Развод в 45. Моя новая весна

Я поднялась на второй этаж, в свою бывшую комнату. Маленькая, с низким потолком и одним окном, выходящим в сад. Здесь все было по-прежнему. Выцветшие обои с васильками. На стене до сих пор висел мой детский рисунок – кривоватый домик с оранжевым солнцем. Я подошла к окну. Стекло было грязным, покрытым паутиной. Я провела по нему пальцем, оставляя чистую полосу. В саду, продравшись сквозь бурьян, цвел одинокий куст флокса, дикий, но упрямый.

Именно здесь, в этой комнате из моего детства, на меня обрушилось окончательное, ясное понимание. Я не плакала. Слезы кончились вчера. Внутри была лишь выжженная, беспросветная пустота. Я поняла, что все мои годы брака были иллюзией. Тщательно выстроенной мной самой. Я так хотела верить в эту картину – «счастливая семья, муж-профессор, умница-дочь, уютный дом», – что отказывалась замечать трещины, которые давно расползлись по этому холсту. Его отстраненность, которую я принимала за усталость от работы. Его растущую скупость, которую я считала бережливостью. Его снисходительное отношение ко мне, которое я оправдывала его интеллектуальным превосходством.

Я была не женой. Я была функцией. Удобной, безотказной, создающей комфорт и тыл, на фоне которого он мог жить своей, другой, настоящей жизнью. А я верила. Я была соавтором этой лжи, ее главной актрисой и единственной зрительницей.

Солнце начало садиться. Дом стремительно погружался в синие сумерки. Я очнулась от своих мыслей. Нужно было что-то делать. Просто, чтобы выжить. Чтобы не сойти с ума в этой тишине. Я нашла в прихожей щиток и щелкнула главным рубильником. В коридоре тускло загорелась лампочка. Это была первая маленькая победа. Потом я пошла во двор, к колодцу, и долго, с трудом вращала заржавевшее колесо водяного насоса. Наконец, из трубы с хрипом полилась тонкая струйка ледяной, воды пахнущей железом. Набрала немного в старое ведро – хватило только умыться и почистить зубы. Завтра нужно будет набрать больше.

В старом бабушкином сундуке я нашла тяжелые, пахнущие нафталином одеяла и охапку дров.

Я не ужинала. Разобрала одну сумку, достав теплый свитер и зубную щетку. Потом села на старый диван, укутавшись в колючее одеяло, и стала смотреть в окно, за которым качались листья сирени.

Эта ночь была моей нулевой отметкой. Точкой обнуления. У меня больше не было мужа. У меня больше не было дома в том смысле, в котором я его знала. Мое прошлое было стерто. Мое будущее – абсолютно туманно. Я была одна, в заброшенном доме, без малейшего понятия, что я буду делать завтра.

Это было страшно. Но вместе со страхом я ощущала и другое, новое для себя чувство. Странную, пугающую свободу. С меня словно сняли тяжелый костюм, который я носила много лет. Костюм «жены профессора Волковой». И под ним оказалась просто я. Катя. Женщина сорока пяти лет, у которой не осталось ничего, кроме самой себя.

Я не знала, хватит ли мне сил. Но я знала одно: я выживу. Просто потому, что падать дальше было уже некуда. Я была на самом дне. А со дна есть только один путь – наверх.

Глава 5

Проснулась я от пронизывающего озноба. Не от того холода, что идет изнутри, от нервного истощения, а от настоящего, физического холода, который пробрался под колючее бабушкино одеяло и вцепился в каждую косточку. Ночь на продавленном диване была короткой и беспокойной. Я то проваливалась в тяжелый, липкий сон, то выныривала из него, и в первые секунды пробуждения не могла понять, где нахожусь. Сознание услужливо подсовывало привычный образ нашей спальни в городской квартире – свет от уличного фонаря, пробивающийся сквозь штору, тихое посапывание Петра рядом… А потом реальность наваливалась всей своей тяжестью: я одна, в заброшенном доме, и никакого «рядом» больше не существует.

Утро встретило меня серым, безжалостным светом. Он проникал сквозь грязные стекла окон, высвечивая каждый изъян этого умирающего пространства: клубы пыли по углам, паутину на потолке, темные разводы от сырости на старых обоях. Я встала, и тело заныло от неудобной позы. Во рту был привкус вчерашней горечи. Первой мыслью было – кофе. Горячий, крепкий, сладкий. Это был мой утренний ритуал, маленький островок стабильности. Но для этого нужна была вода и огонь.

