Формула плова

Над нашими головами висело рыжее солнце, спокойное и тяжёлое, словно колоссальная капля раскалённого стекла. Оно испускало мягкий, вязкий свет, от которого всё вокруг казалось слегка расплавленным. А дальше, за горизонтом космоса, зияла чёрная дыра – безмолвная пасть небытия. Её края мерцали, как зеркало, в котором время само на себя смотрело и сжималось в точку. Никто не знал, кто здесь охотник, а кто жертва – солнце или тьма, но Сицилиус не сомневался: в конце концов победит чёрная дыра, ведь даже свет не в силах убежать от того, кто умеет ждать вечность.

– Слушай, Сицилиус, что ты нам хотел сказать? – подал голос Галантиус, бизнесмен из отряда птеранодонов. Он был щеголь: на его крыльях поблёскивали золотистые татуировки, клюв начищен, а на груди болталась подвеска с кристаллом териона. Этот тип всегда суетился и любил говорить громко, чтобы все слышали, что у него «важные дела». – Конечно, мы тебя уважаем, но у меня магазин простаивает, клиенты ропщут… да и лететь на север за товаром нужно, пока буря не началась…

Раптор посмотрел на него взглядом, в котором было столько холодного презрения, что Галантиус мгновенно сжался и, опустив крылья, спрятался за массивные тела бронтозавров. Я хмыкнул. Знал я этого болтуна: спекулянт, обманщик, паразит на торговле временем. Когда-нибудь я откушу ему перепончатые крылья – пусть ползает по песку, философствует о марже.

Сицилиус слегка прочистил глотку – звук этот прокатился по равнине, как камень по металлу, – и произнёс низким, хрипловатым голосом:

– Я сделал одно открытие… и хочу с вами поделиться. Конечно, пока всё на уровне гипотез, но есть факты, которые подтверждают мои мысли.

Толпа замерла. Даже диплодоки прекратили лениво шевелить хвостами. Все знали: если главный раптор собирает совет, значит, речь пойдёт не о торговле мясом или делёжке территории. Что-то большое. Что-то, от чего даже звёзды на минуту перестают мигать.

– Давай, давай, – раздались голоса, и в воздухе повисло нетерпение. Мы любили слушать Сицилиуса. Он говорил редко, но каждое его слово оставляло след – как коготь на камне.

– Итак, раньше мы жили не здесь, не на планете Глиесе 581-d… – произнёс Сицилиус с тем самым тоном, от которого даже ветви кристаллических деревьев дрогнули.

Первая же фраза вызвала у всех лёгкое потрясение. Даже у меня – хотя идиотом я не считался. У меня, между прочим, был диплом Академии Хвостатых Наук, факультета практической палеобиофилософии, с отличием по курсу «Теория питания в экстремальных условиях». Да и соображал я не хуже прочих: мог решить головоломку из четырёх костей за три минуты, рассчитать гравитационную дугу прыжка и отличить водоросль от съедобного мха (чего, кстати, не мог половина моих знакомых).

– А где? – протянул плезиозавр, высунув длинную морду из озера. Морда у него, как обычно, блестела от водорослей, а глаза щурились от солнца – хитрые, довольные собой. Вот уж несерьёзная скотина. Всё плавает да условия ставит, будто не древний ящер, а бюрократ с плавниками: “подвези меня на другой берег, но за двойную плату, у меня, видите ли, спина болит”. Мы с ним как-то уже повздорили по поводу цены за транспортировку через болотный пролив – он дерзко выставил счёт в дважды больше нормы, аргументируя тем, что «вода нынче плотнее». До драки не дошло, ибо Сицилиус тогда вмешался, посмотрел на нас так, что вода в озере пошла рябью, и строго пообещал обоим неприятности, если ещё раз начнём сцепляться. Так что я язык прикусил… но память держит зло, да.

