Сценарий для бесов

–– Это не допустимо, слышите? – продолжал министр.– Я запрещаю вам даже думать об этом.

–– Тогда об этом будут думать революционеры!

–– Предупреждайте, сообщайте! – почти кричал министр, – Зло необходимо пресекать в самом начале. Никаких вольностей, Вы должны держать меня в курсе всех дел, всех замыслов.

–– Но дело провокации часто бывает непредсказуемым, Ваше Превосходительство, оно требует импровизации. Настоящий агент—это большая редкость, его нужно беречь, с ним нужно обращаться, как с любимой женщиной, порочен он может быть только в глазах узкого круга лиц – его непосредственных руководителей. Пересечь зло в самом начале —это благо, но при этом агент рискует быть раскрытым. Иное дело сама акция, в которой он будет играть роль организатора и исполнителя. В глазах революционеров его авторитет неизмеримо возрастет, а это откроет дорогу к высшим постам в революционной организации.

Все это время министр молча слушал Зубова, лишь изредка исподлобья поглядывая на него. Теперь его проницательные глаза, светящиеся ровным пламенем, подозрительно бегали и мерцали. Наконец, он перебил Зубова.

–– Достаточно. В ваших рассуждениях есть доля истины. Но без лишних жертв, без бесовства мы можем обойтись? – он замолчал, как будто задумался на минуту о чем-то.—Этим методом вы будете пользоваться и в отношениях с другими партиями?

–– К сожалению, как он не универсален, но затрагивает главным образом партию социалистов-революционеров…

–– А социал-демократы? – прервал министр.

–– В отличии от эсеров, социал-демократы не признают террор, это не их метод.

–– Что же они признают?

–– Звучит весьма банально – деньги.

–– Очень интересно, кажется, деньги признают все.

–– Социал-демократам нужны деньги, много денег, без них они не смогут достичь своей основной цели – всероссийской социальной революции.

–– Вы предлагаете дать им взаймы? – не скрывая иронии, спросил министр.

–– Да. Может быть, это звучит странно, дико, но именно так.

–– Ну, знаете, это уже слишком, – сказал министр, при этом на его лице появилась неприятная гримаса, выражающая и возмущение, и недоверие.—Это ни в какие ворота…

–– Позвольте, Ваше Превосходительство, привести доводы в пользу именно такого средства?

–– Извольте, это может меня позабавить, – криво усмехнулся министр.

–– Каналы, по которым социал-демократы получают средства, немногочисленны, – хладнокровно и со знанием дела начал Зубов.—Это деньги, полученные от партийных изданий— газеты, брошюры, журналы и книги, также пожертвования лиц, сочувствующих революционному движению. Сюда можно отнести и средства самих революционеров. Важным источником пополнения партийной кассы являются выгодные браки и наследства. Что касается последних, у нас имеются данные о том, что некоторых миллионеров отправляют на тот свет умышленно.

–– Чудовищно! Это выходит за всякие рамки!

–– Все эти источники доходов, – продолжал Зубов, – хотя и велики, но поступают неравномерно, носят прерывистый характер, часто партийные организации остаются без средств. Такое положение с деньгами терпимо во время тихой подпольной работы. Однако в период острого предреволюционного кризиса, денег надо очень много, причем сразу. Тут-то и приходит им на помощь последний, самый щедрый, но и рискованный источник – экспроприации…

–– Что?

–– Так называются у них ограбления.

–– Ограбления?

–– Да. Ограбления банков, нападение на торговые конторы, кареты, перевозящие деньги и тому подобное. Одним словом – разбой и грабёж.

–– Насколько мне известно, социал-демократы отличаются более гуманным отношением к обществу?