Я оделась в самый теплый свитер, который прихватила с собой, и вышла на улицу. Воздух был ледяным и чистым. Он обжигал легкие и немного прояснял голову. Вчерашней воды хватило только умыться – теперь нужно было набрать больше, чтобы и чай заварить, и посуду помыть. Я снова, с трудом накачала из колодца полное ведро ледяной воды, занесла его в дом. Нашла на кухне старый эмалированный чайник, тоже покрытый слоем пыли.

Осталось всего лишь растопить большую печь. Ту самую, русскую, что занимала почти центр дома, с лежанкой, на которой мы с двоюродным братом так любили спать в детстве. Она была сердцем дома, и если бы мне удалось запустить это сердце, все остальное показалось бы уже не таким страшным.

Это стало моей навязчивой идеей, первой осмысленной целью за последние дни. Я нашла в сарае старый, зазубренный топор и с трудом нарубила немного щепок от сухих досок, оставшихся от развалившегося забора. Нашла старые газеты, которыми бабушка устилала полки в шкафах. Я действовала методично, с какой-то злой сосредоточенностью. Я представляла, что с каждым ударом топора я разрубаю узлы, связывавшие меня с прошлым.

Я открыла чугунную дверцу печи, выгребла оттуда слежавшуюся золу. Сложила газеты, набросала сверху щепок, подожгла. Бумага вспыхнула весело, с сухим треском. Подложила пару поленьев потолще из поленницы у стены. Огонь занялся, заплясал, отбрасывая на стены живые, теплые блики. Я почувствовала укол гордости. Я смогла. Я, городская жительница, привыкшая лишь поворачивать ручку газовой плиты, смогла сама развести огонь.

Но моя радость была недолгой. Через пару минут я почувствовала едкий запах дыма. Сначала легкий, почти незаметный. Я подумала, что это нормально для старой печи. Но дым становился все гуще. Он не уходил в трубу. Он валил обратно в комнату, в мое лицо. Сначала серыми, полупрозрачными струйками, а потом густыми, черными, удушливыми клубами.

Я закашлялась. Глаза начало щипать так, что я едва могла их открыть. Комната стремительно наполнялась дымом. Я в панике бросилась к дверце, пытаясь выгрести горящие поленья, но от этого дыма стало только больше. Он был повсюду. Едкий, вонючий, он проникал в легкие, не давая дышать. Я поняла, что еще минута – и я просто потеряю сознание. Спотыкаясь о мебель, которой не видела в дыму, я нашла ручку входной двери, рванула ее на себя и вывалилась на крыльцо, жадно хватая ртом ледяной, спасительный воздух.

Упав на колени, кашляя до слез, я пыталась отдышаться. Из трубы на крыше дым не шел. Зато он валил из всех окон и щелей моего дома, словно из пасти больного дракона. Я была в отчаянии. Мое убежище оказалось ловушкой. Моя первая попытка наладить жизнь обернулась полным провалом.

– Да что б тебя! – яростно выкрикнула, саданув ногой по засохшему стеблю бархатца. И размазывая по лицу сажу и слезы, обернулась и именно в этот момент я его и увидела.

Он стоял у своего забора, метрах в двадцати от меня. Мужчина. Высокий, широкоплечий, в простой клетчатой рубахе и рабочих штанах. Его лицо было спокойным, обветренным, с глубокими морщинами у глаз. На вид ему было лет пятьдесят, может, чуть больше. Он не выказывал ни удивления, ни сочувствия. Просто смотрел.

Я почувствовала укол жгучего стыда. Мало мне было публичных унижений, теперь я еще и выставила себя полной идиоткой перед единственным живым человеком в округе. Я поднялась на ноги, пытаясь сделать вид, что все в порядке.

Он медленно пошел в мою сторону. Шел не спеша, уверенно, как человек, который не делает лишних движений. Подойдя к моей калитке, он остановился.

– Топишь? – его голос оказался низким, с хрипотцой. Вопрос был до смешного очевидным, но в его интонации не было иронии. Только констатация факта.

– Пыталась, – выдавила я, снова закашлявшись.

Он перевел взгляд с меня на крышу моего дома, потом снова на меня. Его взгляд был долгим, изучающим, но не наглым. Он словно сканировал ситуацию, оценивая масштаб бедствия. Я видела такие взгляды у врачей или спасателей. Взгляды людей, привыкших иметь дело с проблемами, а не с разговорами о них.

