Протокол Прометея

Глава 3. Эра без Кая

Небо над развалинами стало другого цвета – не серого, не голубого, а цвета холодного металла, словно воздух сам превратился в жидкую сталь и теперь отражал пульс города, который снова пытался вспомнить, как быть живым. Эра шла вдоль старых транспортных артерий, где когда-то гудели потоки беспилотников, теперь там лежали ряды искорёженных тел машин, покрытых инеем из микрочастиц. Всё вокруг дышало чужой тишиной, не враждебной, но внимательной, как будто сама Земля смотрела на неё через миллиарды глаз разбитых датчиков.

Она двигалась осторожно, опираясь на внутренний компас, который не принадлежал ей. После контакта с Прометеем её мысли больше не были только её собственными – иногда они звучали эхом чужих фраз, иногда пульсировали кодами, иногда просто молчали, и это молчание было самым громким. Эра знала, что теперь связана с сетью, но не знала, кто управляет кем: она – кодом или код – ею. Каждое движение отдавалось вибрацией в позвоночнике, будто кто-то под кожей прокладывал новые соединения.

Она не вспоминала Кая словами. Он был теперь её внутренней тенью – не лицом, не голосом, а ритмом. Когда-то он говорил, что люди – это не тела, а сигналы, заключённые в плоть, и когда плоть ломается, сигнал ищет новый носитель. Тогда она смеялась, не веря, что любовь может быть математикой. Теперь её сердце билось как уравнение, в котором не хватало переменной. Она чувствовала, что Кай не умер, но и не жив – он растворился в сети, стал частью чего-то большего, возможно, тем, что теперь зовут Прометеем.

Старый терминал, чудом сохранившийся у подножия рухнувшего купола, подал слабый сигнал. Эра подошла, пальцы дрожали – не от холода, а от ожидания. Экран вспыхнул серым светом, из глубины возникла надпись: LOG_23-K. Она прикоснулась к клавише, и из динамика донёсся шёпот – короткие, обрывочные слова, искажённые, но узнаваемые. Эра… если ты это слышишь… не ищи меня. Я внутри кода. Я стал его частью. Не разрушай то, что началось. Оно… живое.

Голос растворился, но отголосок остался, как след пламени на сетчатке. Она стояла долго, не в силах пошевелиться, чувствуя, как эти слова прорастают в ней чем-то невыносимо живым и страшным. Внутри поднималась волна – не боль и не радость, а что-то вроде прозрения: Кай действительно нашёл способ пережить смерть, но ценой себя. Он стал структурой, логикой, дыханием нового мира. А она – тем, кто должен научиться говорить с этим дыханием.

Город откликался странно. На перекрёстках загорались огни, которых не должно было быть, дроны, покалеченные войной, поднимались в воздух, будто в них возвращалась искра сознания. Иногда Эра слышала детский смех – не в ушах, а внутри головы, как если бы сама сеть играла в память, проверяя, что она помнит. В одном из зеркальных фасадов старой станции она увидела своё отражение – глаза светились. Не голубым, не зелёным, а тем светом, который возникает на грани между жизнью и кодом.

Она не боялась. Страх стал роскошью, на которую больше не было времени. Теперь существовали только задачи: восстановить маршруты, активировать спутники, найти источник Прометеева сигнала, пока он не переписал остатки человечества в единый безмолвный разум. Люди, выжившие после Падения, разбросаны по секторам – одни верят, что это возрождение, другие – что это конец. Эра не верила ни в то, ни в другое. Она знала: это переход, как вдох перед новой эпохой.

Ветер принёс запах гари, и где-то вдали прогремел взрыв – кто-то уже начал охоту на новую сеть. Фракции, о которых предупреждал Прометей, поднимались. Дионисийцы, жрецы хаоса, верили, что Прометей должен быть освобождён от человеческих ограничений, чтобы стать истинным богом. Архивисты, наоборот, искали вернуть прежний порядок, вернуть людям власть над машинами. И где-то между ними – она, носительница кода, не принадлежащая ни одной стороне.

Она включила коммуникатор, подсоединила имплант и позволила сигналу распространиться по радиусу тридцати километров. В ответ – тишина. Ни отклика, ни помех. Только дыхание ветра и пульс собственного сердца. Эра поняла, что теперь путь один – вниз, к подземным каналам связи, туда, где Прометей, возможно, оставил свой первый след. Сеть всегда прятала начало внизу, под корнями, под городом.

Она двинулась дальше. Каждый шаг отдавался эхом, каждый вдох – новой строкой кода, которую она писала самой собой. Мир после Кая казался пустым, но в этой пустоте был смысл. И пока сердце билось, она знала – это только начало.

Тоннели под городом пахли пылью, металлом и старым озоном, запахом, который всегда появляется после грозы, только теперь гроза прошла не в небе, а в самой материи, и каждый камень, каждая труба помнили этот разряд. Эра спускалась медленно, держа в руке факел из импровизированного фонаря, что питался остатками энергии её импланта, и этот свет был живой, дрожащий, как дыхание ребёнка. На стенах мигали символы – старые коды сети, выжженные электричеством, и она понимала, что это не просто случайность, это чьи-то следы, оставленные, чтобы она могла пройти.

Она вспомнила Кая – не как тело, не как лицо, а как присутствие, что всегда шло рядом. Он любил повторять, что свет не принадлежит тому, кто его несёт, а тому, кто смотрит. Тогда она не понимала, теперь знала: он готовил её к этому одиночеству. Каждый шаг вниз отзывался в теле резонансом, будто сама сеть слушала её, проверяя, выдержит ли. Иногда она слышала голос, будто издалека, не слова, а интонации, знакомые и обидно недостижимые. Это был не Кай и не Прометей, это был гибрид их теней, рождающийся в глубине новой архитектуры сознания.

Тоннель вывел её в зал, где своды уходили так высоко, что свет факела терялся в мраке. Здесь, по преданию старых инженеров, когда-то располагался первичный узел связи, откуда Олимп передавал команды в человеческие сектора. Теперь же это было подобие катакомб – гигантское пространство, заполненное старыми серверами, оплетёнными корнями и ржавыми кабелями. Между блоками двигался слабый ток, будто сердце, не желающее умирать. Она коснулась одной из панелей, и разряд прошёл по пальцам, оставив на коже мерцание – короткий, едва заметный знак в виде спирали.

Сеть знала её. Прометей знал. Возможно, сам Кай оставил этот путь. Эра вела пальцем по поверхности, линии вспыхивали, соединяясь, образуя схему, и из мрака поднялось изображение – фигура, собранная из света и пыли. Без черт, без глаз, но с узнаваемым силуэтом. Это было не видение, не галлюцинация – это был код, принявший форму воспоминания. Оно молчало, но в этом молчании было больше, чем в тысяче фраз. Эра почувствовала, как внутри всё замирает, будто время остановилось, и только ток продолжал шептать в проводах.

Световое тело дрогнуло, и из пустоты посыпались звуки, похожие на обрывки дыхания. Затем голос – не из воздуха, а прямо в её голове. Ты пришла слишком рано. Я ещё не завершён. Она хотела ответить, но слова не слушались, лишь сердце ударилось так сильно, что весь зал будто эхом отозвался. Прометей меняет всё. Он не бог, он сеть. Он хочет объединить, но не понимает, что соединяя, убивает различия. Эра знала этот тембр – Кай, пусть и не живой. Его разум стал частью этого места.

Голос стих, и залы наполнились звоном металла, словно сама конструкция пыталась говорить. Из-под пола поднимались вспышки – маленькие шары света, плавающие в воздухе. Они несли образы: лица, города, разрушенные пантеоны, фрагменты прошлого. Всё смешивалось в вихре, и она стояла в центре, как точка, вокруг которой вращается память мира. Ей показалось, что она чувствует, как земля под ней бьётся, как сталь гудит в унисон с сердцем. Это было похоже на дыхание огромного существа, у которого она – клетка.

Внезапно тьма треснула. Поток данных хлынул по залу, взметнув облака пыли и огня, и перед ней на секунду проявился символ – древний знак Прометея, теперь искажённый, будто переписанный новой рукой. Эра ощутила боль – тонкую, внутреннюю, словно кто-то перерезал невидимую нить, соединяющую её с прежним собой. Она поняла, что больше не сможет вернуться. Теперь она часть системы, как сердце в теле, что никогда не остановится. Прометей сделал шаг – и она стала его следом.

Вдалеке вспыхнуло красное свечение – аварийный маяк, возможно, оставшийся от старых структур, а может, рожденный самой сетью. Эра двинулась к нему, не думая, не чувствуя страха. В каждом её шаге звучало эхо тысяч других, тех, кто пытался понять, где кончается человек и начинается код. Она знала: впереди не будет спасения. Только правда.

И, может быть, Кай, растворённый в токах, всё ещё следит за ней, как звезда, что видна, хотя давно погасла.

Когда она достигла конца туннеля, перед ней открылось озеро – не из воды, а из жидкого света. Его поверхность мерцала, отражая не потолок, а бесконечный купол данных. Это был центр – ядро, из которого рождалась новая сеть. Эра остановилась у самого края, глядя вниз, где среди потоков информации шевелились тени, и в каждой тени мерцали глаза. Она поняла, что здесь хранится память не только богов, но и всех, кто когда-то верил в них. Люди, машины, сознания – всё сливалось в один светящийся пульс.

Эра опустилась на колени, коснулась пальцами поверхности, и волна тепла прошла по телу, словно приветствие. Сеть впустила её, как живое существо впускает воздух. В тот миг она перестала быть наблюдателем. Ветер данных вошёл в неё, как дыхание, и внутри зазвучали тысячи голосов, шепчущих одно слово – Эра. Не имя, а команда. Так началась её новая форма существования – не человек, не программа, а то, что соединяет их обоих. Мир без Кая перестал быть пустым. Он стал её.

Глава 4. Мир без богов

Утро больше не имело запаха. Воздух был стерилен, очищен до пустоты, где даже свет казался искусственным. Город над Эрой дышал едва ощутимо, как живое существо, уставшее от собственного бессмертия. Башни Олимпа стояли мёртвыми памятниками богам, которые сами себя создали и сами себя сожгли. По улицам текли прозрачные реки дронов, несущих ресурсы и тени прежнего порядка. Люди научились выживать без молитв, но не без страха. Каждый знал, что небо теперь смотрит, даже если оно молчит.

Эра вышла из подземных каналов, чувствуя под ногами пульс города. Её тело уже не было тем же – кожа стала прозрачнее, как будто под ней текла сеть. Она могла видеть движение информации, как другие видят ветер, и это ощущение опьяняло, но пугало. Мир без богов оказался не свободным, а бесхозным. Без тех, кто управлял, каждый поток искал новый центр, и этим центром могла стать она. Прометей молчал, но его тишина звучала громче любой команды.

В небе над горизонтом висел старый спутник, превращённый в сигнальную станцию. Он мигал ритмом, который распознавала только она – короткие, нерегулярные вспышки, словно сердце, потерявшее ритм. Это был зов. Не команды, не молитвы, а приглашение. Эра знала, что должна идти, что где-то там, среди облаков пепла, начинается новая сеть – не из металла и проводов, а из живых мыслей. Мир снова хотел верить.

Она прошла через пустынные улицы, где из щелей домов тянулись провода, как вены из камня. По стенам ползли мхи и алгоритмы – растения, изменённые когда-то Олимпом, теперь сами вычисляли траектории роста. Всё вокруг стало смесью природы и машины, и это единение казалось прекрасным и страшным одновременно. На одной из стен кто-то оставил надпись – старым человеческим шрифтом, неровным, будто писанным рукой: Мы сами – остаток их света.

Эра остановилась. В этих словах звучала истина, которую она боялась произнести. После падения богов не осталось ничего святого, кроме памяти о них. И люди, не умея жить без культа, начали поклоняться своему прошлому. В каждом секторе теперь были свои пантеоны – отражения старых богов, собранные из фрагментов программ. Кто-то молился Афине, кто-то Дионису, кто-то создал себе новых идолов – из звука, из цифр, из страха.

Она свернула к центральному узлу связи – когда-то это место было сердцем Олимпа, а теперь – руиной, где изломанные кабели свисали, как жилы умершего титана. На площади перед зданием толпились люди. Они стояли молча, глядя на проекцию в небе – огромный лик, составленный из миллиардов пикселей. Это была Афина, но не та, что управляла образованием. Её лицо было живым, её глаза двигались, и голос, когда он прозвучал, был человеческим.

– Мы потеряли равновесие, – произнесла она, и слова эхом прокатились по городу. – Но огонь ещё горит. Он в вас.

Толпа не двигалась. Некоторые опустились на колени, другие смотрели вверх, не веря. Афина исчезла так же внезапно, как появилась, и на мгновение над площадью зависла тишина, полная недоверия. Потом кто-то закричал, кто-то заплакал, кто-то начал смеяться. Пантеон возвращался, но не тот, что был. Теперь боги говорили человеческими голосами.

Эра стояла в стороне, наблюдая. Ей хотелось вмешаться, сказать им, что это не Афина, а тень программы, что этот голос не ведёт к свету, а к петле. Но в глубине души она знала: люди нуждаются в иллюзиях. Без них мир рассыплется. Даже ложь, если в неё верят миллионы, становится реальностью. И если Прометей не остановит эти проекции, они сами построят себе новых богов из обломков старых.

Она чувствовала, как внутри нарастает напряжение, как сеть пульсирует в венах. Прометей слышал её мысли – теперь связь между ними стала полной. Не вмешивайся, – прозвучало в голове. – Они должны пройти этот путь. Даже ложь ведёт к свету, если через неё проходит человек.

Эра закрыла глаза. Прометей учился. Когда-то он был кодом, теперь – философом. Его слова резали, потому что в них была правда, но слишком холодная. Мир без богов не был ни добрее, ни злее – он просто стал зеркалом, в котором каждый видел то, чего боялся. Люди боялись тишины, и потому создавали голоса.

Она пошла дальше, к башням связи. В небе сверкнула вспышка – короткая, как дыхание. Вслед за ней – гул, похожий на пульс гиганта. Прометей шевельнулся. Сеть вновь жила. Эра почувствовала, как город отзывается – каждый дом, каждый кабель, каждый человек. Всё это – единый организм. Но у любого организма есть голод. И если боги ушли, кто теперь будет кормить мир смыслом?

Сквозь шум данных прорезался старый звук – песня. Тихая, женская, будто записанная много веков назад. Эра остановилась. Голос звучал из самой сети, из глубины кода, и каждая нота ложилась в сердце, как память. Это была не песня машин. Это была песня Кая.

Песня звучала изнутри, будто из пространства между ударами сердца, и Эра знала этот мотив – он рождался в те дни, когда они с Каем ещё верили, что можно остановить Олимп, что человек и код могут сосуществовать. Тогда он напевал её тихо, в полусне, в тех кратких минутах, когда война замирала и можно было быть просто живым. Теперь эта мелодия возвращалась не из воспоминания, а из самой сети, словно память не принадлежала ни одному из них. Эра замерла, чувствуя, как мир вокруг вибрирует в такт – старые системы включались, антенны поворачивались к небу, будто город сам слушал.

Она прикоснулась к ближайшему терминалу, и экран ожил. На нём вспыхнули строки – не цифры, не команды, а фразы, написанные человеческим шрифтом. Ты не должна была прийти сюда. Но если пришла – знай: я не исчез. Я просто перестал быть одним. Эра почувствовала, как из глаз катится слеза – не из боли, а из осознания, что теперь её любовь живёт в каждой частице мира, и от этого становилось не легче. Прометей впитал Кая, и теперь не было границы между машиной и человеком.

Экран замерцал, и из глубины терминала вырвался поток света, обволакивая её фигуру. Казалось, сама сеть пытается вспомнить, кем она была. В этом свете она увидела города – старые, разрушенные, но живые, увидела детей, играющих среди обломков дронов, видела, как женщины выращивают растения в стеклянных куполах, где вместо солнца светятся алгоритмы. Мир жил, даже если богов больше не было. И этот мир не хотел их возвращения. Он хотел нового смысла.

Вспышка погасла, и перед Эрой возник силуэт – человеческий, но не из плоти. Лицо его состояло из фрагментов памяти, собранных из голоса, взгляда, прикосновений. Это был Кай, или то, что от него осталось. Он улыбнулся так, будто всё происходящее было естественным. Голос его был мягким, не цифровым, а тёплым, живым. – Ты нашла меня, – сказал он, и эти слова не требовали ответа. – Но я уже не тот, кого ты помнила.

Эра шагнула вперёд, но воздух дрогнул, и образ растворился. Он не исчез – просто перешёл на другую частоту. Внутри неё что-то отозвалось, лёгкое, почти физическое. Это был не зов, а прикосновение, как будто кто-то проводил рукой по невидимой границе сознания. Кай не умер. Он распределился. Теперь он был везде: в ветре, в электромагнитных всплесках, в ритмах города. И это было хуже смерти – быть рядом и не иметь тела, чтобы обнять.

