по весне они не отсыревали, готовые к сплаву, как только лёд тронется. Работа в лесу была не только тяжёлой, но и опасной.

Я как раз приехал посмотреть на заготовку леса, когда на нас вышел медведь-шатун. Голодный, злой, он был страшен. Обычно зимой медведи спят, но этого, видно, разбудил стук топоров, или он не нагулял жира осенью. Он возник из-за сугробов внезапно, с диким рёвом, и бросился на ближайшего дровосека. Я был рядом. Не думая, выхватил топор и бросился между человеком и зверем. Метил я ему промеж глаз, но он мотнул головой, отбрасывая свалявшуюся шерсть, закрывавшую обзор и удар топора пришёлся по скуле, и лишь разозлил зверя. Мы свалились в снег, и я почувствовал его тяжёлое, вонючее дыхание на своём лице. В ушах звенело, мир сузился до клыков и когтей. Отжать его голову, схватив под нижнюю челюсть и тыкать ножом в шею. Ничего не видя от брызгавшей крови. Кроме небольшого поясного ножа, тут ещё носили нож засапожный, длинный и шириной в ладонь. Вот им я мишку и привечал. Крики людей, лай собак, хрипение медведя, которому я таки проткнул дыхательное горло… Потом ещё один удар, и зверь затих, рухнув на меня всей тушей. Это Хродгар, мой верный херсир, всадил ему в хребет свой топор. Я выбрался из-под туши, весь в крови, пытаясь отдышаться. Люди смотрели на меня с новым, не только уважительным, но и почтительным страхом. Один на один с шатуном – не каждый воин решится. Эта история облетела весь город и окрестности, обрастая подробностями, и мое прозвище «Двоедушец» зазвучало по-новому – кто-то шёпотом начал говорить, что во мне действительно живут два духа, и один из них – дух могучего зверя, дарованный мне самим Велесом

К зимнему солнцестоянию мы подготовились основательно. Решили справить праздник по-крупному, объединив и Йоль моих скандинавов, и Карачун местных славян. На центральной площади, несмотря на мороз, разожгли огромный костёр. Выкатили бочки с мёдом и пивом, зажарили туши кабана и лося, добытых на охоте. Было шумно, тесно и весело. И мои хирдманы, и местные пировали вместе. Уже с полтора десятка молодых воинов нашли себе в жены местных девок. Так что связь наша крепла.

Я сидел на почётном месте, рядом с Фианной, наблюдая за этим. Это было важно – не просто накормить, а объединить людей общим праздником, дать им почувствовать себя одним целым. Когда я поднял чашу за новый год, за процветание Альдейгьюборга, грохот в ответ был таким, что, казалось, с веток посыпался иней.

А потом пришла весна. Сначала робко, капелью и звонкими ручьями, а затем с мощным ледоходом на реке. Лёд трещал и ломался, унося вниз по течению остатки зимы. Дороги обсохли, и наша стройка снова закипела. Заготовленные брёвна сплавили к городу. Стены и башни на холме начали расти с новой силой. Теперь, с наступлением тепла, все знали – скоро снова появятся гости. Друзья и враги. Поплывут купцы, и те, кто на купцов охотится. Но Альдейгьюборг был уже не тем уязвимым поселением, что встретил меня прошлой весной. Он окреп, оброс стенами, а его люди сплотились вокруг князя, который доказал им свою силу, справедливость и удачу. Я смотрел на свою недостроенную башню, на которой уже вовсю работали плотники, и чувствовал – всё ещё только начинается.

Глава 3

Серебристый, утренний туман, пахнущий речной сыростью, рыбой и дымом очагов, стлался по земле, окутывая городской частокол, крыши домов, речную крепость и скрывая подножья могучих сосен на опушке леса. Сегодняшняя ночь, самая короткая ночь в году, для кого-то будет праздничной. Можно будет водить хороводы, прыгать через костёр и бегать за радостно визжащими девками. Но эта ночь будет не для них. Они будет спать мёртвым сном. Не все, конечно. Те пять десятков, кого отберут в княжескую дружину. А до других нет дела.

На этом лугу, под стенами речной крепости, желающих пройти испытание отрока собралось не сильно меньше сотни. Некоторые ждали тут уже несколько дней. Молодые парни из глухих лесных селений, взрослые матёрые мужики из Ладоги, решившие сменить соху или сеть на щит и копьё, северные воины, не понаслышке знавшие вкус крови. Они все пришли сюда ведомые одним и тем же известием: в день летнего солнцестояния Рю Двоедушец набирает очередных свейнов в свой хирд, или, как говорили тут в Ладоге, отроков в княжью дружину.

