Бабушкин сундук

– Стражники? От чего?

– От того, что по ту сторону оклада, – прошептал старик. – Они держат границу. А вы их тронули… Потревожили. Теперь они проснутся. И проснется то, что они стерегут.

Легенда. Деревенские суеверия. Но произнесенные этим угрюмым, трезвым на вид стариком, они звучали зловеще и убедительно.

– Что мы должны делать? – спросил Марк, и его голос дрогнул.

Николай покачал головой.

– Уезжайте. Пока не поздно. Собирайте свои вещи и уезжайте назад, в свой город. Это не ваше место. Вы здесь чужие.

На этой ноте визит закончился. Они вышли обратно под холодный дождь, ошеломленные и подавленные. Предупреждения Николая висели в воздухе, как ядовитый туман.

– Ну и дела, – наконец вымолвила Алина, когда они шли обратно к своему дому. – Нашел кого слушать. Деревенский дед, напугал тебя сказками. «Стражники», «омуты»… Ерунда все это.

– Ерунда? – остановился Марк и схватил ее за руку. – Алина, ты слышала, что он сказал? Он знает про кукол! Он знает, что они не простые!

– Он знает, что бабушка их делала! И все! Марк, опомнись! Ты веришь в какую-то чертовщину?

– Я верю своим глазам! – почти крикнул он. – Я видел их, Алина! Видел!

Она вырвала руку, и в ее глазах впервые мелькнуло раздражение.

– Хватит! Я не хочу это слушать! Давай просто наведем порядок и будем жить. Хорошо?

Они вернулись в дом в гнетущем молчании. Разрыв, тонкий, как паутина, но уже ощутимый, возник между ними.

Марк не мог усидеть на месте. Предупреждение Николая о куклах не выходило у него из головы. Он поднялся на чердак. Сундук стоял на своем месте, крышка была открыта. Алина вчера не стала закрывать его. Куклы лежали внутри в том же хаотичном порядке. Все, кроме трех.

Он посмотрел на них, на эти безобидные тряпичные лики, и почувствовал холодный ужас. «Стражники». Что, если старик прав? Что, если они не просто оживают, а охраняют что-то? Или кого-то?

Его взгляд упал на ту, безликую, в черном. Ее не было на месте. Он порылся в груде кукол – нет. Значит, она все еще внизу. Там, где они спят.

Он спустился в горницу. Алина уже растопила печь и готовила обед. Она старалась не смотреть на него.

– Алина, та кукла, в черном платке. Где она?

– Какая? – она не оборачивалась.

– Та, у которой нет лица. Я не вижу ее на полке.

Алина повернулась, взглянула на каминную полку. Действительно, там стояли только две куклы – старичок и девушка в красном.

– Наверное, упала, – пожала она плечами. – Или ты ее убрал?

– Я не трогал ее!

Марк начал обыскивать комнату. Заглянул под кровать, под стол, за печь. Нигде. Безликая кукла исчезла.

Паника, острая и неконтролируемая, начала подниматься в нем. Он помнил ее шепот, ее паучье, ползучее движение.

– Она была здесь! И сейчас ее нет!

– Марк, успокойся! – Алина подошла к нему, ее лицо выражало уже не раздражение, а тревогу за него. – Может, мы ее не туда поставили? Может, она так и осталась на чердаке? Давай не будем сходить с ума из-за тряпичной куклы!

Но Марк не слушал. Он был уверен. Кукла ушла. Сама.

Обед прошел в тягостном молчании. Даже Алина, несмотря на все свои попытки рационально объяснить происходящее, чувствовала себя не в своей тарелке. Рассказ Николая и исчезновение куклы делали свое дело.

После обеда Марк, чтобы отвлечься, взялся проверять стены и полы. Он стучал по ним, ища пустоты. И в углу, за печью, его стук отозвался глухим, пустым звуком. Он присмотрелся. Несколько досок в полу выглядели иначе – они были менее стертыми, и щели между ними были чуть шире.

– Алина, посмотри!

Она подошла. Вместе они смогли приподнять одну из досок. Под ней оказалось небольшое, темное пространство. Тайник.

Сердце Марка забилось чаще. Он сунул руку внутрь, нащупал что-то твердое и холодное. Металлическую шкатулку.

