Апанасыч

Маша Скворцова

Апанасыч

Юлька

Первая работа у Юльки была по блату. Начальник – неглупый парень, но психопат, и психопат с амбициями. Она про себя называла его "Апанасычем", потому что фамилия у него была "Афанасьев". Толстый, с прической, похожей на волосяной светильник, и пухлыми маленькими руками в веснушках. Когда он злился, эти руки неприятно подрагивали. Говорил он громко, отрывисто, с раскатистым "р". Он не любил женщин, красивых он считал глупыми, из-за того, что, как объясняла себе Юлька, они были желанны, но не доступны, а прочих презирал и потому не проявлял откровенный шовинизм. Он мог сказать о женщине примерно так: "Помнишь ту пухлую, что приходила к нам с проверкой на прошлой неделе?" или так: "Она, конечно, дура, но дура напуганная и лишнего не сделает". Мысленно Юлька представляла себе, какие комплименты он мог ей отвесить. За всем этим ощущалась какая-то личная обида, которая грызла Апанасыча изнутри. Иногда он вызывал Юльку к себе и давал "советы старшего товарища". Он рассказывал ей о полезности неформального общения для карьеры, о том, как хорошо заключать сделки в бане под водочку или в ресторане под байки. Свои измышления он излагал тоном бывалого, повидавшего жизнь человека. В этом чувствовалась фальшь, как будто Апанасыч вовсю старается быть хуже, чем он есть на самом деле. Юльке все это не нравилось, но она терпела, так как на тот момент в ее жизненной философии не существовало другого варианта.

Собственно, работа была только в период отчетности, все остальные дни приходилось искать, чем бы заняться, чтобы скоротать день, разбавляя ничегонеделание советами старшего товарища. Сотрудница, которая работала в подчинении Апанасыча до Юльки, дела передала, всему научила и делать стало нечего. Девушка она была симпатичная, способная, в меру циничная, сплетница и хохотушка. Работать особенно не рвалась, да и кто бы рвался с таким боссом, думала про себя Юлька. Советы старшего товарища ей были не нужны, она и сама могла любому преподать урок житейской мудрости, поэтому с Апанасычем у них была холодная конфронтация. В основном ее воображение занимали мужчины, с которыми она проводила свободное время, а также выдача кур по средам, так как по соседству находилась частная продуктовая лавка, где с хорошей скидкой затаривались сотрудники банка.

Первое юлькино знакомство с работой состоялось на практике в универе, в организации под названием "Что-то-там..гипрозем". Посещение "Гипрозема" оставило удручающие впечатления. Снаружи кирпичная пятиэтажка, внутри кабинеты с деревянными панелями, где за разговорами о жизни коротали время засыпающие сотрудницы. Иногда они поливали цветы на подоконниках, которые казались сами вяли от скуки в этом унылом мирке. Как бы сказал Эрик Берн, которого читала Юлька, а Юлька любила умствовать, болтая ни о чем, они пытались утолить структурный голод. Возможно впечатление было поверхностным, но не было в той работе никакого смысла, никакой поэзии труда, о которой так мечтается в юности, одна лишь пустота и скука. Как-то в детстве, когда взрослые играли в карты, она услышала выражение "казенный дом". Вот этот-то "Гипрозем" и показался ей таким "казенным домом" с беспросветной скукой и бессмысленностью, затхлой пыльной пустотой, которая возникает, когда человек работает не на своем месте.

Одним словом, взрослая жизнь Юльке не понравилась. Не интересная работа, отсутствие друзей, чужая квартира и серое безрадостное существование.

Единственным спасительным островком среди моря уныния был обеденный перерыв. Юлька выходила на Николаевскую улицу, где среди старых домов, гуляли кошки и старушки и росли высокие тополя. По Николаевской за несколько минут можно было дойти до старой церкви и постоять у иконы Веры, Надежды и Любови. В эти часы никого не было. Запах воска и сияние свечи давали надежду. Казалось, что все это скоро закончится, как дурной сон. И каждый день, не зная молитвы, она молилась о том, чтобы это закончилось, как можно скорее.

Проходили месяцы. В промежутках между сдачей отчетности Юлька тайком читала электронные книги, которые, спасибо ему за это, оставил прежний сотрудник. В один из таких моментов она услышала за спиной знакомый голос:" Что это такое? Я у тебя спрашиваю?" Апанасыч ткнул толстым пальцем в изображение кота на экране. Юлька молчала, боясь поднять на него глаза.

– Я тебя спрашиваю, что это? Когда все стоят на ушах и делают отчетность, ты читаешь книжечку про кошек?

– Мне не предоставили данные чтобы рассчитать "Н1", поэтому я здесь....

–Что "здесь"? Не предоставили – значит, нужно пинуть тех, кто должен эти данные предоставить? Или ты и это не можешь? Это, что в твоем характере или ты по природе ленивая?

Он так и сказал "пинуть" вместо «пнуть», руки его дрожали, волосы торчали в разные стороны. В этот момент он казался Юльке особенно противным.

–Мне предоставят данные и я сделаю отчет, как делала всегда.

–Сегодня ты останешься после работы и мы будем вручную считать "Эн1".

После работы, когда за окнами начало темнеть и в помещении стало особенно неуютно от электрического света, пришел Апанасыч и начался дотошный анализ порядка расчета нормативов ликвидности и прочего:

– Открывай баланс, считай вручную остаток.. На этом счете, суммируй с этим.. .

Юлька не могла сообразить, что нужно делать. От всех этих двадцатизначных счетов, белых цифр на синем фоне и, главное, присутствия Апанасыча, ее тошнило, все было, как в тумане. Она на автомате копировала на калькулятор сумму с экрана и складывала с другой, в которую тыкал неугомонный Апанасыч. Закончилось это часа через два после окончания рабочего дня, и это время показалось Юльке вечностью.

Потом Апанасыч по-джентельменски вызвал такси и через двадцать минут Юлька наконец-то оказалась дома.

Когда захлопнулась входная дверь, она посмотрела на себя в зеркало и сползла на пол. Она рыдала половину ночи и на утро пришла на работу с опухшим лицом. Отвращение к работе стало наваливаться как густая вязкая слизь, из которой все труднее становилось выбраться. Она приходила домой, ложилась спать и утром снова ехала на работу.

Юлька чувствовала себя так, будто все это происходило не с ней, будто она смотрела длинное кино, в котором она была одновременно главным героем и режиссером, и, казалось, нужно просто переписать сценарий, но сил для этого уже не было. Дошло до того, что когда она видела над козырьком у входа золотые буквы «КОМБАНК», то превращалась в робкое, презираемое всеми существо. Переступая порог ненавистной конторы, она переставала существовать и оживал кто-то другой и этот другой ей не нравился. Часто она представляла себе, что в ее жизни больше нет «КОМБАНКА». Она шла по Николаевской, радуясь деревьям и солнцу, будто освободилась от чего-то давящего в душе. Но страх остаться без работы, без жилья, без денег в большом чужом городе был сильнее. Из-за него, а, может, из-за слабохарактерности, она продолжала терпеть. Нужен был какой-то толчок, который бы стал последней каплей в чаше юлькиного терпения.

Долго так продолжаться не могло. Отвращение к себе и тревога сменились раздражением, а потом апатией. Она перестала ухаживать за собой, растолстела и в конце концов попала к психологу, а потом и к психотерапевту.

Психотерапевт выдал Юльке больничный. Она пришла в кабинет к Апанасычу и сказала, что у нее больничный, на что он ответил, тыча в больничный лист:

– Это что такое? Что за вид у тебя? Варвары-мученицы? У тебя что паранойя или шизофрения?