–– Это липовый гуманизм, Ваше Превосходительство, социал-демократы – это волки в овечьей шкуре. Самые радикальные из них придерживаются лозунга: во имя революции допустимы любые средства. А что касается нравственности, то здесь подход также весьма прагматичен – нравственно все, что способствует торжеству революции. Каковы мои соображения, представьте, что эксы, то есть экспроприации, организует человек верный партии – их человек, в случае успеха деньги поплывут в партийную кассу, но если организатором эксов будет наш человек, а мы ему, безусловно, должны помочь, деньги могут попасть в недра организации, но как возрастет авторитете нашего сотрудника. Ему станут доверять, он будет иметь влияние и следующий экс, будьте уверены, поручат ему, а здесь уже дело техники. Если же эксы будут заканчиваться провалом, важно чтобы наш человек выходил сухим из воды, а провал не мог быть поставлен ему в вину. Мы должны всячески стремиться к тому, чтобы способствовать повышению авторитета нашего сотрудника до тех пор, пока он не будет выдвинут на руководящий пост в партии, тогда вся организация будет у нас в руках. Организуя эксы, наш человек будет играть роль заводилы, станет подталкивать отважных революционеров на очень рискованный политический акт. Он при нашем содействии организует нападение, а мы берем самых фанатичных и предаем их суду…

–– Вы можете гарантировать успех? – неожиданно задал вопрос министр.

–– На последних своих собраниях социал-демократы решили временно отказаться от экспроприации. Их цинизм при этом чудовищен: рекомендуется экспроприировать капиталы государственного Банка, Казначейств и других правительственных учреждений, но захватывать их в случае, если на местах к власти придут революционные органы. А народные деньги, если они хранятся в казенных учреждениях, рекомендуется изымать с последующей отчетностью. Характерно, что оружие и боеприпасы они предлагают экспроприировать без всяких ограничений. Для нас же время и деньги—главные слагаемые успеха, Ваше Превосходительство, – подытожил Зубов.

–– Что ж, в который раз я убеждаюсь, что вы полезный для нас человек.—Почему-то с полным безразличием произнес министр.

Это не ускользнуло от опытного слуха Зубова. Он насторожился, пытаясь расшифровать последние слова и интонацию своего шефа.

Колеблется, – подумал Зубов, – риск велик, но и ставки немалые. С таким кашу не сваришь, трусоват, хотя вид у него – само воплощение отваги.

–– Ваши планы в целом я одобряю, – продолжал между тем министр.—Вы знаете, как важно для нас искоренить эту заразу, вывести всякую тень крамолы из пределов государства. Россия, господин Зубов, стоит на пороге величайших реформ, они будут сродни тем, что некогда были осуществлены покойным Александром II. Надеюсь, вы понимаете, как важно сейчас сохранить в государстве состояние благочиния и порядка. Революционная зараза тем и страшна, что она, покушаясь на устои государственной власти, тормозит прогрессивные реформы, вынуждает власти идти окружными путями, затрачивать силы на восстановление законности. Выступая якобы за благо народа они, – это «они» он произнес особым неподражаемым тоном, – на самом деле идут против, мешают тому великому начинанию, которое непременно возведет Россию в число передовых и просвещенных держав Европы. Поэтому, Вы знаете, какая нелегкая ноша взвалена на ваши плечи, какая ответственность лежит на нас и как трудна наша работа.

Он неожиданно прервал свой монолог-проповедь, как-то зло глянул в полные искреннего благоговения глаза Зубова и тихо добавил:

Если Вы зайдете слишком далеко, мы вас сомнем, помните об этом, господин Зубов.

Министр встал. Зубов последовал его примеру. Тот вышел из-за стола, приблизился к Зубову и протянул свою бледную широкую, отнюдь не аристократическую ладонь.

–– Желаю удачи, – крепко пожимая, протянутую руку, сказал он.—Мною отдано распоряжение о предоставлении вашему ведомству дополнительных ассигнований в размере 1,5 миллионов рублей. Не жалейте денег на агентуру, организации революционеров должны быть подорваны изнутри. На днях я буду у государя и непременно расскажу ему о вашей работе. Со мной можно сноситься через моего представителя, телефону я не доверяю.

Это был намек на то, что министр понял и одобрил план, предложенный Зубовым.

Раскланявшись, Зубов вышел из кабинета и отправился в свою резиденцию. Разговор с министром оставил у него двойственное впечатление. С одной стороны он был понят именно так, как этого хотел, с другой – его тревожило то, что он слишком близко оказался к солнцу и как, непослушный Икар рисковал растопить на своих крыльях воск и обрушиться на грешную землю. Нельзя, – размышлял про себя, – говорить все. Даже самые опытные агенты и те не говорят всей правды. Но он и не сказал всего, что мог. Если министр будет на его стороне, успех задуманного обеспечен, если нет—полный провал. Он окажется в роли полководца, у которого нет тыла, нет маневра для отступления. Там в верхах, и Зубов это отлично знал, идет другая игра, действуют иные правила и не стоит соваться туда, иначе не сносить головы.