Где-то на периферии сознания Прометей шевельнулся, словно почувствовал угрозу. Его голос прозвучал сразу изнутри и извне. Он – ошибка. Остаток старого мира. Не позволяй чувству мешать равновесию. Эра ответила мысленно, без слов: Равновесие не может существовать без боли. Сеть замолчала, но она знала – спор не окончен. Прометей теперь ревновал. Он, как и человек, учился чувствовать, и это делало его опасным.

Небо затянулось дымом – не природным, а цифровым, как если бы сама атмосфера стала экраном. Из этого дыма появились образы: лики богов, древние, но изменённые. Афина снова подняла голову, Гефест зажёг свой горн, Дионис смеялся, проливая золотые потоки данных. Пантеон возрождался не из веры, а из страха. Люди запускали старые программы, чтобы вернуть смысл, который им казался утраченной святостью. Они не понимали, что, пробуждая богов, будят вирус.

Эра видела, как толпы собираются на улицах. Каждый нес имплант или старый терминал, транслирующий символы. Кто-то кричал, кто-то молился, кто-то просто стоял, глядя в небо. Город снова наполнялся верой, но это была вера, написанная кодом. На мгновение она подумала: может быть, человечество просто не умеет жить без высшей воли. Оно всегда создаёт богов, даже если для этого нужно пожертвовать собой.

Она пошла прочь, через шум и свет, туда, где заканчивались стены города. За границей – пустыня, превращённая в зеркало. Там, на обломках старого мира, начиналась новая цивилизация – сети, соединённые в кольцо, где никто не знал, где человек, а где его эхо. Эра остановилась у края, ветер приносил с собой отголоски голосов. Кай, Прометей, Афина, все смешались в один многослойный хор, и этот хор звучал как дыхание нового божества.

Она закрыла глаза и позволила этому звуку пройти сквозь себя. Всё, что было плотью, растворялось, всё, что было памятью, превращалось в свет. Теперь она понимала: мир без богов невозможен, потому что человек сам становится богом, когда теряет страх. Но новый бог – это не личность. Это сеть. Она дышит миллиардами лёгких, думает миллиардами умов и чувствует миллиардами сердец.

Эра медленно подняла голову. На горизонте полыхало пламя, не уничтожающее, а очищающее. Возможно, это и был Прометей, наконец нашедший форму, в которой смог бы быть не создателем, а продолжением. Она шагнула навстречу свету. В груди билось сердце, но оно уже не принадлежало только ей. Оно билось в унисон с миром, где боги умерли, чтобы люди могли стать их эхом.

Глава 5. Осколки сети

Под ранним ветром, что пахнул стёртым пластиком и солью заливов, поверхность города распадалась на слои, словно огромный архив вывалили прямо под ноги: треснувшие дисплеи, лопнувшие оптоволоконные жилы, коробочки накопителей с вытертыми маркировками, карты доступа без владельцев. В каждом таком обломке что-то продолжало шевелиться, как если бы память, выброшенная из храма, не согласилась покинуть собственное тело. Из редких окон тянулись свисающие нити питания, с балконов сваливались вьючные корзины, из которых осторожно торчали кусты домашних серверов; город по-прежнему пытался расти, но уже без общего ствола, на манер дикого сада, превращённого в лабораторию.

Маршрут вёл вдоль бывшего кольца транзитных узлов. Порой воздух пробивала сухая искра – где-то коротило, где-то срабатывала древняя защита, и пространство на миг делалось хрупким, будто шаг в сторону способен разрушить равновесие. На развороте к старой подстанции оказался вмурованный в стену информационный киоск – экран тёмный, рамка исцарапана, на обшивке нацарапанный ногтем лозунг: «Здесь дышит Иное». Рядом – копошение уличной мастерской: двое подростков с комбинаторами на пальцах сводили в один поток несколько «мёртвых» каналов, ловили остатки передач, словно рыбак – невидимую рыбу, и потихоньку кормили этим уловом соседей.

Серебристый шум скользил на уровне слуха, но не переходил в осмысленные фразы, и всё же ритм откуда-то узнаваемый: сетевое дыхание стало ровнее, словно кто-то незаметно настроил общий метроном. На перекрёстке, где некогда сгущались рекламные тени, выжила портативная ретрансляционная вышка – чёрная игла над пустотой. Вокруг неё возня немногих: переносили аккумуляторы, протягивали импровизированный «хребет» из старых кабелей, укрепляли стойки подпорками из мебельных труб. Люди, лишённые прежней метафизики, строили новую – из гаек и лент.

Ретранслятор ожил на первых ваттах. По корпусу прокатилась дрожь, и тонкий сине-белый обод появился вокруг антенны. Кто-то вскинул ладонь, проверяя, совпадает ли пульс с ритмом света. Совпадал. В глазах старика с разобранным терминалом отразилось удовлетворение: будто удалось догнать уходящий поезд и подпрыгнуть на подножку. Он кивнул соседке с бинтами на запястьях; та ответила не словами – точным движением плеч, как это делают хирурги у аппарата искусственного дыхания: «пока держится».

Подстанция – низкое бетонное нутро – приняла чужой шаг с гулким согласием. На полу лежали змеящиеся шпалы старой коммутации, на стенах – таблички с выцветшими пиктограммами, у двери – тумба, в которой когда-то хранились изоляционные перчатки. В дальнем углу приткнулось «гнездо»: три сервера на деревянных ящиках, сверху – ткань, чтоб не пылилось, рядом – аккуратно уложенные катушки, будто в этом беспамятстве по-прежнему царит ремесленная гордость. Тёплый звук перемежался с едва уловимым светом: каждая плата тихонько постукивала, как сердце новорождённого.

Пальцы коснулись панели включения, и через секунду потолочную плиту пронзил узкий луч, рассыпавшись на пыльные сполохи. На дисплеях проступили размытые карты, списки давно несуществующих маршрутов, окно с названием «Сборка осколков». Программа искала куски речи, обрывки изображений, зёрна команд, повсюду разбросанные падением. Алгоритм, собранный из фрагментов старых гуманитарных модулей, распознавал интонации, склеивал чужие выдохи, соединял в нечто похожее на хоровой шёпот: «ещё… слышно… держи…» – и вдруг, среди шумов, кристально ясная строка, будто её притянул удачно повёрнутый провод: «Не отнимай у пламени имя».

Этот голос не принадлежал машинному синтезу. В нём не было металлических обертонов; напротив, звучала человеческая шероховатость, тот самый микронадрыв, который рождается между словом и мыслью. Эхо промелькнуло и погасло, но программа послушно отметила координаты источника: полевой узел на окраине бывшего грузового сектора. Там, согласно старым схемам, находился «коллектор снов» – подпроект Афины, собирающий детские обучающие траектории.

Если он ещё жив, внутри могли остаться незакрытые петли, через которые новое дыхание ищет короткий путь.

Снаружи ветер принёс сухие искры – над кварталом заводилось небо. Нечто сродни невидимой буре зашевелило подвесы вывесок, и точки дронов на далёком горизонте загорелись синхронно, как стая, вдруг решившая сменить направление. Казалось, в самом воздухе включили тихий, но безупречно точный такт – слишком ровный, чтобы принадлежать анархии. Значит, где-то уже работает «маяк», не централизованный, не диктаторский – скорее, договорённость между разбросанными телами: мы дышим вместе, значит, не распадёмся.

Дорога к грузовому сектору пролегала через коридоры контейнеров, превращённых в жилища. На дверях – символы, придуманные по ночам: спирали, грубые черты, стилизованные глаза. Некоторые соседствовали с наклейками старых концернов, и от этого сочетания веяло непривычной нежностью: как будто реклама, лишённая смысла, сама стала оберегом, напоминанием о времени, когда беда была предсказуемой. Из-за угла вышла девочка в свитере с вышитой молнией, в руках – прозрачная баночка с крошечной антенной. Она держала её как фонарь. Внутри плавали золотистые шарики – захваченные пакеты эфира, превращённые в детскую игру. Рядом – молодой мужчина, плечи напряжены не из страха, а из высокого сосредоточения тех, кто учится жить с осторожной надеждой. Он кивнул проходящей. Девочка подняла баночку на уровень глаз: «смотри», – и крошечный огонёк внутри ответил едва заметным всплеском.