– Раньше, – продолжил вождь, будто не замечая волнений, – мы жили на планете, которую я прозвал… хм, “Грязь”. Нет, подождите… лучше “Земля”. Да, “Земля” звучит благороднее. Она была третьей по счёту от своей звезды, которую я назвал… э-э-э… “Солнце”. Мы жили там сотни миллионов лет. Было хорошо. Что именно хорошо? Ну, климат тёплый, еда валялась под ногами, хищников хватало, но и добычи было море. Никто нас не тревожил, кроме друг друга. Правда, мозгов у нас тогда было чуть меньше, чем у дождевого червя. Бегали туда-сюда по равнинам, ревели, махали хвостами, а зачем – сами не знали. Исследовать мир? Да кому это в голову пришло бы!

– О-о-о, как скучно было, – протянул чей-то ленивый голос из задних рядов – кажется, от одного из анкилозавров, тех самых, что и сейчас не блистают интеллектом.

Я машинально почесал свой затылок – тот самый, где у меня панцирь потемнел от времени. Там как раз жило одно мерзкое существо – паразимт, мелкий кровосос с тремя присосками и жутким аппетитом. Укус его напоминал вспышку молнии, только не снаружи, а прямо под кожей. Проклятый паразимт всегда выбирал самый неподходящий момент, чтобы впиться. Я вздохнул и оставил затылок в покое.

Сицилиус кивнул.

– Да, скучно. Но потом всё стало гораздо сложнее. На Землю упал астероид. Здоровенный, километров десять в диаметре, тонн на сотни миллионов. И как грохнулся – свет погас. Пыль, холод, мрак, смерть. Всё вымерло – точнее, почти всё. Крупные ящеры не выдержали, только мелкая тварь выжила, всякая там шерстяная мошкара с хвостами. А потом, через века, они захватили планету.

Эта история никого особенно не впечатлила. Миллионы лет назад – ну и что? Для нас это примерно как для птеранодона прошлогодний дождь. Все слушали с вежливым интересом, но без особых эмоций. Кому какое дело до того, что когда-то вымерли наши прапрапрадеды? Мы-то – живы, и у нас налоги, фермы, охота и кредиты на обновление когтей.

– И что? – выкрикнул я, решив, что надо бы вбросить в разговор хоть немного конкретики. Мне было любопытно, к чему всё это клонит старый профессор. Говорит красиво, но как-то витиевато.

Сицилиус посмотрел на меня спокойно.

– А то, что при ударе астероида образовалась колоссальная энергия. Она выбросила в космос миллионы тонн породы. И вместе с ней – споры жизни. Нашей жизни. Эти споры были укрыты в толще грунта, защищены от радиации и холода. Они бороздили галактику десятки миллионов лет, пока не упали на планету, где мы сейчас живём. На Глиесу 581-d. Там условия оказались подходящими, и жизнь возродилась. Мы – её потомки. Мы – дети Земли, хотя давно забыли её запах.

– Которую ты назвал Землёй? – уточнил тираннозавр Хукс, лениво приподнимая голову. У него на морде ещё блестели следы недавнего обеда, а между зубами застряла кость – он жевал её, словно жвачку, без спешки. Хукс был добродушным здоровяком, не по возрасту спокойным. Иногда подкидывал мне свежатину, если удавалось завалить кого-нибудь на охоте.

– Точно, – кивнул Сицилиус. – Земля. Но самое интересное не в этом. После катастрофы жизнь там не исчезла совсем. Она снова поднялась. Только без нас, без ящеров. На вершину эволюции вышли другие создания… – он выдержал паузу, и даже ветер притих. – Приматы.

По рядам пронеслось тихое шипение.

Приматы. Мы тогда ещё не знали, что это слово вскоре станет звучать так, словно им обозначают нечто чудовищное.