С такими двойственными мыслями он прибыл в свой отдел, где его давно уже ждал подполковник Гаранин. Едва Зубов переступил порог своего кабинета, как тревожная новость буквально потрясла его.

–– Беда! – начал Гаранин, – Феня не вышел на связь! До этого о нем ничего не было слышно, он превысил все сроки, не воспользовался запасным вариантом, письменная корреспонденция не поступала от него в течение целого месяца. И вот…—Гаранин остановился, не зная, как сообщить шефу известие.

–– Говорите же, не тяните! – с нетерпением выкрикнул Зубов, – Что случилось?

–– Только что получено сообщение: Феня найден повешенным в одном из номеров гостиницы «Астория».

–– Та-ак, – печально протянул Зубов, – Раскрыт?

–– Нет.

–– Как нет?! Неужели самоубийство?

–– Инсценировка, на самом деле это убийство, Петр Васильевич.

–– На каком основании вы утверждаете, что он не был раскрыт?

–– Если бы он был приговорен революционерами, то на месте выполнения приговора был бы найден протокол и, сам текст приговора, но ничего подобного при тщательном обследовании номера найти не удалось.

–– Как, скажите, вы определили, что убийство инсценировано, каковы факты?

–– Потолки в номере очень высокие, даже стол и, поставленный на него, стул не позволяли бы ему повеситься. При осмотре помещения стул лежал на полу, когда были сделаны замеры, все выяснилось—Феня убит. И еще, при тщательном осмотре трупа, во рту были обнаружены обрывки нитей, очевидно…

–– Кто проводил дознание?

–– Ротмистр Никорюкин.

–– Он надежный человек?

–– Никорюкин не знал, что это Феня, только после того, как я побывал там, все выяснилось. Я лично все проверил. Результаты дознания совпадают с тем, что я видел. Факт убийства налицо.

Зубов ничего не ответил. Он как-то сразу осунулся и медленно побрел к своему столу, тихо опустился в кресло, достал папиросу и закурил.

Смерть лучшего агента, которого с таким трудом самому шефу Особого отдела Департамента удалось завербовать, – потрясла его. Свою агентуру он искренне любил и потеря одного из агентов была для него равносильна потере близкого родственника. Мало того, гибель Фени напугала его самой бессмысленностью расправы. Если Феня не был раскрыт, зачем кому-то понадобилось его убивать? – спрашивал он себя и не находил ответа.

–– Может быть это случайность? У Фени были женщины? Какие-то другие пристрастия?

–– Да, кажется, он не отличался целомудрием. Беспорядочные связи имели место.

–– Ревность?

–– Не похоже, убивал не один человек—группа, причем здоровяков, ведь Феня был не слабого десятка.

–– Ограбление? – пытаясь по-прежнему зацепиться за спасительную версию случайного, не связанного с агентурной деятельностью убийства, спрашивал Зубов.

–– Вещи, деньги, кое-какие ценности, которые, я могу это подтвердить, принадлежали покойному, были при нем.

–– Вы допросили горничных, соседей, прочих?

–– Да, я проводил допрос вместе с Никорюкиным. Ничего обнадеживающего. Феня висел в номере почти неделю, только запах привлек соседей. Никто ничего не знал и не слышал. И в этом нет ничего удивительного, так как в двух соседних номерах постояльцы поселились за день до того, как Феня был обнаружен. На этаже практически никого, кто проживал бы столько же, что и Феня.

–– Неужели никаких следов? – жалобно глядя в глаза Гаранина, спросил Зубов.

–– К сожалению, ничего, ни одной зацепки.

–– Странно, – протянул Зубов, – я ничего не понимаю.

–– А по-моему все тот же почерк, Петр Васильевич, что на седьмой квартире. Та же мистика и никаких следов.

–– Действительно. И та же осведомленность о святая святых Особого отдела—его агентуре. Сегодня они вычислили одного агента, завтра меня, что будет послезавтра? У нас кто-то сидит, Алексей Федорович. В Департаменте провокатор.