– Задвижку открыла? – спросил он.

– Какую задвижку? – не поняла я.

Он ничего не ответил. Лишь едва заметно качнул головой, то ли своим мыслям, то ли моей неопытности.

– Пойдем, посмотрим, – сказал он так, будто это было уже решенным делом.

Он легко толкнул калитку и вошел во двор. Я, смущенная и растерянная, поплелась за ним. Он прошел мимо меня прямо в задымленный дом, даже не поморщившись. Я шагнула за ним. Внутри было уже не так дымно, основная часть вышла на улицу, но запах гари стоял невыносимый. Он, не обращая внимания на чад, прошел прямо к печи. Я стояла в стороне, чувствуя себя виноватой школьницей.

Он нашел какую-то железную заслонку сбоку дымохода, которую я даже не заметила, и с усилием потянул ее на себя. Раздался скрежет ржавого металла. Потом он взял кочергу, которую я до этого использовала неумело, как грабли, и залез ею куда-то вглубь печного нутра. Что-то там пошевелил, с грохотом сбросил вниз. Оттуда посыпалась сажа и какой-то мусор.

Пока он работал, я наблюдала за ним. За его большими, умелыми руками. За его сосредоточенным лицом. За его спокойной уверенностью. И думала о Петре. Я представила его на этом месте. Он бы начал с лекции о законах термодинамики. Потом стал бы жаловаться на старый дом, на «советское наследие». Потом начал бы искать в интернете телефон печника, долго бы с ним препирался о цене. Он бы создал вокруг проблемы огромное облако из слов, теорий и жалоб. А этот человек… он просто пришел и решил ее. За пять минут. Своими руками. Эта простая, не требующая слов мужская компетентность была для меня чем-то совершенно новым, почти из другого мира.

К этому времени дым почти рассеялся. Огонь в печи загудел ровно, сильно, правильно. Стало заметно теплее.

– Вот, – коротко сказал он, ставя кочергу на место. – Там гнездо птичье старое в трубе было. И задвижка закрыта. Перед сезоном всегда проверять надо.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Подождите! – воскликнула я. – Спасибо… Спасибо вам огромное. Я… я не знаю, как вас благодарить. Я бы не справилась.

Он на мгновение остановился в дверях, повернул голову.

– Все справляются, – ответил он. И в этой фразе было больше поддержки, чем во всех утешениях Тамары. – Я Иван, – добавил он после паузы.

– Катя. Екатерина.

– Знаю, – сказал он. – Бабушку вашу помню, Анну Сергеевну. Хорошая была женщина.

Он снова собрался уходить. И мне вдруг отчаянно не захотелось, чтобы он уходил. Его присутствие делало этот враждебный дом чуть менее страшным.

– Может быть… кофе? – выпалила я, сама удивившись своей смелости. – У меня есть хороший, из города. Свежий.

Иван замер. Он смотрел на меня несколько секунд, и мне показалось, что он сейчас откажется. Но потом он медленно кивнул.

– Кофе можно.

Я суетилась на кухне, как ненормальная. Сполоснула чайник и две старые фаянсовые чашки, которые нашла в буфете. Заварила кофе прямо в чашках, кипятком из чайника, который успел согреться на плите. Мы сели за старый кухонный стол, покрытый потрескавшейся клеенкой. Он пил свой кофе большими глотками, держа чашку в огромной ладони. Я пила маленькими, пытаясь согреть замерзшие пальцы. Тишина не была неловкой. Она была… естественной. Как тишина в лесу.

– Надолго сюда? – спросил он, повторяя вопрос таксиста.

– Пока не знаю, – честно ответила я. – Наверное, надолго.

Он кивнул, словно мой ответ его удовлетворил. Он не спрашивал, почему я здесь одна, почему в такое время года. Его сдержанность была формой уважения к чужим границам, о которой мой муж, психолог и интеллектуал, даже не догадывался.

Он допил свой кофе, поставил чашку на стол.

– Спасибо за кофе.

– Это вам спасибо. Вы меня спасли.

– Не преувеличивайте, – он встал. – Дрова у вас сырые. Плохо гореть будут. Я вам своих принесу, сухих.

