Я люблю другого

Сабина Сайгун

Я люблю другого

Моя тётя – младшая сестра моей матери Фунда Актекин умерла рано утром от передозировки наркотиками. Её остывшее в кресле тело обнаружил шофёр семьи, и срочно позвонил нам, старым испуганным голосом сообщив нам страшное известие. В комнате, где обнаружили тётю, стоял густой запах крепких сигарет. Тёмные занавеси на окнах были спущены, тётя полусидела в кресле, сильно откинувшись назад. Густые локоны её волос рассыпались на плечи, рот был приоткрыт, а опустевшие глаза печально смотрели перед собой. Тонкие руки тёти свисали по обе стороны кресла. Шёлковый халатик небрежно скатился, обнажив плечи. На первый взгляд можно было предположить, что она всего лишь спит. Ей было всего лишь тридцать девять лет. Более десяти лет тётя Фунда была наркозависима, с тех самых пор, как пережила громкий скандал и развод с любимым первым мужем. Внезапно уединившись в своём огромном особняке от всех близких и родственников, Фунда Актекин стала вести закрытый образ жизни, отошла от общих дел большой семьи, сильно похудела, не принимала дома гостей и родственников, не посещала общественные мероприятия. В тот же год она отправила свою маленькую дочь от первого брака Айшегюль на воспитание к дяде Сулейману. Айшегюль тогда было всего лишь семь лет. И хотя дядя Сулейман со своей семьёй жил в Анкаре, мы часто встречались, особенно в поздние субботние вечера. Дядя Сулейман, его супруга Аидэ, сын Нихат и дочка Лейла, когда мы все были маленькими, приезжали к нам на выходные. Вместе с ними тогда к нам приезжала и Айщегюль. Вместе с кузенами, братом Халидом и младшими сёстрами Саидой и Нейир мы бегали по заднему двору нашего огромного особняка, пока взрослые неустанно обсуждали проблемы семейной компании. Мы качались на качелях во дворе, срывали с деревьев сочные фрукты, выпачкиваясь во все цвета радуги, а Айшегюль сидела на скамейке, задумчиво уложив руки на груди и думая о чём-то о своём. Её бледное личико лишь изредка поднималось и всматривалось в нашу сторону. Отужинав, они уезжали, и в нашем доме становилось тихо и даже тоскливо. Я всегда с любовью и с тёплой улыбкой, вспоминаю эти безвозвратно ушедшие годы. Моя мама Джейла Суат, старшая в семье Таибов, вышла замуж за моего отца Ибрагима Суата и оставалась жить с ним в счастливом браке в родовом поместье семьи Суатов. У отца и матери нас было четверо. После первенца – моего брата Халида, спустя несколько лет родилась я – Селин Суат, после меня на свет появилась Саида и младшая из нас Нейир. Кстати, моя младшая сестра Нейир была очень похожа на тётю Фунду. Такая же красивая, хрупкая, немногословная и терпеливая, она часто заставляла мою маму тяжело вздыхать и тоскливо поджимать губы, напоминая ей о несчастной и больной сестре. Помнится, мы были совсем детьми, когда в семье поползли слухи и романе тёти Фунды с неким молодым бизнесменом. Эта новость обрадовала всех, ведь появился шанс возвращения тёти Фунды в жизнь. Скрытые от всех отношения закончились браком и рождением самого младшего из кузенов – Сердамом. Сердам родился болезненным малышом, потому все заботы о нём тётя Фунда возложила на няню, приглашённую из России. Семья очень скоро распалась. Второй муж тёти Фунды и отец малыша ушёл из семьи, не выдержав зависимости тёти, неизменно остававшейся верной белому порошку и потеряв всякую веру в её излечение. Вскоре он женился во второй раз и двери каменного особняка, в котором жила тётя снова закрылись для всех членов большой и влиятельной семьи Таибов. Айшегюль было девять, когда родился Сердам, и когда дядя Сулейман решил отправить её и свою дочь Лейлу на учёбу в Лондон. Прошло ровно десять лет. Десять совершенно не заметных глазу лет, и вся наша большая семья собралась в доме моего дедушки со стороны мамы – Суфи Таибе, чтобы проводить в последний путь его проблемную дочь. Столь унизительная смерть тёти Фунды должна была вызвать в Стамбуле большой скандал, глянцевые журналы и серые сплетницы газеты растаскали бы весть о трагедии по всей Турции. Это бы нанесло сильный удар по чести и доброму имени нашей семьи, по престижу семейной компании, поэтому похороны решили провести весьма скромно, в очень узком кругу друзей и членов семьи. Для журналистов, прессы и многих отдалённых друзей официальной версией смерти тёти стала болезнь сердца. Все мы собрались в доме дедушки Суфи. Тут прошло детство и юность тёти. Он сидел в элегантном, чёрном костюме в самом центре салона, принимая сухие соболезнования. И хотя с виду он казался спокойным, но боль, которая пронзала его изнутри, сидела в его глазах холодными слезами. Рядом с ним, прикрывая покрасневшее и заплаканное лицо шёлковым платком, стояла моя мама. Рядом с ней отец. Халид, совсем недавно приехавший из Трабзона, стоял у двери, устремив задумчивый взгляд во двор дома. Мои младшие сёстры Саида и Нейир, натянув на себя узкие чёрные платья заняли места на диване, аккуратно уложив волосы в траурные платки и всячески стараясь не выдавать безучастного отношения ко всему происходящему. На этот момент их больше огорчал пропущенный по семейным обстоятельствам концерт Таркана, чем смерть тёти. Разница в возрасте между ними была всего лишь год, потому девочки очень дружили, найдя друг в друге много общего. Спустя некоторое время ворота двора распахнулись, и у дома появилась машина дяди Сулеймана. Дядя Сулейман был второй сын моего дедушки, и моя мама была старше него всего лишь на семь лет. Дядя Сулейман всегда спокойный и строгий прошёл в салон, где проходило поминание, внимательно вглядываясь в бледное лицо дедушки. Ему тоже было жаль сестру, но где-то выдыхая тёплый воздух, он думал, что таким образом закончились её мучения.