Я стоял и смотрел на затянутый туманом луг, на котором потерянными тенями бродили желающие попасть в ряды моих воинов. Агата рассказывала, что давным-давно, до того, как её народ принял Белого Бога, их мёртвые так же бродили в подземном мире смерти. Они знали, что их ждут какие-то испытания, но что именно будет, они не знали. Ни свейны, ни хирдманы не хотели портить себе потеху. Отбор новичков был их главным развлечением. Когда их спрашивали, они только делали страшные глаза, будто ужасные воспоминания настигали их. Особо одарённые даже слезу пустить умудрялись. Вот и сейчас, завершив утренний бег вокруг Альдейгьюборга, хирдманы и свейны потихоньку подкрадывались к полю, занимая лучшие места и предвкушая любимое развлечение.

– Смотри, как их колотит! – подтолкнул приятеля в бок молодой дружинник Любослав, буквально на днях выдержавший испытание воина и переставший быть отроком

– Ага, – согласился его собеседник, пришедший с князем Рю дружинник Олаф. – Прямо как тебя в прошлом году.

Оба расхохотались. Любославу было немного обидно, но он твёрдо знал правило дружины – на подначки обижаются только слабаки. Поэтому он хохотал до слёз и даже начал припоминать, как в прошлом году, на испытании отроков он ляпнулся в лужу. Прямо мордой. Чем ещё сильнее развеселил Олафа, который в свою очередь поведал Любомиру о своём испытании на свейна – как добежал последний круг, а на своё место полз на четвереньках.

– Ну будет вам реготать, жеребцы— буркнул проходивший мимо Хельги-херсир, или, как его звали в Ладоге, боярин Олег. – Взяли живо по хлысту и за мной.

Парни, не веря своему счастью, срезали с куста две гибкие хлыстины, очистили их от веток листьев и устремились за Хельги. В дружине все знали, что именно Хельги первый год гоняет отроков. Конунг говорил, что у Хельги призвание к обучению молодняка. А они, теперь, будут при нём на всё время обучения отроков. Лучше боярина Олега сражался только сам князь. Но, у него поди ещё, поучись. А так у парней выпал счастливый шанс целый год смотреть за самим Хельги-херсиром. Как бьётся, как ходит, как садится. Если не хлопать ушами, то через год более умелыми, чем они, в дружине будут только хускарлы конунга – его воины-телохранители. Лучшие из лучших. Хельги был их предводителем.

– Становись! – Рявкнул Хельги и кандидаты засуетились, не понимая, чего от них хотят. Пятеро воинов древками копий согнали их в некое подобие строя. Кандидаты ворчали, если получали древком слишком сильно.

Туман рассеялся. Напротив толпы, изображавшей строй, плечом к плечу стоял строй настоящий. Каменная стена, по сравнению с песчаной кучей. Хирдманы и свейны, или гридни и отроки, называйте как хотите, но отличие было видно любому. Тот, кто выдержал испытание на отрока, через год мог попытаться сдать испытание на воина, став хирдманом или, по местному, гриднем – обученным воином. Не сдал – ходи ещё год отроком. Испытание на хирдмана было опасным. Бывало, что отроки и гибли.

Я вышел и встал перед строем. Ропот среди кандидатов стих. А мои и так стояли, как каменные.

– Чем отличается воин от земледельца, рыбака или купца, – спросил я у новичков и сам же ответил, – Воин лично ответственен за безопасность Русланда. И готов пожертвовать ради него своей жизнью. Потому что Русланд…

– Тут! – рявкнули три сотни глоток, слитно ударив сегодня кулаком в грудь.

– Хельги, они твои. – обратился я к своему херсиру – Приведи мне пять десятков отроков.

– Напра-во! – скомандовал Хельги, вызвав волну поворотов и столкновений в строю претендентов. – За мной бегом! Любомир, Олаф, поддерживать скорость!

Десять кругов вокруг стен Альдейгьюборга под свист и улюлюканье со стен по протоптанной нашими утренними пробежками дороге. Перепрыгивая канавы и валежины. Не сбавляя скорости, потому что по задницам отстающих обжигающе прилетают хлыстины двух воинов, бегущих последними. Кто-то возмутился, полез в драку и тихо лёг на обочине. Потому что, нет у меня хирдманов, с которыми один на один справиться можно.