Он вытащил ее. Небольшая, жестяная, с выцветшим цветочным орнаментом. Замок был простым, и Марк легко его открыл.

Внутри лежала не драгоценность, а несколько пожелтевших листков бумаги, исписанных аккуратным, старомодным почерком. И старая, потрескавшаяся фотография.

На фотографии была запечатлена молодая женщина в простом платье. Она стояла на фоне этого же дома, только выглядевшего новее. Лицо у женщины было серьезным, красивым, с большими, темными глазами. Это была Мария Семеновна в молодости. Рядом с ней стоял мужчина, тоже молодой, в крестьянской одежде, но с интеллигентным, одухотворенным лицом. Они держались за руки.

– Бабушка… и кто это? – прошептала Алина.

Марк взял листки. Это были письма.

«Дорогая Машенька! – гласило первое. – До меня дошли слухи, что ты одна управилась с темным обрядом у старой березы. Я прошу тебя, не делай этого больше! Эти силы не для нас. Они древние и слепые, как стихия. Ты играешь с огнем, который может спалить не только тебя, но и все вокруг. Я знаю, ты хочешь защитить деревню от той напасти, но есть иные пути…»

Письмо было не дописано, обрывалось на полуслове. Второе письмо было еще тревожнее.

«Мария, я видел их. Твоих «стражей». Ты думаешь, ты их контролируешь? Они лишь дремлют. Ты вложила в них слишком много – и свою боль, и свою злобу, и всю ту древнюю память, что хранят здешние земли. Они не просто куклы. Они сосуды. И однажды то, что ты в них вложила, вырвется наружу и обретет свою собственную волю. Остановись, пока не поздно. Уничтожь их. Я умоляю тебя…»

Подписи не было, но по слогу Марк предположил, что это писал тот самый мужчина с фотографии.

Третья записка была короткой, на клочке бумаги, почерк торопливый, почти неразборчивый.

«Они не пускают Его. Но и не выпускают нас. Мы в западне, Мария. Граница держится, но цена… цена слишком велика. Они требуют подношений. Они хотят жизни. Прости меня, я не могу больше. Я ухожу. Спасайся сама, если сможешь».

Марк и Алина переглянулись. В глазах Алины читался ужас. Теперь уже и она не могла списывать все на суеверия. Перед ними были материальные доказательства. Слова Николая обретали жуткую конкретику.

– Бабушка… что она сделала? – прошептала Алина.

– Она что-то заперла, – ответил Марк, глядя на письма. – С помощью этих кукол. И мы… мы, похоже, начали открывать дверь.

Снаружи вдруг резко стемнело, хотя до вечера было далеко. Дождь усилился, перейдя в ливень. Ветер завыл в трубе, заставляя вздрагивать стены дома.

И в этот момент они услышали звук. Тот самый. Тупой, ритмичный стук. Тук. Пауза. Тук.

Он доносился сверху. С чердака.

Марк схватил фонарь и бросился к лестнице. Алина, побледневшая, последовала за ним.

– Марк, нет! Не ходи туда!

Но он уже карабкался вверх. Фонарь выхватил из тьмы открытый сундук. И… он был пуст. Все куклы исчезли.

Стук доносился из дальнего угла чердака. Марк направил туда луч.

И замер.

Все куклы из сундука были собраны в круг. Они стояли, сидели, лежали, образуя странную, несимметричную композицию. А в центре этого круга, спиной к ним, сидела кукла-старичок и все так же, методично, стучал своим лапотком по балке. Тук. Тук.

Но не это было самым страшным.

Перед кругом кукол, на полу, лежала исчезнувшая безликая кукла в черном. А вокруг нее, выложенные из щепок, угольков и каких-то засушенных насекомых, лежали те самые символы, что они видели на крышке колодца.

Куклы не просто ожили. Они проводили какой-то обряд.

Внезапно стук прекратился. Старичок замер. И медленно, скрипуче, все куклы в кругу, как по команде, повернули свои тряпичные головы в сторону Марка и Алины. Десятки вышитых глаз уставились на них из темноты. В них не было ни жизни, ни злобы. Была лишь пустота, столь же глубокая и бездонная, как омут, давший имя деревне.

Алина вскрикнула и отшатнулась, чуть не упав с лестницы.