– Кто? – растерянно переспросил бронтозавр Огресиар, вытягивая свою длиннющую шею так, будто хотел разглядеть ответ прямо в воздухе. Он был, что уж скрывать, простоват – с тех, что даже базовую школу не окончили. Работал на земляных разработках, копал траншеи хвостом, пока не уставал и не засыпал прямо в грязи. Родители еле пристроили его туда, чтобы не слонялся без дела и не топтал кукурузные плантации хвостом, как раньше. Огресиар был добряк, но туповат до невозможности: мысли у него, если и появлялись, то ползли медленно, как улитка в болоте. Я иногда насмехался над ним – ну, не зло, просто ради смеха. Он, бывало, слушает, кивает, потом через час подходит и спрашивает: «А что это значит?» Гы-гы-гы… Да, с такой шеей сигнал до мозга, наверное, минуту идёт.

– Это существа такие, – пояснил Сицилиус с оттенком учёного раздражения, – млекопитающие, теплокровные. Совсем другой биологический тип. А нас там почти не осталось. Ну… живут ещё кое-где крокодилы, вараны, змеи… тьфу!

От этих слов зал зашипел. Крокодилов у нас презирали – тупые, злые и вечно воняют болотом. А змей и вовсе считали позором эволюции. Да, кое-какие цепочки ДНК совпадали, но роднёй их никто не признавал. Наши ДНК – это словно музыка, сложный симфонический аккорд, а у них – хрипение трещотки. У них нет мощных костных гребней, нет благородных когтей, нет даже приличного рева. Что они за существа такие, если не умеют напугать кого-нибудь с двадцати шагов?

– У-у-у, – прокатился гул недовольства. – Так это вообще примитив!

И вправду, неприятно было осознавать, что на священной родине, где миллионы лет назад топали наши предки, теперь копошится какая-то теплокровная мелочь, у которой ни хвоста, ни чешуи, одни волосы и глаза, как у больных тритонов.

Но Сицилиус покачал головой.

– Не спешите, – произнёс он низким голосом. – Теперь на той планете царствуют существа, которых я назвал людьми. Каждый из них – человек. И пусть вас не обманывает их жалкий вид: они умны, изворотливы и… опасны.

– Откуда ты это знаешь? – глупо проскрипел Огресиар, хлопая ресницами, будто от ветра.

Я чуть не зашипел от злости. Вот ведь дубина хвостатая! Уж если профессор что-то говорит – значит, знает! Не нужно перебивать, когда говорят старшие. Но Сицилиус, к удивлению, не разозлился.

– Недавно Хукс, – сказал он спокойно, – приволок ко мне странное существо. Оно находилось внутри металлического панциря. Бился яростно, издавал резкие звуки, чем-то тыкал в меня, по всей видимости, оружием. Я терпел, наблюдал, изучал. Когда же вскрыл панцирь, внутри оказался примат. То есть человек. Мелкий, бледный, но живучий. Я прокусил ему конечности – на вкус, надо признать, неплохое мясо, чуть сладковатое, с примесью железа. Потом провёл генетическую экспертизу и выяснил: его гены совпадают с нашими по нескольким базовым цепочкам. Значит, происхождение у нас общее. Мы – потомки одной планеты. Это и заставило меня задуматься, кто мы и откуда пришли…

– Я попросил Хукса и его охотников принести мне ещё пару человек для опытов, – добавил он. – Возможно, мы узнаем больше.

Я вздрогнул. Да, я видел их сам. Троих этих самых, о которых говорил профессор. Позавчера на поляне, недалеко от куполов солнечных ферм. Они шли цепочкой, ковыляли на тонких ногах, крутя странными блестящими приборами. Вроде бы безвредные – пока один из них не вытащил длинную блестящую трубку. Из неё вырвался синий луч, и в тот же миг рядом рухнул мой одноклассник Жмурякис.

Бедняга Жмурякис… Был он тихий, не слишком умный, но добродушный стегозавр, с огромными костяными пластинами на спине и смешной привычкой считать всё подряд – камни, хвосты, облака. Мы часто вместе обедали, он всегда жевал медленно, тщательно пережёвывая и вздыхая, как старик. А тут – миг, вспышка, и от него остался только дымящийся остов панциря. Я стоял в зарослях и не шелохнулся. Да, трус – но я не идиот. Эти пришельцы потом что-то резали у Жмурякиса, тыкали в него своими железками, снимали мерки, говорили между собой на каком-то хриплом языке. Я запомнил их глаза – холодные, без страха, с каким-то… отвращением, словно они видели в нас не живых существ, а материал для изучения.