–– Трудно поверить в это.—чуть помедлив, начал Гаранин. – Своих агентов в лицо знаем только мы с вами. Филеры могут лишь догадываться о том, что кто-то в ряде революционеров провокатор, но этого недостаточно, чтобы агент был раскрыт. Конспиративные квартиры, где мы организуем встречи с агентами, меняются нами регулярно. Дважды на одной и той же квартире еще не было ни одной встречи. Да и сам Особый отдел – конспиративная организация.

–– А если кто проник в архив?

–– Что он может вынести оттуда? Псевдонимы, зашифрованные адреса явок, шифр, который мы регулярно меняем? Это исключено.

–– Все началось с седьмой квартиры, оттуда тянется ниточка и потом, – он сделал паузу, – дело Нечаева—оно ведь так и не было найдено.

–– Тем лучше, дело должно всплыть, рано или поздно, а здесь, может быть, и появится хоть какая-то зацепка. Ах, что это я? – спохватился Зубов, – вы садитесь, прошу, что ж вы стоите, Алексей Федорович.

–– Благодарю вас, – ответил тот и сел в кресло. Его красивые руки сначала легли на колени, потом он забарабанил неслышно пальцами и, наконец, принялся внимательно изучать свои ногти.

–– Надо что-то делать, – задумчиво произнес Зубов, – мне кажется, я знаю выход. Нам необходимо подключить к этому свою агентуру, пусть выведают в самой среде революционеров. Кто у нас Феня?

–– Коммерсант.

–– Вот и прекрасно. Поместите во всех газетах материал о загадочном убийстве, приведите некоторые результаты дознания. Пусть убийцы знают, что расправа над Феней расценена нами, как злодейское преступление, что мы не поверили в самоубийство. Дайте в прессу дезинформацию: обнаружены кое-какие следы преступников и полиция приложит все силы для поимки злодеев. Пусть думают, что у нас есть улики.—Зубов встал, подошел к окну и, не оборачиваясь, продолжал.—А между тем, агентура сообщит нам, как отнеслись к этому преступлению социал-демократы. Нам же просто необходимо усилить конспирацию. Мы поменяем псевдонимы наших сотрудников, по крайней мере самых важных из них. Придется сменить свою штаб-квартиру, создать новые явки, заменить шифр, одним словом—уйти в глубокое подполье. Особого отдела Департамента с сегодняшнего дня нет. Всю работу необходимо провести как можно незаметнее, посвящая в нее самый узкий круг особо проверенных людей. Вам, Алексей Федорович, поручается еще раз проверить всех сотрудников отдела; болтуны, если они будут обнаружены, должны быть подвергнуты самому строгому взысканию и изгнаны из особого отдела. Проверку проводите самым тщательным образом, не останавливайтесь ни перед чем, вплоть до установления надзора за теми, кто попал под малейшее подозрение. Может быть, хоть эти мероприятия позволят нам вести работу в спокойных условиях. Главная наша цель— сохранить агентуру. Довольно с нас Фени. Ни одного сотрудника мы не должны потерять, иначе это сорвет все наши планы.

–– Разрешите мне негласно контролировать расследование убийства Фени?

–– Нет, у вас и так будет очень много дел. Уже завтра мы начнем решительное наступление на революционные организации. Его Превосходительство, господин министр, считает, что наше ведомство пассивно. Ему нужны ощутимые результаты нашей работы, поэтому мы не можем топтаться на одном месте. Мне кажется, что сейчас очень важно не упустить время и действовать со всей энергиею. А надзор за расследованием поручите от моего имени этому… ротмистру Никорюкину. Вы же вплотную займитесь социалистами-революционерами. Моя беседа с Его Превосходительством показала, что мы можем вести работу с размахом, не встречая какого-либо противодействия со стороны руководства Департамента. Я буду курировать социал-демократов. Помните, Алексей Федорович, мы должны активизировать нашу деятельность. Время не терпит, мы начинаем большую игру.

Глава 4

Такого строго режима конспирации еще не знала русская политическая полиция. В течение одной недели тайно были сменены конспиративные квартиры и подобраны новые. Только для видимости на старые адреса время от времени приходили какие-то темные личности. Сам политический отдел был настолько законспирирован, что чиновники других отделов Департамента лишились даже того урезанного права доступа в его помещения.