– Как вы отец? – заботливо спросил он, пожимая холодную руку дедушки. Полгода они не виделись. Дедушка Суфи махнул головой и опустил глаза, он будто винил себя одного во всём произошедшем. Сильно пополневшая супруга дяди, поцеловав руку дедушки, села рядом с моими сёстрами, расправляя неудачно широкое платье. Сын дяди Сулеймана Нихат, появился чуть позже, ведя под руку сестру Лейлу. Нихат был старше всех нас. Тогда ему было двадцать шесть. Несмотря на то, что совсем недавно мы все вместе бегали по зелёному двору нашего дома, объедаясь клубникой и выбрасываясь со всего росту в мирные воды бассейна, теперь каждый из нас повзрослел, став сильным, строгим мужчиной и тонкой нежной девушкой. При появлении Нихата в салоне почувствовалось оживление, а на лицах Саиды и Нейир появились смущённые улыбки и лёгкий румянец на щеках. Мои сёстры всегда симпатизировали кузену. Они прошли мимо, вежливо здороваясь с каждым из присутствующих и высказывая соболезнования.

– Где Айшегюль, Сулейман? – повернувшись в сторону дяди, резко спросил дедушка Суфи, обойдя взглядом весь салон с пришедшими. Дядя замялся, опустив голову, явно выискивая что ответить.

– Она не успела вернуться из Лондона, – ответила за него тётя Аидэ, и в салоне наступило молчание.

– Вы сообщили ей о случившемся? – продолжал дедушка.

– Нет, отец, – вступил в разговор дядя Сулейман, – я посчитал, что будет лучше, если она узнает обо всём по приезду и от вас. Дедушка вздохнул, а моя мама зарыдала, уткнувшись в уже мокрый от слёз, платок. В комнату вошла высокая светловолосая женщина, ведя за руку кузена Сердама, сына тёти Фунды. Не здоровое увлечение тёти полностью сказалось как на внешности, так и на разуме кузена. Ему было всего лишь восемь. Тонкий, болезненно худой и бледный, он почти ничего не говорил, нервно двигая пальцами и произнося невнятные звуки, и стараясь не поднимать на присутствующих искривлённых глаз. Мне стало очень жаль его, и из моих глаз потекли горькие слёзы. Судя по всему, он ничего не понимал, что происходит, крепко сжимая руку няни, и хромая он подошёл к дивану, стоящему у стены и тяжело на него опустился. Няня мальчика, прижала к себе голову маленького мальчика и горько всхлипывала, всё крепче прижимая к себе больного ребёнка в знак заботы. Я задумалась об Айшегюль. Что пронесётся в её голове, а главное, в сердце, когда она узнает о смерти матери, отказавшейся от неё в раннем детстве и отославшей на воспитание в семью брата. Попрощаться с тётей Фундой пришёл и её супруг Мустафа Аксу. Отец Сердама. Он медленно подошёл к её закрытому гробу, постояв рядом с ним совсем чуть-чуть. Ощущая шушуканье за спиной, он подошёл к дедушке, но почувствовав, что тот не намерен с ним говорить, скрылся в дверях дома, не обратив внимания на сидящего на диване маленького сына. Маленький Сердам сидел неподвижно. Его няня, увидевшая в дверях отца, хотела было встать, но почувствовав, что в зале наступила напряжённая обстановка, опустила голову вниз и сделала вид, что не заметила пришедшего. Часы показывали час дня и мужчины стали медленно собираться у дверей дома. Наступало время похорон.