Странные они, эти люди. Слишком гладкие, слишком уверенные. Даже звуки их речи – резкие, как укусы. И всё время смотрят на небо, будто ждут, что оттуда кто-то спустится их забрать.

Я тогда понял: Сицилиус прав. Они – не просто приматы. Они – хищники. Только другие.

– Да-да, я нашёл тебе целую кучу, а что не принёс в лабораторию – то мы с друзьями сами сожрали, – поддержал раптора Хукс, довольно ухмыляясь и почесывая когтем шею. Хукс был типичным тираннозавром – огромным, массивным, с пастью, в которой могли поместиться два плезиозавра и один птеранодон, если аккуратно уложить. Его глаза, маленькие, но злые, всегда поблескивали желтизной, словно в них отражался огонь прожорства и воинской хитрости. Говорил он громко, с рычанием, будто каждое слово пробивалось через километры мускулов и чешуи. Впрочем, в отличие от многих своих сородичей, он умел думать – не быстро, но метко. И с чувством юмора у него всё было в порядке, хотя и мрачноватым.

Он даже ухмыльнулся, вспоминая, как весело они с приятелями разделывали тушки тех странных существ – людей. Сначала приходилось извлекать их из металлической скорлупы: ломали, кусали, выдирали изнутри, словно орехи. Металл был прочный, но не выдерживал их челюстей. Потом, когда добычу наконец вытаскивали наружу, запах свежего мяса будоражил кровь. «Ммм, – сказал тогда Хукс, – сочные! Только вот костей маловато».

– Согласен, – продолжал он теперь. – Хитрые эти люди, охотиться на них непросто, хотя очень увлекательно. У них всякие штуки есть – стреляет, шипит, жжёт, причиняет боль. Но от этого мы только яростнее становимся, злее, стремительнее и осторожнее. Я лично разорвал штук семь. И ещё с троими мои партнёры разделались.

Толпа зашевелилась.

– Где? Где эти существа? – заволновались все, особенно Огресиар, наш бронтозавр-трус. Он дрожал, как лист под ветром, хотя ветра на Глиесе, понятное дело, не бывает. А Галантиус, птеранодон-делец, уже махал крыльями и поднялся выше облаков – ему оттуда казалось безопаснее слушать разговоры. Даже воздух над головами вибрировал от страха и возбуждения.

– Они пришли ниоткуда, – рявкнул Хукс, сверкая зубами. – Возникли прямо из воздуха! Было их много, но всех мы сожрали. Правда, металл у них такой, что чуть зубы не раскрошили. Один мой коллега, Хакр, даже блюда новые из них придумал. Если люди ещё появятся, можно ресторан открыть, бизнес делать.

Толпа засмеялась, кто-то хрипло, кто-то с рыком. Но плезиозавр, которому никогда не было весело, вмешался:

– А как они попали в наш мир?

Сицилиус нахмурился, его глаза сузились. Голос стал глуже, властнее:

– Это не простой вопрос. Думаю, люди раскрыли способ мгновенного перемещения в пространстве.

– Телепортация? – спросил кто-то из задних рядов. Это был стегозавр с большими круглыми очками, очевидно, приезжий, командировочный из дальнего континента. Очки у него были настолько огромные, что казалось, они жили своей жизнью и рассматривали Сицилиуса внимательнее, чем сам стегозавр.

Главный раптор даже кивнул с одобрением. Он любил интеллектуалов – редкий вид, почти вымерший, но Сицилиус всегда радовался, когда кто-то из них проявлял признаки мысли.