И он ушел. Просто вышел за дверь, оставив меня одну в теплом, пахнущем кофе и дымом доме. Я сидела за столом и смотрела на его пустую чашку. Впервые за эти страшные дни я почувствовала не страх, не боль и не злость. Я почувствовала благодарность. И что-то еще. Тонкий, едва заметный росток надежды. Оказалось, что даже в самом темном лесу можно встретить человека, который просто поможет. И от этого мир перестает казаться таким уж безнадежным местом.

Глава 6

Офис Марка Борисовича Орлова находился в одном из престижных зданий на Кутузовском проспекте. Стеклянная башня, отражающая утреннее небо, мраморный холл с охраной в дорогих костюмах, безупречно отполированные лифты – все здесь дышало деньгами и властью. Я ехала на восемнадцатый этаж, сжимая в руках папку с документами, и думала о том, как странно устроена жизнь. Еще неделю назад я была обычной женой профессора, моей главной проблемой было выбрать, что приготовить на ужин. А сегодня я поднимаюсь к адвокату, чтобы начать войну за свою долю жизни.

Тамара стояла рядом со мной и время от времени ободряюще улыбалась. Она была одета строго и деловито – темно-синий костюм, белая блузка, минимум украшений. «Боевая раскраска», – пошутила она утром, но я видела, что она волнуется не меньше моего. Ее присутствие было единственным, что удерживало меня от паники.

– Все будет хорошо, Катюш, – шептала она, когда лифт остановился на нужном этаже. – Этот Орлов – зверь. Он разорвет твоего Петьку в клочья.

Приемная адвокатской конторы встретила нас дорогой сдержанностью. Кожаные кресла, картины в тяжелых рамах, секретарша с идеальным маникюром и улыбкой, которая стоила, наверное, как моя месячная зарплата. Мы ждали недолго. Ровно в одиннадцать массивная дверь кабинета открылась, и оттуда вышел мужчина.

Марк Борисович Орлов был именно таким, каким я его представляла. Высокий, жилистый, с седеющими висками и серыми глазами за дорогими очками. Его рукопожатие было крепким, а взгляд – пронизывающим. Он окинул меня быстрым, оценивающим взглядом, и я почувствовала, что он уже составил обо мне определенное мнение.

– Проходите, – сказал он коротко. – У нас много работы.

Его кабинет был огромным. Панорамные окна выходили на весь город, а за массивным столом из темного дерева можно было проводить переговоры с целой делегацией. На стенах висели дипломы, награды, фотографии с важными людьми. Все это должно было производить впечатление, и оно его производило.

– Итак, – Орлов сел за свой стол и открыл новую папку, – расскажите мне все с самого начала. И прошу вас, без эмоций. Только факты.

Я начала рассказывать. О том, как обнаружила измену. О том, как муж сменил замки. О том, что мы прожили в браке двадцать пять лет, что у нас есть совершеннолетняя дочь, что вся наша недвижимость была приобретена в браке. Орлов слушал внимательно, изредка задавая короткие, точные вопросы. Он делал пометки в блокноте, и его лицо оставалось абсолютно беспристрастным.

– Понятно, – сказал он, когда я закончила. – Теперь давайте разберемся с фактами. Квартира оформлена на кого?

– На него. На Петра. Но покупали мы ее в браке, вместе. Я тогда тоже работала, вносила деньги…

– Это не важно, – перебил меня Орлов. – Если квартира приобретена в браке, она является совместно нажитым имуществом. Неважно, на кого оформлена. У вас есть право на половину. То же касается машины, дачи, всех банковских счетов и депозитов.

– Даже если все оформлено на него?

– Даже если все оформлено на него, – подтвердил адвокат. – Статья тридцать четыре Семейного кодекса. Имущество, нажитое супругами во время брака, является их совместной собственностью. Исключения – только то, что получено в дар или по наследству.

Я почувствовала что-то похожее на облегчение. Знать, что я имею право на половину имущество одно, а услышать подтверждение из уст опытного адвоката другое.

– Но, – продолжил Орлов, и в его голосе появились стальные нотки, – вы должны понимать, что ваш супруг будет сопротивляться. Судя по тому, что вы рассказали, он человек не простой. Он попытается скрыть активы, переписать имущество на родственников, представить вас в невыгодном свете. Готовы ли вы к длительной борьбе?

– Готова, – сказала я.

Орлов едва заметно улыбнулся. Видимо, мой ответ ему понравился.

– Отлично. Тогда начинаем. Сегодня же подаем иск о расторжении брака и разделе имущества. Мне нужны все документы: свидетельство о браке, документы на недвижимость, выписки по счетам. Все, что у вас есть.