– Почему я не вижу Эмира? – вдруг раздался хриплый голос дедушки Суфи.

– Я сообщил ему, отец, вчера вечером. Видимо, опаздывает, – пробормотал дядя Сулейман и тоже направился к выходу.

Эмир, то есть дядя Эмир Таиб – это младший сын дедушки. Последний в семье Таибов. Прошло совсем немного времени и толпящиеся у входа прошли в салон. Мулла прочитал вслух молитву, по салону стали раздаваться чуть слышные всхлипыванья, удерживаемые терпеливыми платками, и вместе с гробом тёти комнату покинула мужская половина семейства. Вслед за похоронной машиной выехали машина с цветами, машина дяди Сулеймана, в которой сидел Нихат, машина моего отца Ибрагима с братом Халидом, машина тёти Фунды, в салоне которой сидел лишь её личный шофер Сеидаби, управляющий авто и ещё несколько машин близких семье людей. Дедушка неподвижно сидел на диване, сжимая в руках детскую фотографию тёти Фунды.

– Эмир так и не появился? – вдруг снова вспомнил он, жена дяди Сулеймана Аидэ чуть слышно ответила «Нет». Я стояла в углу комнаты, рассматривая членов своей семьи, ощущая, как от слёз распухли глаза и губы, и вдруг заметив, как мама чуть покачнулась, и резко подняв кверху глаза, упала в обморок. В зале раздались голоса напуганной Саиды и Нейир, а дедушка Суфи вскочил с места. Я обняла тонкую шею мамы, когда она пришла в себя, поглаживая её холодный лоб. Мама Джейла больше всех переживала смерть младшей сестры и на тот момент я всячески старалась поддержать её. Вечером, после похорон, салон дедушкиного дома – опустел. Остались только самые близкие. Посидев ещё немного возле низкого стеклянного стола, спустя некоторое время все мы были приглашены в гостиную. Был подан ужин. Во главе стола, как и всегда, сел уставший дедушка Суфи. По правую руку от него сел дядя Сулейман Таиб, его супруга, сын Нихат, дочь Лейла. По левую сел мой отец Ибрагим Суат, мама Джейла, брат Халид, я и мои сёстры. Маленький Сердам и его нянечка тоже сидели за столом. Пустыми оставались места, предназначенные для Айшегюль и дяди Эмира Таиба.

– Подавайте ужин, Назрия ханум, – устало повелел дедушка, и комната наполнилась вкусными запахами. Есть никто не хотел и потому всё так и оставалось остывать на тарелках. Разве что Сердам, опустив ложечку в бледный суп, тщательно его вымешивал, иногда улыбаясь мне детской наивной улыбкой. Мы сидели друг против друга.

– Мария, уведите ребёнка, – грозно произнёс дедушка, и откинувшись назад, устремил глаза прямо от себя.

– Фунда – это моя боль. Моё наказание. Фунда – это цветок, увядший на моих глазах. Ни я, никто из нашей семьи не смогли ей помочь. Мы не смогли пробить ту стену, за которой она от всех нас огородилась. Сегодня я, как и каждый вечер вспоминал её детство. Вспоминал замужество. Рылся в памяти, выискивая свои ошибки. Вспоминал рождение Айшегюль. Каждый из вас мне дорог. Каждого из вас я неимоверно люблю. Каждый из вас это моя семья. Сегодня нас собрала здесь общая боль, общая потеря, до этого мы собирались здесь, за этим столом, отмечая дни рождения моих внуков, встречая новый год, отмечая новые победы и достижения нашей компании. Так будет и впредь! Во многом как сложилась жизнь моей дочери – виновата она сама. Причина её смерти должна оставаться нашей общей тайной, и нашей общей болью по известным каждому причинам. Я думаю, говорить об этих причинах не стоит. Моя дочь и ваша сестра обрела покой,– дедушка обратил взгляд на маму и дядю Сулеймана, – оставив нам Айшегюль. Сулейман, ты заботился о племяннице все эти годы, как о родном ребёнке. Я хочу поблагодарить тебя за это. Тебя и Аидэ. Поблагодарить твоих детей и своих внуков за великодушие и тепло, что вы не пожалели для Айшегюль. Жаль, сегодня с нами нет Эмира. Иногда мне кажется, что его нежелание жить по общим правилам семьи, по моим правилам, отдалит его от нас также, как когда-то оно отдалило от нас Фунду. Сулейман, завтра я хочу видеть его у себя в кабинете, – дедушка сделал паузу, глотнул воды, – семейными делами будет заниматься мой адвокат Кахраман. Ежемесячно то, что полагалось Фунде будет тратиться на нужды её дома и её сына. Я хочу, чтобы по приезду Айшегюль переехала в дом матери. Настало то время, когда она должна быть введена в дела нашей компании, как Нихат, как Халид и Селин. Наверное, будет правильно, если я составлю завещание и при жизни отделю наследственную долю каждого, чтобы и после моей смерти у нас оставалась крепкая и дружная семья.