– Может быть, – сказал он. – Хотя я предполагаю, что люди создали прибор, который я назвал Большой адронный коллайдер. Сокращённо – БАК. С его помощью они смогли протыкать пространство и входить в другие миры. Скорее всего, именно так они к нам и попали.

«Ба-а-а!» – мысленно воскликнул я. Протыкать пространство? Значит, теперь земляне будут у нас появляться, как туристы? А нужны ли нам такие туристы? Хотя… если у них, как говорил Хукс, нежное и сочное мясо… охота на них могла бы стать отличным развлечением. Внутри всё заурчало, пасть сама приоткрылась, и я ощутил, как тёплые слюни текут по зубам и капают на землю. Ах, какой аромат – свежая добыча, ещё дергающаяся, ещё дышащая…

Толпа тем временем гудела:

– А что им надо-то, этим приматам? – крикнули из задних рядов.

– Наверное, завоевать нашу планету, а нас на шашлык пустить! – ответили другие.

Крик, рык, шипение – шум поднялся такой, что его, наверное, слышали даже на тёмной стороне планеты. Камни дрожали, воздух звенел от гнева.

– И что ты предлагаешь, Сицилиус? – спросил наконец Галантиус, осторожно спланировав на спину Огресиара, словно тот был для него удобным насестом.

– Вот, наконец-то, правильный вопрос! – с торжеством в голосе произнёс главный раптор. Его глаза блеснули, как голубые огни под черепом. – Люди – это угроза нашему существованию. Более того, они царствуют там, где должны быть мы – на планете Земля! Поэтому я предлагаю: создать собственный БАК, проткнуть пространство, вернуться к нашим истокам! Вернуть статус-кво! А потом устроить им войну.

Толпа завопила:

– Да! Да! Миры динозавров!

Гул стоял, будто планета застонала от восторга. Камни звенели, пыль плясала в воздухе, даже голубое солнце, казалось, поблекло на миг.

Мне эта идея понравилась. Зачем слушать дальше? Всё и так ясно. Раз добудем путь – пойду на охоту первым. Пока другие не перехватили добычу. Мы ведь живём по простым законам: хищник и жертва. И никакой гуманности. Мы, динозавры, понятия не имеем, что такое милосердие или сострадание. Эволюция дала нам разум, но не сердце.

Хотя… кто знает. Может, и эти люди такие же. Может, у них тоже нет сердца.

В любом случае – война неизбежна.

Вернём себе Землю.

(10 июня 2012, Элгг,

Переработано 14 октября 2025 года, Винтертур)

ИСТОРИЯ ДЕДУШКИ ИБРОГИМ-БОБО

(Фантастический рассказ)

Ах, жизнь ныне совсем иная, не такая, как была сорок или шестьдесят лет назад. Тогда мы и слова «трактор» не знали, не то что представлять себе, как он выглядит или работает. А теперь в нашем кишлаке2 только на тракторах и катаются: кто на стареньком «Беларуси», кто на блестящем «Джон Дире» – у кого родственники в городе посолиднее. Да и я теперь не промах – знатный тракторист. С утра до ночи на поле, вспахиваю землю, засеваю хлопок и пшеницу, убираю урожай. Богатый хлеб у нас родит, пухлые коробочки хлопка трещат от зрелости. Родину снабжаем добром, а значит, жизнь прожита не зря.

Дети мои пошли в меня – трудолюбивые, руки у них тоже золотые, только труд у них иной, городской, не пахнущий соляркой.

Старший, Закир, – человек обстоятельный, спокойный, будто родился с чертёжной линейкой в руках. Конструктор самолётов, работает в Ташкентском авиационном объединении имени Валерия Чкалова. В детстве он из дощечек самолётики выстругивал, а теперь – настоящие, железные, с ревущими турбинами. Всё меряет, рассчитывает, записывает – ни одна деталь не проскочит мимо его взгляда. Ходит аккуратный, всегда в костюме, с портфелем и ручкой в нагрудном кармане, а говорит негромко, но так, что слушаешь – и веришь.

