Пираты Карибского моря. Проклятие «Чёрной Жемчужины»

И. Воронина

Пираты Карибского моря. Проклятие "Чёрной Жемчужины"

Пролог. В тумане

1705 год.

Раннее июньское утро. Непроглядный туман, небывалый в этих тёплых водах, накрыл безбрежное море, превращая его в бескрайнее безвидное ничто, не имеющее верха и низа. Только плеск волн о деревянный борт корабля напоминал, что мореплаватели ещё на этом свете, а не перевалили за край земли.

Анкерный фонарь на носу, оставленный с ночи зажжённым по такому случаю, едва разгонял белёсую муть и, скорее, мешал, чем помогал наблюдателю в воробьином гнезде на фок-мачте. Паруса безвольно обвисли на реях в штиле, повисшем над водой.

Флагман английского королевского флота, фрегат «Бесстрашный», дрейфовал сквозь хмарь, и казалось, что ни позади, ни впереди ничего нет. Один лишь туман, в котором терялся и нос корабля, и корма, и верхушки его мачт. Матросы настороженно молчали, поскрипывание такелажа увязало во мгле, как в пуховом одеяле.

В этой пропитанной напряжённым ожиданием тишине над палубой неуместно звонко разносилась пиратская песенка, которую пел тонкий детский голос.

Девочка лет девяти, самая юная пассажирка «Бесстрашного», успела научиться понимать беззлобный матросский матерок за несколько месяцев долгого плавания, хоть матросам и приказали держать язык за зубами в присутствии юной мисс. Но разве такие запреты могут удержать живой и цепкий девятилетний ум от впитывания знаний? То, что её бонна была весьма самоотверженна в стремлении оградить свою подопечную от грубостей и грязи морской жизни, делало это цель лишь привлекательнее.

А ещё она, как губка, впитывала матросские песни.

Она, наряженная в платье по последней английской моде, в столь ранний час уже красовалась тщательно уложенными светлыми кудрями. Она с абсолютно прямой спиной стояла на полубаке, у самого бушприта, чинно сложив руки перед собой, и поставленным голосом, тщательно артикулируя, как учил маэстро Феррини, исполняла песню, которую втихушку подслушала у матросов:

Мы грабим, за нами стрельба и разбой,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Крушим всё, приходим приливной волной,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Йо-хо, йо-хо, опасности по мне!

Воруем, до нитки мы всё унесём,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

И флаг с королевских корветов сорвём,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Йо-хо, йо-хо, опасности по мне!

Погибель свою мы отыщем на дне,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Вся правда в вине, и волне, и резне

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Йо-хо, Йо-хо, опасности по мне!

Любые бури нам ни по чём,

Так выпьем по чарке, йо-хо!

Пираты…

На её плечо легла тяжёлая, загрубевшая от просоленных пеньковых канатов рука.

– Тихо! – приглушённо прорычал сиплый голос.

Девочка вскрикнула и обернулась. Лицо её побледнело, и на нём проявилась россыпь совсем не аристократических веснушек. За её спиной стоял старпом, кряжистый невысокий мужчина лет пятидесяти в цилиндре, чёрном сюртуке и сером камзоле поверх белой рубахи и с чёрным же шейным платком. На щеках его красовались шикарные бакенбарды, которыми тот явно очень гордился.

Он строго посмотрел на девочку, сдвинув кустистые брови, а потом устремил настороженный взгляд в туман.

– В здешних водах столько пиратов! Хотите беду на нас накликать?.. – прорычал он, склонившись над ней.

– Мистер Гиббс, довольно! – прервал его сильный мужской голос.

К ним, заложив руки за спину, шёл Джеймс Норрингтон, старший офицер «Бесстрашного». Зрелый мужчина, честной службой снискавший столь высокий пост на борту флагмана королевского флота. Ему едва исполнилось тридцать, и он был высок, статен и силён А ещё – весьма недурён собой.

В отличие от Джошами Гиббса, капитан Норрингтон был одет по полной форме королевского флота: синий флотский сюртук с золотым шитьём, белый камзол, белые брюки из грубого хлопка, чулки и начищенные до блеска броги. Его тёмные волосы под треуголкой были собраны лентой в низкий хвостик. На висках красовалось всего по одному локону с каждой стороны, в отличие от принятых двух. На старпома он смотрел строго и слегка надменно.

– Она пела про пиратов! – старпом обвинительно ткнул в девочку пальцем. – Не к добру такие песни, когда корабль окутан туманом, помяните моё слово!

– Да, непременно, – с каменным лицом ответил Норрингтон. – Ступайте.

Гиббс поджал губы, глаза его недовольно сузились.

– Есть, лейтенант! – процедил он сквозь зубы и пошёл прочь, пробормотав вполголоса: – Женщина на корабле – не к добру, – и совсем уже тихо добавил: – Даже маленькая.

Лейтенант даже не счёл нужным проводить его глазами.

Гиббс отошёл подальше от строгого лейтенанта, вытащил из-за пазухи крохотный бурдюк, даже, скорее, кожаную фляжку, с которой он не расставался никогда и понемногу прикладывался к ней с утра до вечера. Старший офицер очень не одобрял этой привычки старпома. Гиббс старался повернуться к Джеймсу Норрингтону спиной, чтобы тот не заметил его манёвра, и украдкой сделал небольшой глоток остро пахнущей жидкости.

Неподалёку от Джеймса Норрингтона на палубе показался Уэзерби Суонн. Этот манерный мужчина лет пятидесяти был одет не в пример вычурнее лейтенанта: в красный камзол, треуголку со страусиным пером и в темноволосый парик с буклями. Он стоял прямо, будто проглотил палку, и осматривал море с невозмутимым лицом истинного лорда.

– Разве это не интересно, встретить пирата? – открыто спросила девочка, глядя на лейтенанта.

Норрингтон посмотрел на девочку, не склоняя головы, и улыбнулся одними губами.

– Не очень, мисс Суонн, – он подошёл к лееру и устремил взгляд в море, стоя подле девочки. Его голос зазвучал жёстко и непримиримо. – Ведь они – мерзавцы и злодеи. И я приложу все силы к тому, чтобы всякий, кто носит пиратское клеймо, получил по заслугам, – и он добавил со смешком, – разжился пеньковым галстуком.

На корабле мисс Суонн наслушалась многого, но всё же, некоторые идиомы приводили её в некоторое замешательство. Вот и сейчас лейтенант Норрингтон употребил выражение, которого она не знала. Она хлопнула глазами и непонимающе огляделась по сторонам. Мистер Гиббс, видимо, неравнодушный к пиратской теме и не пропускавший ни слова, пришёл девочке на помощь и потянул себя за шейный платок, выкатив глаза и высунув язык. Не понять пантомиму было невозможно, и девочка в ужасе сжалась и со страхом посмотрела на Норрингтона.