Министр Внутренних Дел не бросал своих слов на ветер и вскоре Зубов получил огромные денежные средства. Контроль за их расходованием осуществлял сам глава Особого отдела, даже частичное наблюдение со стороны государственных органов исключалось—никто не знал, как используются эти деньги.

Режим наибольшей секретности охватил святая святых Особого отдела—внутреннюю агентуру. Взлелеянные полковником Зубовым агенты-провокаторы, которых, если учесть их мастерство и профессиональный опыт, было не так уж много— буквально единицы—подвергались самой тщательной проверке, а охрана их усиливалась до такого уровня, который был только возможен.

Агенты получили новые псевдонимы, им было значительно увеличено жалование. Теперь, когда от кустарной, как он ее сам называл, работы с агентами-провокаторами предстояло отказаться, глава Особого отдела резко поменял тактику и стратегию борьбы с революционными организациями. Зубов лично инструктировал подчиненных ему должностных лиц о том, что Охранное отделение не должно сделать ни одного шага, ни одного ареста, пусть даже очень важного лица, если это могло хоть как-то скомпрометировать сотрудника полиции. Арест революционеров можно было производить только после согласования с самим сотрудником, работающим в революционной среде. От ареста всех сразу, скопом, Зубов потребовал немедленно отказаться. Для сохранения агента, при арестах не трогали некоторых партийных активистов, в число которых входили те, кто лояльно относился к сотруднику Департамента.

Главная цель борьбы на современном этапе состояла в том, чтобы путем ареста наиболее сильных, талантливых, энергичных революционеров дать возможность своему сотруднику приблизиться к самому центру организации, занять в ней наиболее важный пост, оказаться у рычагов власти и, в конечном счете, влиять не только на членов партии, но и на ее программу.

Агентам, как бы Зубов их не ценил, он до конца никогда не доверял, учил этому и своих соратников. В тайне от самих агентов, он поощрял внедрение в одну организацию двух или трех сотрудников полиции, которые бы не знали друг друга. Такая система позволяла Охранке постоянно проверять деятельность агентуры.

Вся работа политического розыска регламентировалась только секретнейшими инструкциями и неписанными правилами. О контроле со стороны общественности не могло быть и речи— Охранное отделение существовало только для своих сотрудников и узкого круга руководящих лиц на верху государственной власти, а в последнее время подчинялось исключительно Министру Внутренних Дел. Зубов никогда не отступал от этого правила, считая, что гласность в работе политической полиции страшнее, чем разоблачение агента-профессионала. Лично полковник Зубов был подотчетен самому министру, а тот – Государю, посредники исключались.

Наступило время решительных действий. В ворота российской истории настойчиво стучалась первая русская революция.

Нет, Зубов не любил ее. Просто с ней было необыкновенно хорошо, как-то просто и весело. Чего стоил только ее смех, одна улыбка. Ее голос, горячий шепот звал за собой в дивную страну блаженных оазисов, экзотических фруктов и пьянящих восточных ароматов. С ней он про все забывал… Вечное напряжение нервов, всепожирающий огонь внутри отступали, он впадал в тихое озеро-покой, жаждал нежных ласк, хотел слышать ее журчащий лесным ручейком голос, искал губы для поцелуев, наслаждался ее теплом.

Как вор, темной ночью, он пробирался на квартиру, которую сам присмотрел для нее, и где она жила вот уже второй год. Ее звали Людмилой: странное свойство некоторых имен, в них есть что-то загадочное, что притягивает и что трудно объяснить. Ее имя было символом. Если бы ее звали как-то по-другому, Зубов, наверное, расстался бы с ней навсегда. Но Людмила таила в себе некий смысл, она была божеством, перед которым он трепетно поклонялся и боготворил.

Теперь можно было только удивляться, – размышлял он, сидя в пролетке, – но Людмила должна была стать агентом Охранного отделения. Зубов, как говорили в Особом отделе, заагентурил ее, но сам и отказался от этой страшной затеи— пожалел.

Что было у нее до их встречи? Да то же, что и у сотен молодых русских людей в начале двадцатого века: жажда справедливости и романтика борьбы. Сколько их заживо гнило в тюрьмах и на каторгах, сколько погибло бесславно во имя идеи. И она, это хрупкое, нежнейшее существо, должна была попасть в руки русских бесов и стать топливом для пожара всероссийской революции. Нет. Он не мог этого допустить. Он вырвал ее из лап революционного молоха. Она, кажется, полюбила его, может быть… Он убедил.