Средний, Хуршид, – совсем другой. В нём горячая кровь и тяга к небу. Испытатель космических кораблей, служит на Байконуре. Вот уж кому покоя не нужно! Вечно под огнём двигателей, под грохотом стартов. Волосы у него обожжённые солнцем, глаза зоркие, будто всё время ищут горизонт. Смеётся громко, обнимает крепко – а в голосе у него такая уверенность, что чувствуешь: человек этот и в безвоздушной пустоте не растеряется.

А младший, Негмат, – голова на двести вольт, инженер-электронщик. В НПО «Кибернетика» трудится, создаёт приборы, что сами думают, считают и даже ошибки исправляют. Скромный парень, но умный – в разговорах его не перебьёшь. Всё время с паяльником или микросхемой в руках. Глаза у него светятся от интереса, пальцы ловкие, тонкие, будто для проводов и резисторов созданы.

И внуки мои все в них пошли: что-то собирают, крутят, паяют, изобретатели будущего! Учёба их не пугает, дипломы защищают, с утра до ночи что-то мастерят. Гляжу на них – и радуюсь. Значит, труд наш не пропал, семя в добрую землю легло.

Все они живут теперь в городах – кто в Ташкенте, кто в Самарканде, кто и вовсе в Москве, – но иногда приезжают в кишлак, проведать нас с Зухрой. Чтобы не думали мы, старики, будто забыли они про предков. Хотя я, признаться, не ворчу. Сам дома долго не усижу – сижение не для мужика. Вывожу в поле свой старенький трактор «Беларусь» – верного, хоть и дряхлого друга.

Мой «Беларусь» – весь в шрамах, ободранный, но крепкий. Сиденье перетянуто старым ремнём, на руле изолента намотана, мотор гудит, как старый медведь, но ещё держится. Краска облупилась, ржавчина проступает, зато пахнет им так родно – маслом, пылью, землёй. Я ласково зову его «осликом». Он, как и я, всё ещё пашет, хоть суставы скрипят и болты дрожат.

Труд – лучшее занятие для мужчины. А моя жена Зухра – женщина надёжная, аккуратная, будто сама из счётных книг вышла. Когда-то работала бухгалтером, теперь помогает молодым – учит, как сводить балансы, считать проводки, не путать дебет с кредитом. Маленькая, сухонькая, но с характером: если уж сказала – так будет! В доме у нас порядок: чисто, пахнет хлебом и базиликом, цветы на подоконниках, в углу шелестит радиоприёмник.

Вот только времена нынче пошли трудноватые. Запчастей нет. Наш бригадир Эркинжан – человек добрый, шустрый, но теперь бегает из угла в угол, нервничает. Нос у него длинный, лоб всегда в поту, глаза живые, будто всё время ищут, где бы чего достать. По станциям мотается, бумаги носит, телефоны обрывает – всё пытается детали раздобыть. А ему в ответ одно и то же: «Ждите, поставки задержаны, не получили с заводов».

Пока там, наверху, с реформами разбираются, у нас в колхозе свои хлопоты. Техника встала – ржавеет под солнцем. Даже мой «ослик» перестал работать. Я поковырялся, да ничего не вышло. Понёс детали нашему главному инженеру – Рашиду Пулатовичу, строгому, но справедливому человеку. Высокий, сухой, с седыми усами и вечным запахом машинного масла. Он посмотрел на мои ржавые железки, вздохнул и махнул рукой:

– Что вы, Иброгим-бобо, эти детали никто уже не выпускает. Ваш трактор давно хотели списать, да вас жалели – не трогали. А теперь, извините, пора в утиль. Может, купим новый.

– Когда? – спрашиваю.

– Ну… может, к концу года, – отвечает неуверенно, – или через год… С поставками нынче трудно. Иброгим-бобо, лучше идите домой, отдохните. Семьдесят три года – не шутка. Вы своё отвоевали и отработали.