Марк отступил, сердце его бешено колотилось. Он потянул за собой Алину, и они вдвоем скатились вниз, в горницу. Марк захлопнул дверь на чердак и, не найдя засова, привалил ее тяжелым сундуком с инструментами.

Они стояли, прислонившись к стене, тяжело дыша. Сверху доносился теперь не стук, а тихий, многоголосый шепот. Десятки голосов, старых и молодых, мужских и женских, шептали что-то на непонятном языке. Это был хор мертвых кукольных душ.

– Что нам делать? – в ужасе спросила Алина, и в ее голосе больше не было и тени сомнения.

Марк посмотрел на запертую дверь, потом на побелевшее лицо жены. Он вспомнил слова из последней записки: «Они требуют подношений. Они хотят жизни».

– Мы не можем остаться здесь на ночь, – сказал он хрипло. – Мы едем. Сейчас. Бросаем все и едем.

Они схватили документы, телефоны, кинулись к двери. Марк распахнул ее.

И остановился как вкопанный.

Двор, дорога, лес – все исчезло. За порогом дома бушевала непроглядная, густая мгла. Это была не ночная тьма, а нечто иное, плотное, почти осязаемое, словно стена черного бархата. Дождь не долетал сквозь нее, ветер не было слышно. Только абсолютная, беззвучная чернота.

Марк сунул руку в эту мглу. Она оказалась упругой, резиновой, не пускающей дальше. Он ударил по ней кулаком – безрезультатно.

Они были в западне. Дом стал их клеткой.

Алина с плачем отшатнулась от двери. Марк медленно закрыл ее, понимая всю безнадежность их положения.

Шепот на чердаке становился все громче. Теперь в нем можно было различить отдельные, знакомые слова, вплетенные в поток древней речи.

«Остаться… играть… до утра… до последнего часа…»

Они отступили в центр комнаты, к печке, которая вдруг показалась единственным источником тепла и безопасности в этом сходящем с ума мире.

Снаружи, из-за двери, доносившейся сквозь непроглядную тьму, послышался новый звук. Глухой, тяжелый топот. Как будто что-то очень большое и медленное бродило вокруг дома, пытаясь найти лазейку.

Куклы на чердаке замолчали. Прислушивались.

Топот затих прямо под окном. И затем в стекло, заляпанное грязью, медленно, с усилием, прилипло что-то большое и темное. Одинокий, бледный, мутный глаз уставился на них из кромешной тьмы.

Алина вскрикнула и закрыла лицо руками.

Марк обнял ее, прижал к себе. Он смотрел на этот глаз, на дверь на чердак, за которой воцарилась зловещая тишина, и понимал – ночь только начинается. И на этот раз куклы будут разыгрывать не просто страшные сценки. На этот раз обряд будет доведен до конца.

Он не знал, что это будет за обряд. Но он знал, что они – его главные участники.

Глава 3. Обряд отчаяния

Глаз в окне был не просто мутным. Он был пустым, как высохший колодец, и в то же время невыносимо старым. В его мертвом, застывшем взгляде угадывались века, если не тысячелетия, немого наблюдения. Он не выражал ни злобы, ни любопытства. Он просто был – неоспоримый и чудовищный факт, вросший в реальность, как раковая опухоль.

Алина, дрожа, прижалась к Марку, спрятав лицо у него на груди. Она не могла смотреть. Марк же, парализованный ужасом, не мог оторвать взгляда. Этот глаз был воплощением всего того неясного, древнего зла, о котором шептались куклы и смутно предупреждал Николай. Оно пришло. Искало их.

Внезапно глаз исчез, отплыл в густую мглу, как призрачная рыба в черной воде. Тяжелый топот затих, растворившись в абсолютной, давящей тишине, что воцарилась снаружи.

Но внутри дома тишины не было.

С чердака доносился новый звук. Не шепот, а тихое, монотонное напевание. Что-то вроде колыбельной, но лишенной всякой нежности. Мелодия была гортанной, заунывной, с неровными, ломаными ритмами, словно ее сочинило не человеческое горло, а сама земля под домом. И в такт этой мелодии снизу, из-под половиц, послышался ответ – легкий, шелестящий скребок, будто кто-то маленький и когтистый пытался пробиться наверх.