Следующие два часа прошли в сплошной бумажной работе. Орлов диктовал своей помощнице, я подписывала документы, отвечала на вопросы. Постепенно моя прежняя жизнь превращалась в перечень цифр, дат, юридических формулировок. Квартира стоимостью столько-то миллионов. Автомобиль такой-то марки. Депозиты в таких-то банках. Все это было когда-то нашим общим домом, теплом, уютом. Теперь это стало объектом раздела.

– На процедуру уйдет месяца три-четыре, – сказал Орлов на прощание. – Может, больше, если ваш супруг будет активно сопротивляться. Мой гонорар – триста тысяч, плюс расходы. Половину вносите сейчас, половину – по завершении дела.

Триста тысяч. Почти вся моя годовая зарплата библиотекаря. Но я кивнула. У меня были накопления, немного, но хватит. И я была готова потратить каждую копейку, лишь бы не остаться ни с чем.

– Документы отправятся в суд завтра утром, – добавил он, провожая нас к лифту. – Ваш супруг получит уведомление дней через пять. Будьте готовы к его реакции.

Мы с Тамарой спускались на лифте, и я чувствовала странную смесь облегчения и тревоги. Я сделала шаг, от которого уже нельзя было вернуться назад. Война началась официально.

– Ну что, – сказала Тамара, когда мы вышли на улицу, – как ощущения?

– Странные, – честно ответила я. – С одной стороны, легче. Теперь я знаю, что делать. С другой… страшно. Он же не простит мне этого.

– А кто просил его прощения? – фыркнула Тамара. – Пусть теперь он боится. Пусть знает, что с тобой шутки плохи.

Мы поехали обедать в маленькое кафе рядом с офисом Орлова. Я ела машинально, не чувствуя вкуса еды. В голове крутились цифры, сроки, юридические термины. Тамара рассказывала что-то о своих делах, пытаясь меня отвлечь, но я слушала вполуха. Мысли возвращались к словам Орлова: «Будьте готовы к его реакции». Какой она будет? Петр, конечно, взбесится. Но что он может сделать? Закон на моей стороне.

Следующие дни прошли в странном подвешенном состоянии. Я жила на даче, приводила в порядок дом, пыталась не думать о том, что скоро грянет буря. Иван время от времени заходил с какой-нибудь мелкой помощью – то дрова принесет, то щеколду на калитке починит. Мы мало разговаривали, но его присутствие успокаивало. Он был как тихая, надежная гавань в океане моих тревог.

В четверг, ровно через пять дней после подачи документов, зазвонил телефон.

На экране высветилось имя: «Петр». Первый раз за все эти дни. Я долго смотрела на мигающий экран, не решаясь ответить. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно по всему дому. Наконец, я приняла вызов.

– Катя, – его голос звучал хрипло, зло, как у раненого зверя. – Что за дьявольщина? Мне только что курьер принес бумаги из суда. Ты подала на развод?

– Подала, – коротко ответила я, удивившись твердости собственного голоса.

– Ты совсем рехнулась? Какой развод? Мы можем все обсудить, решить по-человечески…

– По-человечески? – Я встала и начала ходить по комнате, телефон в руке. – Это когда ты держал за руку девочку моложе нашей дочери? Или когда сменил замки и выставил мои вещи на лестницу?

– Катя, ты не понимаешь… Эта девочка, это была ошибка. Минутная слабость. Мне жаль, что ты увидела… Но это ничего не значит! Мы можем все исправить!

Его голос стал вкрадчивым, почти ласковым. Тот самый тон, которым он всегда умел меня убеждать. Которым объяснял, почему мне не стоит покупать новое платье, почему лучше не ехать к подруге на дачу, почему моя работа в библиотеке «не так уж важна». Раньше этот голос действовал на меня гипнотически. Сейчас он вызывал только тошноту.

– Нет, Петр. Мы ничего не можем исправить. Все уже исправлено, – сказала я.

Пауза. Я слышала его тяжелое дыхание в трубке. А потом голос изменился. Стал жестким, металлическим.

– Слушай меня внимательно, – прошипел он. – Если ты не отзовешь этот дурацкий иск немедленно, я сделаю так, что ты останешься ни с чем. Совсем ни с чем. У меня есть связи, у меня есть возможности. Я докажу, что ты неадекватная, что ты психически больная, что ты бросила семью ради какого-то деревенского мужика…

– Какого мужика? – не поняла я.