– Отец! – раздался голос моей матери.

– Я прав, Джейла!

– Прошу, не говорите о смерти! – продолжала мама, тяжело вдыхая утомлённый воздух. Дедушка вздохнул, понимая, что ему нужно прервать свою речь из-за Джейлы, которая совершенно обессилила. Пожелав всем спокойной ночи, он удалился в свою комнату, оставив после себя всем понятное молчание.

Мой дядя, младший из Таибов – Эмир Таиб жил на протяжении двенадцати лет в Германии, совершенно не ощущая ни своего возраста, ни положения, полностью отказавшись от дел компании, он посвятил себя продюссированию молодых и талантливых творческих людей. Я помню его, отличающегося от всех остальных Таибов и громким смехом, и шумным характером, и свободным нравом. В то время, как к сорока восьми годам у моей мамы было четверо взрослых детей, а сыну дяди Сулеймана было двадцать шесть, дядя Эмир в свои тридцать семь жил жизнью мальчишки, не на секунду не отрывая от уха свой назойливый телефон. По приезду в Стамбул, он пускался во все увеселительные заведения, появлялся на цветных обложках глянцевых журналов в компании длинноногих бездельниц, наивно хлопающих пушистыми ресницами. Дядя Эмир ни в чём себе не отказывал, сменяя одну машину на другую, одну виллу на другую, выписывая чеки и не глядя на сумму . Он не любил постоянства. В течении этих двенадцати лет, он несколько раз прилетал в Стамбул. Обаятельный любимец всех женщин в этот раз изрядно всех удивил, появившись в особняке дедушки Суфи в аккуратном костюме и при зачёсанных волосах.

– Я успел только сегодня, – прошептал дядя Эмир, закладывая телефон в карман брюк и тепло обнимая дедушку Суфи, – рад тебя видеть, отец!

Услышать и увидеть младшего сына для дедушки значило очень много. Каждый из нас это понимал и сдерживал внутри себя оправданное чувство зависти. Сейчас, когда в семье встал вопрос завещания появление дяди Эмира всех настораживало. Тем вечером дядя Эмир и Нихат отправились на кладбище. Смерть сестры дядя Эмир решил выстрадать в одиночестве, не выдавая своего искреннего отношения ко всему происходящему и в этот раз. Дядя Эмир был открытым человеком, но никого не подпускал близко к своему внутреннему миру, сдерживая все чувства внутри, а с виду стараясь оставаться улыбчивым и позитивным.

– Наверное, на следующей неделе я вернусь домой, отец, – заплаканным голосом сообщил он дедушке, по возвращению, изрядно всех удивив.

– Интересно, что для тебя домом стала чужая страна!– ухмыльнулся дедушка, отложив в сторону кусочек серого хлеба, – Эмир, я предлагаю тебе остаться здесь. Ты нужен семье и компании.