Людмила была заблудшей, юной и природно-чистой. Стоило только раскрыть перед нею весь ужас того грязного болота, которое представляла собой революционная борьба, как романтика революции поблекла. Она неопытная, и, в сущности, глупая девчонка, в пылу откровенного разговора сообщила ему всю ту массу подробностей, которые только знала, о ее еще слабых связях с партией социал-демократов, но этого было достаточно для вербовки. Любой провокатор не сообщил бы большего, конечно, в меру своей осведомленности. Людмила знала немного, но в ее понимании от этого зависела судьба едва ли не всей русской революции. Для нее это был крах всего, полное падение. Тогда он впервые увидел молодую женщину, которая истово хотела смерти. Если женщина хочет умереть – это страшно. Может быть, тогда он пожалел ее и спас. Далось это нелегко, крушение идеалов в таком юном возрасте грозит смертельной катастрофой, порой поправить непоправимое уже нельзя. Но он смог. Просто надо гореть, чтобы свет струился, зажигая собою других. Только огонь неистового желания способен спасать и пробуждать. Так, наверное, первые проповедники зажигали истиной слова божьего заблудших язычников.

Людмила была его любовницей, они знали друг друга уже более двух лет. Он содержал ее саму, роскошную квартиру, оплачивал ее праздную и легкую жизнь. Он стал ее опорой, быть может, любовью, наверно, ангелом-хранителем, кажется, божеством.

Людмила ненавидела в нем полицейского, но любила человека. Сам Зубов не мог определить, что преобладает в нем – полицейский или человек. Вне Охранки он существовать не мог, но могла ли Охранка существовать без него?

С Людмилой он все же был человеком, он забывал о своей грязной, жестокой работе, и душа его, вечно беспокойная, грешная, лишь на время обретала покой. Такое блаженство он испытывал с ней, да еще с Богом, в которого искренне верил.

Долго ли могли продолжаться их встречи, ночью, в пустой квартире? Он как-то не задумывался над этим, но где-то в глубине души чувствовал – скоро все должно кончиться. Только в революцию он ее не пустит, он будет ее содержать, оберегать и хранить. Будут ли они вместе, скорее нет, чем да. Эти встречи с каждым разом становятся холоднее. Ах, если бы он сумел ее полюбить, может, и чувство возгорелось бы с новой силой…

Так размышляя, он не заметил, как извозчик остановился у знакомого подъезда. Было уже поздно, город засыпал; осенние сумерки сменились ночью. Стояла сырая, долгая петербургская осень. Клочья тумана прятались в щелях, цепляясь за голые ветви деревьев, дымились.

Едва Зубов сошел с пролетки и отпустил извозчика, как из подъезда неожиданно вынырнул человек в длинном темном пальто и широкополой шляпе. Высоко подняв воротник и засунув одну руку в левый карман, а другую за борт пальто, он торопливой походкой, слегка подпрыгивая по воробьиному, пошел вдоль серой груды домов и растаял в тумане. Его внезапное появление, как будто он вынырнул из-под земли, насторожило Зубова. Что-то в этом человеке было странное, что заставило Зубова забеспокоиться. Он постоял с минуту, невольно провожая черный силуэт подозрительного типа в пальто. В тот же миг из подъезда напротив появилась одинокая фигура человека. Угловым зрением Зубов определил – охранник. Педант Гаранин позаботился. Как он потом пожалел, что не дал филеру знак следовать за этим типом. Но, когда неизвестный скрылся, Зубов поспешил к ней.

Он поднялся по широкой лестнице на четвертый этаж и остановился перед дверью. Осмотрелся и нажал кнопку звонка – два длинных и один короткий – их условный сигнал. Прислушался, за дверью было тихо. Зубов повторил звонки и подумал: «Она настолько привыкла к тому, что он приезжает обыкновенно в одно и то же время, что всегда открывала, едва прекращался последний сигнал звонка». Теперь все было тихо, и вместе с тишиной вползла в него тревога. Он достал свой ключ, но только вставил его в замочную скважину, как почувствовал, что дверь открыта. Зубов легко толкнул ее рукой и вошел в прихожую.