– Не притворяйся! Мне соседка рассказала, что к тебе там какой-то мужчина ходит. Думаешь, я не узнаю? Я все узнаю! И когда я расскажу судье о твоем аморальном поведении…

Я рассмеялась. Искренне, громко. Петр замолчал, видимо, не ожидав такой реакции.

– Иван, – сказала я, когда смех прошел. – Соседа зовут Иван. Он помог мне печку растопить, когда я чуть не задохнулась от дыма. Принес дров. Выпил кофе. Вот и вся наша «связь». Но знаешь что, Петр? Даже если бы у меня был роман с ним, с почтальоном и с трактористом из соседней деревни – это было бы все равно честнее, чем твоя ложь.

– Катя…

– Нет, теперь слушай меня, – перебила я его, и в моем голосе появились те самые стальные нотки, что я слышала у Орлова. – Я больше не та женщина, которая будет терпеть твои угрозы. У меня теперь есть адвокат. Хороший адвокат. И я буду драться за каждый рубль, за каждую вещь. Потому что это мое. Потому что я это заработала двадцатью пятью годами своей жизни.

– Ты пожалеешь об этом, – прошипел он. – Очень пожалеешь. Я уничтожу тебя. Ты получишь от силы треть от квартиры, и то если повезет. А дачу я вообще переоформлю на мать, она же мне ее завещала…

– Дачу твоя мать подарила нам обоим, – спокойно сказала я. – Дарственная оформлена на двоих. И ты это прекрасно знаешь. А что касается квартиры – получу ровно половину. Закон на моей стороне.

– Мы еще посмотрим, на чьей стороне закон! – рявкнул он и бросил трубку.

Я медленно опустила телефон. Руки дрожали, но внутри была странная легкость. Я сказала ему все, что думаю. Впервые за четверть века я не промолчала, не свела все к шутке, не попыталась сгладить конфликт. Я просто сказала правду. И я не испугалась его угроз.

Вечером я сидела у печки, попивая чай и думая о прошедшем дне. За окном шумел осенний ветер, где-то скрипела ветка яблони. Дом постепенно становился теплым и уютным. А главное – он становился моим. Не нашим, не его, а моим. Местом, где я могу быть сама собой.

Глава 7

После звонка Петра прошла неделя. Семь дней тишины, которые я потратила на то, чтобы привести в порядок не только дом, но и себя. Орлов предупреждал, что процедура развода займет месяцы, и я решила использовать это время с пользой. Если мне предстоит жить здесь, то пусть это место станет домом в полном смысле слова.

Я начала с малого. С того, что лежало под руками и не требовало особых навыков. В бабушкином чулане обнаружился ящик со старыми инструментами: молоток с деревянной ручкой, потертой от времени, несколько отверток, плоскогубцы, коробка с гвоздями и шурупами. Все это было покрыто пылью, но исправно. Бабушка всегда была хозяйственной женщиной.

Первым делом я взялась за старый комод в гостиной. У него шаталась ножка, а один из ящиков заедал так, что его невозможно было выдвинуть. Я перевернула комод на бок и обнаружила, что ножка просто разболталась – нужно было всего лишь подкрутить винт. Это оказалось не так просто, как казалось. Винт был ржавый, отвертка скользила, а пальцы быстро затекли от непривычного положения. Но когда мне наконец удалось его затянуть, я почувствовала такую гордость, словно собрала космический корабль.

Ящик заедал из-за деформированной направляющей. Я выдвинула его с усилием и увидела, что металлическая полоска погнулась. Взяла плоскогубцы и осторожно выправила изгиб. Попробовала задвинуть ящик обратно – он вошел мягко, без сопротивления. Еще одна маленькая победа.

– Неплохо, – раздался за спиной знакомый голос.

Я обернулась. В дверях стоял Иван с небольшим ящиком в руках. Он смотрел на перевернутый комод и мои попытки его починить с тем же спокойным выражением лица, с каким наблюдал за моими мучениями с печкой.

– Спасибо, – сказала я, вытирая пыльные руки о джинсы. – Не думала, что это так сложно.

– Всему можно научиться, – ответил он. – Принес вам гвозди. – Он поставил ящик на стол. – Видел, что ваши старые поржавели. Эти новые, оцинкованные. Не будут ржаветь.

– Сколько я вам должна?

– Ничего не должны. Остались после ремонта. Лежат без дела.