Болевая точка: Воскреси меня для себя

София Устинова

Болевая точка: Воскреси меня для себя

ПРОЛОГ

ДАМИР

Боль была живым, рычащим зверем, который вцепился в мои внутренности и теперь с утробным урчанием выгрызал меня изнутри. Она рвала плоть заострёнными, как бритва, когтями, лениво ворочалась, упиваясь моей агонией, и с каждым судорожным вдохом вливала в лёгкие не спасительный кислород, а новую порцию муки – густой, раскалённой, с тяжёлым привкусом железа и абсолютной безысходности. Мир стремительно схлопнулся до крошечной точки разрыва где-то под рёбрами, до пульсирующего огня, который плавил кости и методично выжигал всё, чем я когда-то был.

Я лежал, впечатанный в пыльный, холодный пол конспиративной квартиры, и слушал тихую музыку собственной смерти. Это была странная, минималистичная симфония: редкие капли, срывающиеся с прохудившегося крана на кухне, моё собственное прерывистое, булькающее дыхание и оглушающая тишина в голове, где ещё вчера роились планы, приказы, угрозы. Теперь там была лишь вязкая пустота. И боль. Всепоглощающая, ненасытная боль.

Холод пола пробирался сквозь пропитанную кровью одежду, но не мог остудить внутренний пожар. Не мог он и смыть её образ. Он въелся под веки, отпечатался на сетчатке, стал единственным, что ещё имело цвет в этом угасающем, чёрно-белом кино моей жизни. Маргарита.

Мысль о ней была ещё одним ударом, но на этот раз не физическим. Он бил глубже, точнее, прямо в то место, где, как я наивно полагал, у меня давно уже ничего нет. Туда, где, по слухам, когда-то должна была быть душа. Её циничная усмешка, упрямая складка между идеальными бровями, её серые, как штормовое небо перед бурей, глаза. Глаза, которые смотрели на меня с презрением, с плохо скрываемой ненавистью, с обжигающей яростью… и с чем-то ещё, неуловимым, чего я так и не сумел разгадать. С чем-то, что заставляло возвращаться к ней снова и снова, как одержимого.

Какая злая ирония. Я ведь сам этого хотел. Сам полез на рожон, сам подставился под удар на той чёртовой «стрелке». Когда я увидел её в дверях её квартиры, а за её плечом маячила тень того, другого… правильного, надёжного, респектабельного хирурга, не такого, как я… что-то внутри оборвалось. Последняя тонкая, натянутая до звона нить, державшая меня на плаву в этом болоте из крови, долга и лжи, с оглушительным треском лопнула. Я решил, что с меня хватит. Если уж гореть, так дотла. Если умирать, то быстро, зло, чтобы не мучиться.

Не вышло. Мучиться всё же пришлось.

С нечеловеческим, последним усилием я заставил руку, превратившуюся в непослушный, чужой кусок мяса, шевельнуться. Пальцы, скрюченные и онемевшие, нащупали в кармане брюк холодную тяжесть телефона. Вытащить его оказалось равносильно тому, чтобы голыми руками поднять с земли искорёженный грузовик. На пол посыпались осколки экрана, впившиеся в ладонь, добавляя в общую палитру боли новые, резкие ноты. Плевать.

Уцелевший кусок дисплея вспыхнул, ослепив на мгновение. Кровь, стекающая с пальцев, создавала на нём причудливые алые разводы. Я с трудом сфокусировал взгляд. Её номер был первым в списке быстрого набора. Я сам его туда поставил в один из тех редких моментов, когда позволял себе наивную, идиотскую, непростительную надежду.

Палец дрожал, соскальзывал с гладкой иконки вызова, оставляя кровавый след. Я не собирался просить о помощи. Слишком поздно. Да и не хотел я втягивать её в эту грязь. Не в свою смерть. Я просто хотел услышать её голос. В самый последний раз. Это была не просьба о спасении. Это была исповедь. Молитва. Прощание.

Нажать. Гудки. Длинные, тягучие, бесконечные, как сама вечность, на пороге которой я уже стоял. Каждый гудок отдавался в висках ударом кузнечного молота. Ну же, возьми. Возьми, Рита. Ненавидь меня, проклинай, пошли к чёрту, но только ответь. Дай мне услышать твой голос вместо этого проклятого писка…

И перед глазами, словно кадры из чужого, плохо смонтированного кино, замелькали картинки.

Вот она, в своей квартире, пропахшей лекарствами и чем-то неуловимо её – дождём и сталью. Она без предупреждения вправляет мне вывихнутое плечо, и от резкой боли темнеет в глазах. Но боль уходит, а остаётся лишь шок от её близости, от силы её тонких пальцев, и я впервые понимаю, что эта женщина сделана из другого теста. Из титана и шёлка.

Вот её лицо на свадьбе этого ублюдка, её бывшего. Искажённое болью, которую она так отчаянно пыталась скрыть за бравадой и алкоголем. Я тогда впервые понял, что готов убить любого, кто заставит её так страдать. Я прижал её к себе на балконе, вдыхая запах её волос, и поцеловал – властно, зло, ставя своё клеймо на её дрожащих губах. Не для неё. Для себя. Чтобы доказать, что она – моя.

А вот она в красном, пошлом, кричащем платье, которое прислала её мать. Взгляд тогда потемнел не от желания. От животной, собственнической ярости. Я хотел сорвать с неё эту дешёвку и укутать во что-то достойное её. Желание пришло потом, когда я увидел её в тёмно-синем, элегантном, закрытом. Оно было таким сильным, что перехватило дыхание, и я понял: я пропал. Окончательно. Бесповоротно.

Наш танец на углях ненависти и влечения. Её тело в моих руках – напряжённое, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от переизбытка чувств. Мой шёпот ей в волосы: «Просто дыши. Я рядом». И впервые за всё время она позволила себе опереться на меня. Этот миг хрупкого, почти невозможного доверия стоил больше, чем вся моя предыдущая жизнь.

Ночь. Одна на двоих. Не нежность, а битва. Скрежет зубов, сдавленные стоны, яростная попытка выжечь друг в друге всё одиночество, всю боль, всю накопившуюся ложь. Её кожа под моими пальцами, её запах, её вкус. Это было не обладание. Это было узнавание. Узнавание своей второй, недостающей, изломанной половины. Утром она отгородилась от меня стеной сарказма, напомнив про моё «желание». Дура. Она так и не поняла, что в ту ночь стала моим единственным желанием.

Гудки резко оборвались. Щелчок. И тишина, в которой я вдруг услышал её голос. Такой далёкий и в то же время такой близкий, что, казалось, она шепчет мне прямо на ухо. Хриплый от сна, недовольный.

– Да?

Я открыл рот, чтобы ответить, но из горла вырвался лишь булькающий хрип. Кровь заполнила рот, горячая и густая. Я закашлялся, и новая волна разрывающей боли пронзила тело, выбивая остатки воздуха, остатки жизни.

– Алло? Дамир? Это ты? Что молчишь? – её голос мгновенно стал другим. Встревоженным, напряжённым. Она меня узнала. Даже по этому предсмертному хрипу. – Дамир, говори! Ты пьян? Что с тобой? Где ты?

Я попытался ещё раз. Собрал всё, что осталось от моей воли, всю мою отчаянную, безнадёжную любовь к этой невозможной женщине, и выдохнул в трубку одно-единственное слово. Мою молитву. Моё проклятие. Моё спасение.

– Маргарита…

И всё. Силы кончились. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и с тихим стуком упал в липкую лужу рядом с моей головой. Боль начала отступать, сменяясь вязким, тёплым, затягивающим туманом. Тьма наступала по краям, смыкаясь, как диафрагма объектива, поглощая остатки света. Но прежде чем она поглотила меня полностью, я увидел их.

Прямо перед собой.

Они заполнили собой всё пространство, вытеснив и боль, и тишину, и вонь горелого пороха. Два бездонных омута, два осколка грозового неба, в которых отражался тусклый свет одинокой лампочки.

Её глаза.

Они смотрели на меня не с ненавистью. Не с презрением. В их серой глубине плескалась вселенская тоска, первобытный ужас и… что-то ещё. Что-то, что я отчаянно хотел бы увидеть при жизни, но получил лишь в качестве прощального подарка.

Или это была всего лишь предсмертная галлюцинация?

Сознание угасло, как задутая свеча, оставив после себя лишь этот последний, выжигающий душу взгляд и далёкий, почти неразличимый женский крик, донёсшийся из брошенной в грязь телефонной трубки. Крик, в котором моё имя смешалось с отчаянным воплем.

ГЛАВА 1

МАРГАРИТА

Существуют три вещи, которые я ненавижу почти так же сильно, как асимметрию тазовых костей у пациентов и когда меня называют «доктором» вместо «Маргаритой Андреевной»: это утренний будильник, растворимый кофе и свидания вслепую, организованные сердобольными подругами из лучших, разумеется, побуждений. Сегодняшний вечер умудрился объединить в себе все худшие черты последнего пункта, оставив после себя тоскливое послевкусие, сравнимое с дешёвым игристым, – голова вроде бы не болит, но на душе липко и гадко от осознания бездарно потраченного времени.

Я мерила шагами влажный, блестящий от неонового света рекламных вывесок асфальт, засунув озябшие ладони в глубокие карманы уютного кашемирового пальто. Город, наконец, выдохнул дневную суету и теперь дышал ровно, прохладно, оседая мелкой моросью на витринах дорогих бутиков и стёклах проезжающих машин. Каблуки моих удобных ботинок – единственная дань женственности, которую я себе позволяла в повседневной жизни, – выстукивали по тротуарной плитке одинокий, усталый ритм, служивший идеальным аккомпанементом моим мыслям.

Если подходить к вопросу формально, свидание можно было считать почти удавшимся. Галочка в воображаемом списке дел напротив пункта «я пытаюсь наладить личную жизнь, мама, пожалуйста, отстань» была поставлена. Моя подруга Лена, выслушав по телефону краткий и доверху наполненный завуалированным сарказмом отчёт, останется довольна. Я даже почти не соврала, сообщив, что «всё прошло нормально», ведь под это определение можно подогнать абсолютно что угодно, от приятной, интеллектуальной беседы до обмена любезностями с манекеном в витрине. Мой сегодняшний визави, некий Вадим, по моим ощущениям, находился где-то посередине.

Лена расписала его как «перспективного, умного, своего парня, владельца какого-то крутого айти-стартапа». На деле же «стартап» оказался телеграм-каналом с мотивационными цитатами, содранными у Ошо и Тони Роббинса, а сам Вадим – ходячим сборником бизнес-афоризмов и дешёвой психологии для масс. За час, проведённый в его обществе за чашкой отвратительного травяного чая, я узнала всё о «масштабировании личности», «токсичной продуктивности» и «ресурсном состоянии». Он вещал с таким видом, словно читал лекцию на собственном онлайн-марафоне, периодически вставляя в речь модные словечки вроде «синергия» и «нетворкинг». Мне до одури хотелось попросить его «закрыть гештальт» своего нескончаемого монолога и «выйти из зоны комфорта» моего личного пространства.

– Ты должна быть в потоке, Рита, – пафосно изрекал он, пронзая меня взглядом, полным просветлённого превосходства. – Нужно просто найти свою болевую точку и трансформировать её в точку роста!

В этот самый момент я очень чётко осознала, где находится моя болевая точка. Прямо между бровей, куда отчаянно просился мой указательный палец, чтобы с силой нажать и не отпускать. Я врач-реабилитолог. Я возвращаю людям возможность двигаться без боли. Я знаю о точках роста, триггерных точках и болевых точках немного больше, чем доморощенные коучи из интернета. Я знаю, что шишковидная железа – не «третий глаз», а твой копчик – не «антенна для связи с космосом». И я точно знаю, что иногда лучшая трансформация – это просто встать и уйти. Что я, собственно, и сделала, сославшись на срочный вызов к пациенту. Пациентом, правда, был мой десяти килограммовый мейн-кун Маркиз, которому наверняка требовался мой эмпатичный отклик на его вселенскую трагедию пустого лотка и миски с кормом. Но Вадиму эта незначительная деталь была совершенно ни к чему.

И вот теперь я брела домой, язвительно анализируя не столько его, сколько себя. Тридцать четыре года. Ведущий специалист в одной из лучших клиник города. Собственная квартира, пусть и в ипотеку, которую я тяну на себе. И кот. Величественный, царственный, полный вселенского презрения ко всем смертным, но всё-таки кот. А в графе «личная жизнь» – жирный прочерк, который моя матушка при каждом телефонном разговоре старательно обводит красным маркером, словно учительница, ставящая двойку нерадивой ученице.

«Риточка, ну все твои подруги уже с детьми, а ты с котом!», «Кирилл-то твой, смотри, на следующей неделе женится! А ты всё одна! Неужели не обидно?», «Мужчине нужен борщ и уют, а не твои умные разговоры про остеохондроз!».

Этот набор удушающих мантр я знала наизусть. После Кирилла, моего бывшего жениха, который за месяц до свадьбы ушёл к какой-то фитнес-инструкторше, потому что я была «слишком сильная, слишком правильная, и с тобой скучно, как на лекции по сопромату», я возвела вокруг своего сердца стену, толщиной с Великую Китайскую. Я решила, что с меня хватит. Работа стала моей страстью, моей бронёй и моим вечным оправданием. С пациентами всё было просто и понятно: вот смещённый позвонок, вот зажатый нерв, вот атрофированная мышца. Делаешь правильные движения – и боль уходит, функция восстанавливается. С людьми всё было куда сложнее. Особенно с мужчинами. Их душевные вывихи и застарелые переломы не поддавались моей мануальной терапии.

Я машинально хрустнула костяшками пальцев – старая привычка, появляющаяся в моменты глубокой задумчивости или нервного напряжения. Взгляд, натренированный годами практики, невольно сканировал редких прохожих. Вот девушка в модных кроссовках – сутулится, наверняка из-за постоянного сидения со смартфоном, здравствуй, шейный лордоз и будущие головные боли. А вот мужчина в дорогом пальто – идёт, слегка приволакивая правую ногу, возможно, застарелая травма мениска или грыжа в поясничном отделе. Мой профессиональный цинизм был надёжным защитным механизмом, позволяющим не думать о том, что у этих людей, скорее всего, есть кто-то, кто ждёт их дома. А меня ждёт только кот. И счёт за ипотеку.

Впереди зажёгся обнадёживающий зелёный свет светофора. Я уверенно шагнула на «зебру», погружённая в свои не самые радужные мысли. И в этот момент время словно замедлило свой ход, а потом рвануло вперёд с оглушительной скоростью, сжимая секунды в один-единственный миг абсолютного ужаса.

Рёв мотора, визг тормозов, разрывающий промозглую вечернюю тишину, и едкий запах палёной резины, этот отвратительный парфюм преисподней. Из-за поворота, игнорируя и красный свет светофора, и элементарный здравый смысл, вылетел огромный чёрный внедорожник, похожий на лакированного хищника на охоте. Он нёсся прямо на меня.

Всё произошло за доли секунды. Инстинкты, отточенные до автоматизма, сработали раньше, чем мозг успел обработать команду «испугаться». Шаг назад, резкий, почти вывихнувший лодыжку. Машина замерла в каких-то сантиметрах от моих коленей, обдав меня волной жара от раскалённого двигателя. Сердце, пропустив удар, теперь колотилось где-то в горле, оглушая. А потом пришла ярость. Холодная, звенящая, моя фирменная ярость, которая всегда была сильнее страха.

Не раздумывая ни секунды, я со всей силы ударила ладонью по блестящему капоту. Звук получился громким, гулким, вызывающим. Протестом против такого вопиющего хамства.

Тонированное в ноль боковое стекло с водительской стороны медленно, с оскорбительной ленцой поползло вниз. Из темноты салона, наполненной громкой, безвкусной музыкой, высунулась смазливая, но неприятная физиономия молодого парня лет двадцати восьми. Модные шмотки, самоуверенная ухмылка и пустые глаза человека, которому никогда ни в чём не отказывали.

– Эй, ты, курица безмозглая! – донёсся из машины наглый, чуть гнусавый голос. – Смотреть надо, куда прёшь! Совсем страх потеряла?

«Курица»? Ах ты ж… Я ощутила, как кровь приливает к щекам, но не от смущения, а от чистого, незамутнённого бешенства. Я сделала шаг вперёд, упираясь руками в бока и глядя наглецу прямо в его пустые, как прошлогодние обещания моего бывшего, очи.

– Это «зебра» для пешеходов, гений парковки, а не взлётная полоса для летающих гробов! – отчеканила я, вкладывая в каждое слово весь свой накопленный за вечер сарказм. – И горел тебе красный, если твои глаза вообще способны различать цвета, кроме чёрного цвета твоей совести!

На его лице промелькнуло что-то похожее на удивление, которое быстро сменилось злобой. Кажется, он не привык, чтобы «курицы» отвечали, да ещё и так дерзко.

– Ты чё, сука, бессмертная, что ли? – прошипел он, и его рука демонстративно потянулась к ручке двери. – Я тебе сейчас твой язык в задницу засуну, чтоб знала, как рот открывать!

Он начал открывать массивную дверь, и я инстинктивно напряглась, готовясь если не драться, то хотя бы увернуться и запомнить номер машины. Холодок страха, которого я не почувствовала в момент опасности, запоздало пробежал по спине. Этот избалованный придурок и впрямь собирался выйти и распустить руки. Полный кринж.

Но дверь не открылась до конца. Из глубины салона, из тени пассажирского сиденья, раздался другой голос. Низкий, спокойный, но обладающий такой силой и таким металлом, что, казалось, сам воздух в машине застыл и стал плотным. Он не был громким, но он перекрыл и шум улицы, и злобное сопение водителя, и басы из динамиков.

– Серьёзно? Руки марать собрался?

Водитель замер, как по команде. Его лицо исказила гримаса досады и… неприкрытого подчинения. В его наглости появилась трещина, сквозь которую проглянул животный страх перед тем, кто сидел рядом.

– Да она, эта овца… – начал было он оправдываться, но его тут же оборвали тем же ледяным, не терпящим возражений тоном.

– Поехали. Нас Тимур ждёт.

Имя «Тимур» прозвучало как финальный, не подлежащий обсуждению приговор. Водитель, которого я про себя уже окрестила Русланом-недотёпой, бросил на меня последний злобный, полный бессильной ярости взгляд. Он ощерился, как побитый пёс, которому велели убраться в конуру, но нажал на педаль газа. Чёрный внедорожник вильнул мимо меня и, взревев мотором, сорвался с места, оставив меня одну посреди опустевшей улицы, в облаке выхлопных газов.

Я стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела ему вслед. Руки мелко дрожали, и дело было уже не в наглом водителе и не в едва не случившемся наезде.

Дело было в том, кого я так и не увидела.

Я не разглядела его лица, скрытого во мраке салона. Но я увидела его силуэт – тёмную, неподвижную, массивную тень на пассажирском кресле. И я услышала его голос. Всего несколько слов, произнесённых без тени эмоций, но обладающих абсолютной, неоспоримой властью. Этот человек не кричал, не угрожал. Он просто констатировал факт, и этого было достаточно, чтобы заставить хамоватого водилу поджать хвост.

А ещё я успела поймать его взгляд. Буквально на долю секунды, когда машина проезжала мимо. Из темноты на меня полыхнуло парой бездонных, почти чёрных глаз. Взгляд был тяжёлым, пронзительным, лишённым всяких эмоций, но от этого ещё более пугающим. Он не оценивал, не осуждал, не выражал интереса. Он сканировал. Препарировал. Запоминал.

И этот взгляд, а не визг тормозов, заставил моё сердце сжаться в холодный, тугой комок.

Только дойдя до своего подъезда и с трудом нашарив в сумке ключи, я позволила себе выдохнуть. Взгляд этого невидимого пассажира впечатался мне в память, словно клеймо. В нём было что-то первобытное, хищное и до странности знакомое, будто я уже видела его когда-то давно, в каком-то дурном, забытом сне.

Я зашла в квартиру, где меня тут же встретил недовольный мяв Его Величества Маркиза, требующего ужина и отчёта о недопустимо долгом отсутствии. Я молча почесала его за ухом, прошла в прихожую и посмотрела на своё отражение в зеркале. Обычная женщина. Уставшая. Немного злая. Со слишком бледным лицом и растрёпанным хвостом тёмно-русых волос.

Ничего особенного.

Так почему же короткая фраза и мимолётный взгляд незнакомца из чёрного летающего гроба до сих пор стояли у меня перед глазами, вызывая по коже россыпь неприятных мурашек? Этот голос, эта скрытая в нём сталь, эта аура абсолютного контроля…

Я стянула с себя пальто, чувствуя, как по спине пробежал озноб, не имеющий ничего общего с осенней прохладой. Какая-то тёмная, иррациональная тревога поселилась внутри, и я никак не могла понять её природу. Что-то в этом мимолётном инциденте было неправильным, выбивающимся из привычной картины мира.

Словно я, переходя дорогу, случайно заглянула за кулисы этого города и увидела там нечто, чего видеть не должна была. И это нечто успело посмотреть на меня в ответ.

ГЛАВА 2

ДАМИР

Боль – это тупой, ржавый гвоздь, который медленно вбивают тебе под рёбра. С каждым вздохом он входит глубже, с каждым ударом сердца – проворачивается, раздирая нутро. Я знаю боль. Я с ней на «ты». Я вырос с ней, спал, ел, дышал. Она – мой постоянный, молчаливый спутник. Но сейчас она была другой. Липкой, горячей, отнимающей волю.

Тьма в салоне внедорожника была густой, пропитанной запахом железа и паники. Моей крови и его страха. Руслан, мой младший брат, сидел за рулём, вцепившись побелевшими костяшками в кожу руля так, словно пытался его сломать. Его смазливое лицо, обычно светящееся самодовольством и бесшабашностью, сейчас было бледным, заострившимся, а в глазах метался неприкрытый, почти детский ужас.

– Бро, они всё ещё на хвосте! – его голос сорвался, превратившись в сиплый шёпот. – Дамир, они не отстают! Что делать?

Я с усилием приоткрыл веки. Огни проносящихся мимо фонарей сливались в размытые жёлтые полосы, режущие по глазам. Голова кружилась, перед взглядом плыли тёмные пятна. Левой рукой я зажимал рану в боку, чувствуя, как под пальцами пропитывается кровью дорогая ткань рубашки и пиджака. Горячая волна расползалась по животу, забирая с собой тепло и силы.

– Гони, – выдохнул я, и слова царапнули горло наждачкой. – Уходи на шоссе. Там затеряемся.

– Да я и так топлю, как не в себя! Эта тачка сейчас взлетит! – Руслан нервно бросил взгляд в зеркало заднего вида, где назойливой точкой маячили фары преследователей. – Жесть какая-то! Они же без стволов должны были быть! Отец говорил, просто по понятиям побазарить! Откуда у этих утырков ножи?

«Понятия». Кривое зеркало нашего мира. Сегодня они есть, а завтра их осколками тебе перерезают глотку. Отец стареет, он всё ещё верит в кодексы, которые давно никто не соблюдает. А расхлёбывать приходится мне. И сегодня зацепило ещё и Руслана. Мелкий полез за меня, когда один из этих ублюдков решил проверить на прочность мои рёбра финкой. Руслан оттолкнул его, а второй полоснул брата по руке. Пустяк, царапина, но он влез. За меня. А вот мне досталось по полной. Глубоко. Слишком глубоко.

Я попытался сесть ровнее, но новая волна острой боли и тошноты заставила согнуться пополам. Холодный пот выступил на лбу. Сознание начало уплывать, словно корабль без якоря в штормовом море. Терять его было нельзя. Не сейчас.

– Дамир? Брат, ты как? – в голосе Руслана зазвенела настоящая паника. – Ты чего молчишь? Не отключайся, слышишь?! Не смей!

Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Лицо Руслана расплывалось.

– Нормально, – солгал я. Ложь далась с трудом, язык едва ворочался. – Сконцентрируйся на дороге. Не дёргайся.

Я видел, как он мучается. Он ведь не боец. Он – золотой мальчик, прожигатель жизни, привыкший к тому, что все проблемы решает старший брат или всемогущий отец. Кровь, погони, боль – это не его стихия. Это моя работа. Моя жизнь. Но сегодня он оказался в самом пекле, и я не мог его защитить, потому что собственная жизнь вытекала из меня с каждой секундой.

Чёрный внедорожник вылетел на загородное шоссе. Дождь усилился, барабаня по крыше и превращая лобовое стекло в мутную пелену, которую едва успевали расчищать «дворники». Нужно было продержаться. Совсем немного. Доехать до одного из наших конспиративных мест, где ждал верный человек и аптечка, способная поставить на ноги мёртвого. Но до него было ещё километров двадцать. Двадцать километров вечности.

– Кажется, оторвались, – с облегчением выдохнул Руслан, снова взглянув в зеркало. – Бро, их нет! Фух… Пронесло.

Он слегка сбросил скорость. Машина поехала ровнее. Я позволил себе на миг расслабиться, прикрыть глаза. И это было ошибкой. Тьма, до этого лишь заигрывавшая со мной на периферии сознания, навалилась разом, поглощая звуки и свет. Перед глазами на долю секунды вспыхнул образ: вечерняя улица, «зебра», дерзкая женщина с волосами цвета грозового неба и глазами, полными ярости и стали. Она не испугалась. Она ударила по капоту. Странно. Почему я вспомнил именно её?

– Держись, мелкий… держись… – прошептал я уже не ему, а самому себе, из последних сил цепляясь за ускользающую реальность.

Моё тело обмякло. Рука, зажимавшая рану, безвольно упала на сиденье. А нога, до этого упиравшаяся в пол, дёрнулась в предсмертной судороге и соскользнула, всей тяжестью надавив на педаль газа, на которую Руслан уже переставил ступню, чтобы дать отдых своей. Машина, только что сбросившая скорость, взревела, как раненый зверь, и рванула вперёд.

– Дамир! Твою мать! – истошный крик Руслана донёсся словно из-под воды.