И на камнях растут деревья. Живая педагогика

Евгений Александрович Ямбург

И на камнях растут деревья

Живая педагогика

* * *

© Ямбург Е. А., 2023

© Оформление. ООО «Бослен», 2023

* * *

Введение

Эта книга издается в юбилейный год: ровно восемьдесят лет назад была создана Российская академия образования. Дата ее основания – 6 октября 1943 года – вызывает изумление. Совсем недавно отгремела Курская битва, и, хотя наступил коренной перелом в Великой Отечественной войне, впереди было еще полтора года кровопролитных боев. Почему же в этих обстоятельствах правительство озаботилось проблемами развития педагогической науки и практики? Парадокс, да и только! Но, как выясняется, в отечестве нашем таких парадоксов более чем достаточно. Увы, педагогика развивалась у нас не благодаря, а вопреки обстоятельствам жизни. Само по себе рассмотрение этого феномена поучительно. Но дело не только в этом.

Однажды в мае, во время, «когда над землею бушует весна» (Б. Окуджава), я наблюдал за тем, как ученики приводят в порядок территорию школы. Садовыми ножницами они подстригали траву, которая пробилась сквозь асфальт и брусчатку на площади перед зданием, в центре которой стоит памятник Булату Окуджаве (он когда-то приезжал к нам в школу, а вернулся снова уже в виде памятника). Эта привычная на первый взгляд картина навела меня на размышления, которые легли в основу этой книги.

Живое всегда рано или поздно пробивается сквозь бюрократический асфальт, серый обезличенный бетон или державный гранит. Свидетельством этого служат березы, вырастающие на куполах церквей, разрушенных в годы безбожной власти. Об этом же, кстати, рассказывает и замечательный анимационный фильм Гарри Бардина «Слушая Бетховена».

Сказанное в равной мере относится к науке и к искусству, а также к педагогике, которая одновременно является и наукой, и искусством. Увы, история нашего отечества знает бесчисленное количество примеров того, как самые передовые открытия в области педагогической теории и замечательные практические достижения оборачивались для их авторов гонениями, потерей любимой работы, облыжными обвинениями со стороны завистников – людей недалеких, с тусклыми душами, но обладающих, как мы бы сегодня сказали, административным ресурсом.

Спустя годы (иногда при жизни авторов, но чаще после их смерти) живая педагогика пробивала себе дорогу и прочно входила в сокровищницу отечественной мысли. Но немедленно подвергалась новой опасности – угрозе мумификации. Те же люди с тусклыми душами делали все, чтобы разъять живую педагогику, как труп, превратив в мертвые разделы и параграфы на страницах учебников, в циркуляры с распоряжениями и инструкциями вышестоящих инстанций.

Тем временем отечественные открытия становились мировым достоянием и уже в этом якобы новом качестве возвращались к нам же в красивой заграничной упаковке и принимались к сведению. Увы, чаще к сведению, а не к действию.

Например, как объяснить тот прискорбный факт, что двухсотлетие со дня рождения выдающегося педагога К. Д. Ушинского (1823–1871), которое недавно отмечали во всем мире, в России прошло почти незамеченным? Это событие не освещалось широко в СМИ, и, насколько мне известно, только в двух столичных педагогических университетах прошли научно-практические конференции и семинары, посвященные дальнейшему развитию теории и практики на основе подходов, выработанных нашим великим соотечественником.

Тем не менее основания для сдержанного оптимизма у меня все-таки есть. Дело в том, что сегодня мы живем в стеклянном доме. Сети интернета, опутавшие планету, позволяют ученым и практикам беспрепятственно общаться между собой в блогах и чатах. Так происходит своеобразная прокачка крови, во время которой она постоянно обогащается кислородом новых знаний. В такой благотворной питательной среде рождаются новые ученые.

Однако развитие педагогической мысли сегодня было бы невозможно без опоры на опыт выдающихся деятелей прошлого, которые своей работой заложили основу современных принципов образования. В этой книге пойдет речь именно о таких педагогических титанах: Я. Корчаке, А. С. Макаренко, Н. И. Пирогове, К. Д. Ушинском, С. И. Гессене и других.

Представляемая читателю книга содержит сверхзадачу – ободрить педагогов, внушить оптимизм всем тем, кто не испытывает страха, вступая на новые неизведанные тропы познания.

Казалось бы, о каком оптимизме может идти речь, когда судьбы оставивших свой живой след в педагогике первооткрывателей, которые предстанут перед читателями этой книги, были так похожи и одинаково печальны? Да, цена за прорыв в будущее всегда высока, но в конечном итоге мы, нынешние педагоги, стоим на плечах тех титанов. Одного этого достаточно, чтобы бережно и благоговейно отнестись к их биографиям.

Тем не менее я меньше всего хотел бы, чтобы книга читалась как мемориал великим отечественным педагогам прошлого. Такой подход являл бы собой если не мумификацию, то как минимум бальзамирование. «Я люблю вас, но живого, а не мумию», – сказал Маяковский по отношению к другому персонажу истории. Одного сознания того, что дело героев этой книги живет и побеждает, мало.

Справедливости ради стоит заметить, что открытия этих титанов духа вызывали неприятие не только потому, что, как справедливо замечал М. Жванецкий, «нашедшего выход затаптывают первым». Педагоги-первооткрыватели намного опередили свое время, поэтому их прозрения зачастую не принимались современниками, ибо противоречили тому, что казалось тем очевидным. Логика отрицания педагогических открытий (как, впрочем, и любых других в науке) была примерно такая: «Мы же все видим, что Солнце вращается вокруг Земли. А гелиоцентрическая система не что иное, как плод болезненного воображения авторов». Так что по достоинству оценить научную и практическую ценность совершенного героями книги можно лишь сегодня. Читатель сможет сам убедиться, насколько злободневны строки, написанные столетие назад педагогами прошлого, благодаря обширным выдержкам из их работ, приведенным в этой книге. Кажется, будто они отвечают на нынешние угрозы и вызовы времени. Я и сам часто перечитываю их труды и обращаюсь к ним за советом.

Крона древа познания раскидиста. Его ветви, переплетаясь между собой, дают новые побеги, приносящие свежие плоды, вкусить которые дано лишь тем, кому близки по духу педагоги прошлого, кто прозревает в каждом из них личность.

Деревья, только ради вас,И ваших глаз прекрасных ради,Живу я в мире в первый раз,На вас и вашу прелесть глядя.Мне часто думается, – богСвою живую краску кистьюИз сердца моего извлекИ перенес на ваши листья.И если мне близка, как вы,Какая-то на свете личность,В ней тоже простота травы,Листвы и выси непривычность.Б. Пастернак. 1957

И последнее замечание. Несмотря на то что в книге перелистываются живые страницы истории отечественной педагогики, я намеренно избегаю хронологического подхода к изложению (от Адама и до Потсдама). Почему? Потому что переплетение ветвей древа познания диктует совершенно другой подход: выявление взаимосвязей событий и явлений в историко-культурном контексте. Такая синергия позволяет правильно ориентироваться в пространстве и во времени. Поэтому свое изложение я намеренно начинаю с событий относительно недавних.

Глава 1

Парадоксы социального и педагогического проектирования

Алексей Калашников и «серые зоны» советской педагогики

Одна из интереснейших фигур в истории отечественной педагогики – недооцененный у нас министр просвещения РСФСР А. Калашников, занимавший свой высокий пост в краткий период с апреля 1946 по 1948 год. Это была, прямо скажем, не самая вегетарианская эпоха, совсем не располагающая к проведению образовательных реформ гуманистического толка. Государственный каток утюжит все живое, приближается окончательный разгром генетики, а потом и запрет кибернетики, вскоре наберет обороты дело врачей-отравителей, по сути, уже началась антисемитская кампания под лозунгами «борьбы с космополитизмом».

Но в сгущающейся атмосфере коллегия Наркомпроса последовательно рассматривает вопросы улучшения подготовки педагогов и преодоления второгодничества. Опрошенные министром учителя в один голос говорят о том, что надо не бороться с второгодничеством, а предупреждать неуспеваемость. А в речи министра, вслед за требованием внимательного изучения ребенка, появляются термины «дифференцированный подход» и «индивидуальный подход», звучат слова о любви учителя к ученику, внимании и заботливости к детям. Свой анализ ситуации министр заканчивает тезисом: «Надо поставить вопрос о требованиях к работе директора, об индивидуальном подходе». Так требование индивидуального подхода, а вслед за ним и принципы любви, заботы и внимания к детям плотно входят в арсенал педагогической литературы и журналистики того времени. Парадокс? Да, но закономерный. Достаточно представить себе реальное положение дел в послевоенной школе – нехватку школьных помещений и педагогических кадров, четырнадцатилетних учеников-переростков, которых учила моя мама-учительница в первом классе наряду с семилетками, – чтобы понять, почему министр перенес акцент с недостатка материальных ресурсов и объективных социальных причин второгодничества на квалификацию и методы работы учителя. Но какова бы ни была настоящая причина, одно несомненно: в этот момент была сделана попытка психологизации педагогического подхода к ребенку.

В открытую Калашниковым «серую зону» немедленно устремляются талантливые преподаватели и психологи (А. Н. Леонтьев, Д. Б. Эльконин, С. Л. Рубинштейн, Б. М. Теплов), обогатившие теорию и практику советской педагогики. Плодами их разработок мы пользуемся по сей день.

Рождение и смерть коммунарского движения

Другой парадокс относится уже ко времени хрущевской оттепели. Время переломилось, все вокруг дышит переменами, уцелевшие зеки возвращаются из лагерей, идеологические тренды – борьба с «культом личности» и «возвращение к ленинским нормам партийной жизни». Страна, устремленная в будущее, демонстрирует невиданные научно-технические достижения: запуск искусственного спутника Земли, первая в мире атомная электростанция… Многие искренне верили в утверждения Н. С. Хрущева о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». В литературе и кинематографе ведущим течением становится «новая искренность». На этой оттепельной волне возникает коммунарское движение. Коммунары в красных галстуках, маршируя по улицам Ленинграда, скандируют речовку: «Да здравствует наука, да здравствуют прогресс и мудрая политика ЦК КПСС!» Ироническая коннотация здесь начисто отсутствует (она придет позже), коммунары искренне верят в научно-технический прогресс и всей душой поддерживают курс партии на обновление жизни, реализовать который мешают ретрограды и формалисты, утратившие отношение к революционным идеалам как к святыне. Комсомольская богиня и комиссары в пыльных шлемах, воспетые Б. Окуджавой, для них идеал для подражания, равно как и первые, зарождавшиеся в 1920-е годы пионерские отряды.

Откуда им было знать, что тогдашние юные ленинцы буквально всё позаимствовали у первых русских скаутов: формы самоорганизации, символику, ритуалы, наполнив их коммунистическим содержанием. Сравните слова скаутского гимна, написанного в 1915 году Н. Адуевым: «Будь готов, разведчик, к делу честному, / Трудный путь лежит перед тобой…» – с пионерским салютом: «К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов! – Всегда готов!»

Коммунарская романтика безраздельно овладевает душами детей и взрослых, вовлеченных в это движение в 1960-е. Дети, воспитанные в этой стилистике, отказываются снимать красные галстуки даже дома (это же предательство), а взрослые девушки-вожатые идут в них в загс. Это сегодня творцы обновленных и перелицованных по разнообразным лекалам пионерских проектов умудряются как-то совмещать марксистскую и религиозную идеологию. Коммунары были беспримесными верующими атеистами, ощущавшими себя едва ли не апостолами грядущего коммунистического царства, потому и старались изо всех сил воплощать в обыденной жизни высокие идеалы – немедленно, здесь и сейчас.

На том и споткнулась очередная педагогическая утопия, просуществовав недолго. Никакой диссидентской контрабанды коммунарское движение не несло, угрозы общественно-политическому строю не представляло. Настоящие советские патриоты, а не пришлись ко двору. Почему?

На этот вопрос существуют как общие, так и конкретные ответы. Начнем с общих. На смену «оттепели» пришли «заморозки». Танки на улицах Праги убили иллюзию о социализме с человеческим лицом. Авторитарное государство в который раз натянуло идеологический поводок. Оно всегда с подозрением относится к спонтанному неконтролируемому активизму, будь то коммунары или волонтеры, справедливо подозревая, что из этих «побегов», хотя они и не замышляют побег из системы, со временем может вырасти полноценное гражданское общество. Казалось бы, ответ на вопрос о гибели очередной педагогической утопии очевиден и лежит в привычной плоскости исторического анализа педагогического явления. Но это совершенно не проясняет глубинную природу конфликта.

Понять его истоки можно с помощью социальной лингвистики, воспользовавшись ее термином «диглоссия». При диглоссии два языка сосуществуют в сознании одного человека, который в различных ситуациях обращается к разным языкам, при этом полагая, что пользуется одним и тем же. Это явление имеет глубочайшие корни. Так, например, в России в сакральной сфере использовался церковнославянский язык, в описании земных устроений – русский.

Коммунистическая квазирелигия породила своеобразную идеологическую диглоссию. Публичная и приватная жизнь в СССР подчинялись взаимоисключающим нормам, которые в равной мере принимались обществом. Соответственно, один, «сакральный», язык применялся для обсуждения идеалов в официальной печати, на партийных и комсомольских собраниях, другой отражал поведение людей в реальной жизни.

Коммунарское движение выглядело как ультрасоветское, но их практика отличалась от ритуалов советской школы. В пределах коммуны ее члены психологически существовали в ином мире, отличавшемся от остального советского общества, ощущая себя вестниками уже наступившего коммунизма. Тем самым они подрывали устоявшийся порядок, поскольку воспринимали официальные лозунги всерьез.

Высокими принципами коммунары пытались руководствоваться и в повседневной жизни. Именно в этом глубинная причина конфликта. Не снятый красный галстук на шее невесты еще мог сойти за милое чудачество. Но их учили свободно, прямо в глаза высказывать свое мнение, невзирая на возраст, социальный статус оппонента и окружающую обстановку. Вот коммунары и резали «правду-матку» педагогам, директорам школ, партийным и комсомольским функционерам.

Наученные горьким опытом войны и скудной послевоенной жизни, их родители после работы выстаивали в длинных очередях за дефицитными продуктами (а что тогда не было дефицитным!), стремясь добыть лучший кусок для своих детей, но не встречали в их глазах благодарности. Вместо признательности – гневные обвинения в мещанстве, вещизме и бездуховности: «Мы с горящими сердцами стремимся жить для людей, у нас „все дела творческие, иначе зачем?“, а вы путаетесь под ногами с селедкой, колбасой и прочим вздором». К тому же родители не понимали этих вечных поисков экстремальных ситуаций, когда из летних лагерей их дети возвращались исхудавшими, с руками, покрытыми цыпками. Конфликт с окружающей действительностью был неизбежен, ибо столкнулись две модели жизни: утопическая и прагматическая. В отличие от диссидентов, коммунары не понимали, что существует разрыв между идеологией и повседневными практиками и что язык советской идеологии не был рассчитан на использование в повседневной жизни. За что в итоге и пострадали.

Из бесед со своими друзьями и знакомыми, которые когда-то были частью этого движения, я знаю, как по-разному сложились судьбы бывших коммунаров. Одни, испытав на себе и пережив как драму практику двойных стандартов, ушли в ниспровергатели системы. Другие стали активными «прорабами перестройки», чтобы вскоре пережить еще одно горькое разочарование от ее провала. Третьи, напоенные романтическими воспоминаниями юности, до сих пор идеализируют все советское. Но все они с увлажненным взором поют: «Мы оставим на память в палатках / Эти песни для новых орлят».

Они и вправду похожи на детей, не преодолевших трудности взросления, которые связаны с тем, что в реальном (неважно, в каком – авторитарном или демократическом) обществе слишком много ценностных систем, противоречащих друг другу. Сегодня таких систем неизмеримо больше, нежели в эпоху оттепели: религиозные и позитивистские, консервативные и демократические, общечеловеческие и национальные.

Рано или поздно любой педагог, вне зависимости от временного и социально-политического контекста, встает перед дилеммой: как преодолеть зазор между правилами и ценностями, внушаемыми в детстве, и их корректировкой при столкновении с большим миром? Увы, «мир уродлив / И люди грустны» (как написал американский поэт Уоллес Стивенс). Вечная педагогическая проблема: как одновременно учить детей говорить правду и вводить их в мир, полный лжи и противоречий? Универсальных рецептов нет.

С этой точки зрения любая педагогическая система утопична по сути, ибо пытается решить открытые вопросы, не имеющие окончательного решения. Здесь каждый выбирает для себя. Важно лишь не заноситься, приняв душой совет мудрого Я. Корчака, в равной мере относящийся и к взрослым, и к детям: «Есть разные истины: твоя, моя, его. Наши истины неодинаковы вчера и сегодня. А завтра твоя и моя истины будут другими». При таком настрое перестаешь располагать людей и детей на шкале «свой – чужой».

Что до поседевших воспитанников коммунарcкого движения, то из личных контактов с ними выношу ощущение, что большинство из тех, кого я знаю, – глубоко порядочные люди, вне зависимости от их ценностных и политических предпочтений. Несмотря ни на что, педагогическая утопия влила свет в их души. А прививка творчества, полученная в юности, до сих пор позволяет украшать свою жизнь и реализовывать себя, преимущественно в хобби и занятиях с внуками – возраст есть возраст.

«Серой зоне» мы обязаны еще одним парадоксом: возникновению физико-математических школ в разгар хрущевской реформы образования.

Элитарное или эгалитарное образование?

Как у элитарного, так и у эгалитарного подхода к образованию всегда будут горячие поклонники и противники. Их нескончаемый спор длится веками, попеременно предоставляя серьезные и весомые аргументы как той, так и другой стороне. В самом деле, кто возьмет на себя смелость предсказать, какая среда для развития личности ребенка окажется благотворной, решившись дать безапелляционный совет, куда его поместить: в инклюзивную школу, где рядом с ним будут учиться дети с ограниченными возможностями, или в элитную гимназию, создающую идеальные условия для взращивания гениев. И там и там есть свои плюсы и минусы. Взвешивать их – дело неблагодарное, а главное, лишенное смысла: все дети разные, сколько людей, столько и мнений. Уже хорошо, когда есть возможность выбора.