Я вздохнул. Воевал, это правда. Против фашистов шёл – три ордена, десять медалей, до самого Будапешта дошёл. Танк мой весь в пробоинах был, но не сдавался, как и я. И после войны трудился честно: грамоты, ордена, премии – всё заслуженное. Но дома сидеть скучно. Жена ворчит, телевизор трещит, душа тоскует по работе.

А тут на майские праздники сыновья с семьями приехали. Дом ожил! Зухра забегала, везде порядок наводит, вкуснятины готовит. Но невестки её с кухни выгнали: «Отдыхай, мама, мы сами!» – и правда, всё сделали. Мужчины тоже не сидят без дела: новый генератор поставили, проводку сменили, лампы повесили, даже спутниковую антенну укрепили – теперь я смотрю индийские и арабские фильмы. За пару дней превратили мой дом в настоящий эмирский дворец, хе-хе…

Так вот она, новая жизнь – другая, быстрая, электрическая, не такая, как в те годы, когда пахал босиком и мечтал просто о ведре воды да куске хлеба.

– Отахон3, это вам, отдыхайте, – говорят мои сыновья, сияя от гордости, показывая на огромный телевизор, прикреплённый прямо на стену. Экран – как окно в иной мир: яркий, плоский, будто стекло без рамы. А внуки тем временем снаружи трудятся: асфальтируют дорожки, канализацию переделывают, новые фильтры вкручивают, трубы блестят, ровно уложенные, будто в городе. Любо-дорого смотреть, какие умелые руки у моих детей и внуков. Кажется, всё умеют, всё знают – золотая молодёжь, не зря учились.

К вечеру собрались все за дастарханом – широким, как сердце хозяйки, столом, покрытым узорчатой скатертью. Ужин богатый, праздничный: в центре дымится плов, с золотистыми морковными лентами, мягким мясом, пропитанный ароматом зиры и барбариса. Рядом – свежие лепёшки, круглые, горячие, с хрустящей корочкой. В пиалах – салаты: один из огурцов и помидоров с каплей масла, другой – из редиса и зелёного лука, третий – с гранатовыми зёрнами. На подносе – фрукты: виноград, яблоки, дыня, персики, арбузы нарезанные ломтями. А рядом – сладости: чак-чак, пахлава, халва, рахат-лукум, от которых сладко пахнет мёдом и орехами. Чай душистый, зелёный, с мятой и чабрецом, в чайнике с длинным носиком; Зухра разливает его в пиалы, улыбаясь.

В гостиной светло, лампы ярко горят – электричество теперь не с линии, а от солнечного генератора, что поставили мои умельцы. Телевизор показывает японскую мелодраму: актёры с грустными лицами кланяются друг другу, музыка играет нежно. А мы беседуем за едой, как водится. Женщины о своём – о моде, платьях, украшениях, кто что видал в столице. А мужчины – о технике, о прогрессе.

– Ах, – говорит старший, Закир, вздыхая, – технический прогресс замедлился. Мы не можем удовлетворить растущие потребности авиации. Пассажиропотоки растут, грузы увеличиваются, а самолёты те же, старой модели. Клепаем по чертежам двадцатилетней давности! А у французов теперь аэробусы – по четыреста человек на борт берут, десять тысяч километров летят без посадки. Непорядок!

Средний, Хуршид, подхватывает, горячо:

– И у нас такая же история. Всё ещё «Союзы» запускаем, те же конструкции, те же двигатели. А у американцев – «шаттлы», корабли нового поколения. Нам бы тоже создать нечто подобное, мощное, чтобы могли на орбиту поднимать двести, а то и четыреста тонн за один запуск! Тогда бы и до Марса рукой подать было.

Тут тихо, но уверенно произнёс младший, Негмат:

– Нужна вам, братья, антигравитация. Вот что обеспечит рывок в будущее. Без неё – всё то же самое, только обёртка новее.

Тут же в разговор вмешались внуки.

Старший, Фарид, студент политехнического, высокий, худощавый, с вечно растрёпанными волосами, сказал с жаром: