Мерзость

Иван Афанасьев

Мерзость

На тёмно-зелёных обоях с узорами из роз и тюльпанов висят настенные часы из красного дерева. Маша кидает взгляд – стрелки показывают без десяти пять. «Ещё чуть больше часа» – думает. В это время по телевизору передают повтор записи инаугурации свежеиспечённого президента Российской Федерации. Забавный лысоватый человечек, за ним стоит дед, похожий на старый страшный дом. Человечек читает речь твёрдо поставленным голосом, но с какой-то едва уловимой тревогой.

«Сегодня я обращаюсь к вам, потому что вы доверили мне высший государственный пост в стране».

– Ну вот… Теперь мы заживём по-другому, да, коть? – говорит Маша кошке-трёхцветке Мусе. Та лежит на подоконнике и деловито намывает морду – закатное солнышко подсвечивает бледное тонкое пузико. Кажется, она со всем согласна, ведь тогда её обязательно покормят.

«Я понимаю, что взял на себя огромную ответственность».

Маша сидит возле платяного шкафа, который пару месяцев назад они с Максимом перевезли из бабушкиного дома – старушке в могиле он уже незачем, а молодым пригодится, так сказала бы её мама. Рядом на полу лежит раскрытая сумка-баул из полипропилена – в ней часть вещей Макса. Трусы, майки, тапочки. Маша скинула всё прямо на пол и раскладывала по стопочкам. Мама всегда повторяла: при путёвой жене и муж путный. Маша – путёвая жена.

«Вы поверили, что вместе мы сможем изменить нашу жизнь к лучшему. Но я понимаю, что ваша поддержка – это только аванс».

Маша держит за рукава белую майку с принтом: на нем их общее фото. Она в купальнике, очках для дайвинга и с трубкой, на нем – расстегнутая рубашка и банка пива «Сокол» в руках. Он приобнял её и улыбается. Внизу подпись: «Архипо-Осиповка, 1999 год».

– Помнишь, Муська, ты ещё тогда была котёночком, мы как раз, когда вернулись, поехали к бабуле и забрали тебя. Ну, точнее, я забрала – Макс не очень хотел, чтобы в доме жила кошка. Мы на море потратили все деньги – представляешь, поехали с тысячей рублей. Думали, что будем жить как короли! Ха-ха. Но мы были абсолютно счастливы – только мы вдвоём…

В её голосе, как и в голосе лысоватого мужичка по телевизору, слышно хорошо различимое беспокойство. Маша складывает майку в баул. Кажется, всё. Потом вспоминает. Из-под жёлтой хлопковой рубашки достаёт цепочку с кулоном: маленькая безделушка, которую купил ей Максим там же, в Архипо-Осиповке, на тот момент – шикарном курорте для небогатых россиян. Позолоченное сердечко с дверкой – внутри совместная фотография: она и Максим стоят, обняв друг друга, на лицах улыбки. Маша смотрит на него и чувствует, что вот-вот расплачется. Идёт в ванную, от души умывается, пока слёзы на глаза давить не перестанут. Возвращается, садится на пол, но тут же вскакивает, как ужаленная: больно, забыла, что вчера получила ремнём. Его Максим принёс из инженерных войск – некрасивая, успевшая подистереться за два года службы армейская портупея. Самое страшное в ней – медная бляха. Однажды он попал ею прямо по машиной попе: кровь проступила сквозь белое платьице в горошек. Так и не отстиралось – пришлось выбросить.

Бляха с ремнём лежала на самом дне баула. Маша раньше и не помнила о ее существовании – ровно до того момента, когда Макс стал водить к ней домой каких-то незнакомых баб. Да, к ней – потому что Макс жил с родителями, а потом общую квартиру отсудил мамин брат, так что никаких прав на жилище муж не имел. Вместо прав у него был ремень.

Один раз Маша попыталась сбежать к собственной маме домой – та её ещё кое-как пожалела, хотя и добавила, что «пусть бьёт – главное не пьёт». В другой раз за порог не пустил отчим – сказал, что «жена без мужа – равно, что лужа». Пришлось ей возвращаться. Муж добавил: «кулак тяжёлый – потому что жизнь нелегка». И ударил её кулаком с порога. Спасибо, что не ремнем, хотя потом и его стал доставать. Подруги говорили, что его надо пожалеть, что это его контузия в Чечне таким сделала, а так он парень хороший и любовь должна бы вылечить. И Маша любила. Как могла и пока могла.

Выступление лысика по телевизору кончилось – в пять должна начаться «Я и моя собака». Оставался ещё час до прихода Максима – главное, не передумать, сказала себе Маша.

Конечно, Максим скажет, что ему некуда идти, но она точно знает, что есть – он сам много раз ей твердил это во время ссор. Скажет, что любит её, но это уже давно не так. Он наверняка попытается выломать дверь – однажды он уже пробовал, и Маша, испугавшись, открыла ему; тогда он приложил её головой о дверной косяк. Он захочет вызвать милицию – но они не расписаны официально, так что она имеет полное право выставить его за порог. Он позвонит её маме – но Маша специально выдернула шнур, чтобы настенный телефон на двери не работал и до неё не могли дозвониться. Она скопила немного денег – их хватит, пока она не найдёт работу. Конечно же, приедет мама и попытается потребовать впустить её, «поговорить», но Маша знала, что эту квартиру на неё переписал покойный отец, и она имела полное право не пускать вообще никого. А через два дня приедет Катька – они заранее договорились, что та поживёт недельку-другую, пока всё равно у неё каникулы в политехе, чтобы Маша не сошла с ума от одиночества.

Все, в общем, распланировано. Если только не…

Раздался громкий стук в дверь. Муська испуганно спрыгнула с подоконника. Телевизор будто тоже слегка затих, и дикторы на передаче заговорили тише. Из трескучего радио на кухне доносится приглушённый голос Филиппа Киркорова. Маша замерла – казалось, можно было услышать, как колотится пульс в руках. Стук раздался ещё раз. Почему Максим так рано? Ведь ещё шести нет.

В поисках какого-то ответа и спасения она окидывает взглядом комнату и цепляется взглядом за календарь – и тут её осеняет: пятница же! Сокращённый день на заводе. Маша прикусила губу: как она могла забыть? А что, если она забыла закрыть дверь? Хотя нет, стоп, закрыла, иначе почему он стучится. Но в квартире осталась ещё одна его сумка! Господи, помоги…

– Маша? Ты выключила звонок?

Она слышит его голос с той стороны двери. Ни капли злости, – недоумение. Для верности она действительно выключила звонок – сняла и выбросила колокольчик. Сейчас наверняка размышляет, как снаружи оказались его вещи. Почему Маша его не встречает его с порога? Даже на секунду стало его жалко и захотелось впустить и накормить ужином. А потом вспомнила, что ничего не готовила.

И представила, как за это получит по лицу полотенцем.

Ещё один стук в дверь – уже не стук, а полноценный удар. Надо себя пересилить. Маша выключает телевизор и тихо идет к двери. Крохотная прихожая, соединяющая комнатку с едва ли не такой же крохотной кухней, кажется невероятно тесной – хочется бежать, запереться в ванной или туалете, закрыть уши, как в те времена, когда мама с папой ругались, и гудеть, лишь бы ничего не слышать.

– Машуль, ты там или нет?

Может, обошлось бы? Вдруг он шел в хорошем настроении? Получил прибавку к зарплате, а она решила его выставить из дома. Вот те и раз. Маша теребит цепочку дверного замка, раздумывая, что ей сказать…

– Маша, я слышу, что ты там. Я не понял, что это за херня такая? Ты решила мои трусы выбросить?

– Макс… – начинает Маша, но понимает, что она так сильно напугана, что голос не слушается. Но она пересиливает себя, кашляет, чтобы продрать немного будто севшее горло, и продолжает:

– Макс, там ещё одна сумка осталась… Я тебе тоже её передам, когда ты те вынесешь…

– Что ты несешь опять? Ты меня что, выставляешь?

– Макс, пожалуйста…

– Давай открывай дверь, иначе выломаю нахер.

– Макс, уходи, пожалуйста… Я устала…

– Алексеева! Открывай. Быстро. Повторять не буду.

В голосе Макса начинают проступать знакомые нотки агрессии. Когда он злится, он всегда называет её по фамилии – как будто сержант своего подчинённого в армии, он как раз под конец службы получил ефрейторские лычки на погоны. Гордый такой был, хвастался дембельским кителем. Китель, кстати, был и правда красивый – Маша его тоже сложила в баул за дверью.

– Я так больше не могу. Прости, пожалуйста, – отвечает она.

Сильный удар в дверь, кажется, плечом. Маша от испуга отпрыгивает. Инстинктивно хочется прижаться к ней спиной, чтобы, не дай бог, не прорвался, но Маше очень страшно. Она уже начинает жалеть, что выдернула провод от телефона – может, позвонить в милицию? А что, если они встанут на его сторону и помогут ему войти?

Потом – тихо. Что там с ним случилось – ушел?

Нет, минуты через три снова голос:

– Машенька…

Словно другой Максим говорит. Тот, с которым они катались на горках в аквапарке в Архипо-Осиповке, с которым гуляли по песчаным пляжам Анапы и целовались у Тешебского водопада. Тот, который, уезжая в армию, умолял её, чтобы она его дождалась – а они с мамой возили ему пирожки и котлеты из манки.

– Маша, прости меня, пожалуйста. Впусти меня, мы обо всем договоримся.

Разумеется, договоримся. Раньше после этого слова он всегда доставал ремень.

– Мы вообще больше никогда разговаривать не будем, – говорит Маша.

– Маш, ну куда я теперь? Я же с ума сойду. Ну пожалей ты меня…

– Нет, Максим. Я тебя не впущу.

– Какая же ты всё-таки сука…

Потом снова удары – один за другим: ногами, плечами, руками, брошенным в дверь баулом. Маша плачет и кричит, чтобы Максим ушёл. Маша слышит голоса соседей – кажется, вечно бухой афганец Борис Витальевич от криков за дверью вышел на лестничную клетку. Завязалась возня – потом раздался крик Максима: кажется, он пропустил удар от соседа. Витальевич опасен, когда пьян, а он, очевидно, пьян – а вдруг дойдет до поножовщины? Какой кошмар. Маша сидит, обняв руками колени, и плачет, уже навзрыд. Из кухни показывает мордочка Муськи – она шипит на дверь и затягивает противным голосом недоброе «мяу»…

К шести все стихло. Максим ушёл. Маша трижды смотрела в глазок, а потом выходила на лестничную клетку – с молотком, потому что без него было очень страшно. Никого не было, сумки тоже исчезли, только мелкие брызги крови на стенке. Выставила последний баул – потом как-нибудь, наверное, заберёт, и тут же закрыла дверь на замок и цепочку. Сварила гречки, перекусила. Вскипятила чайник, налила заварки. Достала мятные пряники – съела один. Запила чаем. Это первый вечер за долгое время, когда она ничего не приготовила на ужин – для неё это было так необычно. Раньше Максим приходил и ел, а потом уходил и возвращался дай Бог если к полуночи.

Сидела, мешала чаинки ложкой. Как ей объясниться с мамой? Что скажет отчим? Приедут ли они сюда со скандалом? А что сказала бы бабушка? Что сказал бы папа, будь он жив? Хотя он-то наверняка её пожалел бы – папа вообще любил её больше всех на свете, всегда в детстве с работы приносил по конфете, особенно вкусными были «Раковые шейки». Мама говорила, что балует он её, что надо её растить в строгости, а то избалуется. А он всё равно конфеты носил. Да, папа бы её пожалел. Но он умер. Никого у нее не осталось, кроме Катьки, но та поехала на похороны тётки в соседнее село и должна была приехать не раньше, чем через два дня.

Попыталась отвлечься – включила телевизор. Но в голову все равно лезло мамино: «девка без мужика – что лысая». У Маши были красивые волнистые волосы каштанового оттенка – всем на зависть. Но сейчас ей казалось, что она действительно лысая – страшная, некрасивая и никому не нужная. Максим был у неё вторым – первый ушёл куда-то через три дня, как увидел, что у неё пузо растёт. Возможно, поэтому Максим и бил её – после выкидыша она, кажется, стала бесплодной. Узнать наверняка времени так и не было. Мама Максима, которая Машу невзлюбила, говорила, что «девка порченая – проклятье для семьи». Вот он и бил Машу, как проклятую – вечно кричал, что не хочет она «пузеть», не принесёт ему сына. Да кому она вообще такая нужна-то, бесполезная, без денег, работы, мужа?