Предложение дедушки не выглядело как приказ, потому отложив в сторону стройный бокал красного вина, дядя Эмир опустил глаза и стиснул зубы. По комнате тихим голосом раздалось что-то вроде «конечно». На следующий день из Дюсельдорфа были привезены кое-какие личные вещи дяди Эмира. Он медленно расхаживал по большому двору особняка дедушки, принимая свой багаж и понимая, что ничто не заставит его засидеться в Стамбуле на долго и скоро он, как только отец немного забудется и оправится после смерти дочери, снова улетит к себе. Туда, где он чувствовал себя, как рыба в воде. Слуги помогали поднимать чемоданы наверх. Дядя Эмир был мужчина необычной внешности. Высокий и стройный он всегда жаловался на чрезмерную яркость, виня во всём сочетание зелёных глаз и угольно чёрных волос. Во дворе было много лишних людей и дядя оставался с ними, громко раздавая указания, что и куда нести. Прошло совсем немного и двор опустел. Мужчины, в жёлтой униформе, привезшие багаж исчезли. По своим делам разошлись и слуги, а дядя так и оставался по центру двора, закуривая сигарету. У ворот остановилась такси и на пороге появилась Айшегюль. Я узнала её по кудрявым рыжим волосам, разлетающимися во все стороны, по очень бледной коже лица и крупному рту, придающему ей особое обаяние. Айшегюль поставила на тротуар чемодан, развязала узелок рубашки, торчащий на талии, расправила свой наряд и сделав серьёзное лицо вошла внутрь. Я улыбалась, стоя на балконе второго этажа и с интересом рассматривая изрядно похорошевшую кузину, превратившуюся в красивую, молодую девушку. Мне было смешно наблюдать, как она пытается придать себе аккуратный и серьёзный вид. Дядя подошёл ближе к воротам, отбросив в сторону зловонную сигарету и застегнув все пуговицы рубашки.

– Что за ангел упал на землю и свёл меня с ума очаровательной улыбкой? – проговорил он, приближаясь всё ближе, и не узнавая в девушке племянницы. Айшегюль будто не слыша его обращения, прошла мимо.

– Кто вы, загадочная красавица? – поясничал дядя.

– По лицу вижу кто-то из Таибов, но не могу понять кто именно, – проговорила Айшегюль и подняла наверх глаза, увидев на балконе меня, – Селин, кто такой этот наглец?

– Ты знаешь эту красавицу? – в одно и тоже время обратились ко мне Айшегюль и дядя Эмир.

– Это Айшегюль, дядя Эмир! – громко произнесла я, – Айшегюль, это дядя Эмир!

К моему удивлению, с лица дяди Эмира резко сползла улыбка, а Айшегюль, быстрыми шагами поднявшись по лестнице, прошла внутрь дома. Я вышла из комнаты и бегом направилась навстречу к ней, чтобы тепло поприветствовать её в стенах дедушкиного дома.

– Признаюсь честно, Селин, я очень соскучилась по всем вам и по этому дому, – шептала Айшегюль, прижавшись к моей шее холодной щекой. Дядя оставался у порога, внимательно прислушиваясь к нашему разговору.

– Приятно познакомиться с вами, дорогой дядюшка!!! – обернувшись назад, с улыбкой произнесла она, – итак, все Таибы собрались вместе, а это что-то значит – выкладывай, в чём дело! – шутливо приказала Айшегюль мне. Я смутилась, подняла на неё глаза и заметила, как быстро исчез в стороне двора дяде, избегая ответа на этот вопрос.

– Наверное, Айшегюлб, будет лучше, если обо всём ты узнаешь от дедушки Суфи, – прошептала я, взяв её за руку, и подведя к лестничным ступенькам, ведущим на второй этаж дома. Она медленно ступала по деревянным ступенькам, вопросительно оглядываясь на меня. Я смолчала до самого вечера, и дядя Эмир до самого вечера дома не появлялся, до тех самых пор, пока дворовые ворота особняка открылись и во двор въехали машины дедушки Суфи и дяди Сулеймана.

За вечерним столом собралось всё большое семейство Таибов. Сегодня дядя Сулейман со всей семьёй должны были возвращаться в Анкару. По выражению лица Лейлы, я поняла, что ей совершенно не хочется возвращаться домой, но чемоданы были собраны и уже толпились у входа в комнаты. Потому Лейла задумчиво разжёвывала кусочек зажаренного мяса баранины, стараясь не поднимать на сидящих глаза. Айшегюль пришла к столу с опозданием, натянув на себя изношенные джинсы с потрёпанными коленями и надрезанными боками, одев поверх широкую футболку, открыто выдававшую что под ней больше ничего нет. Все обратили внимание, как исказилось лицо дедушки, при виде современного наряда внучки, но её это ни сколько не смутило. Она будто никого не замечала вокруг. Придвинув свой стул, она принялась за оливковый салат. Дедушка откашлянулся, а дядя Сулейман переглянулись с тётей Аидэ. И только дядя Эмир восторженно следил за каждым её движением.

– Я хочу поднять этот бокал за нашу большую семью, особенно за вас, мой единственный и любимый дедушка! – вдруг произнесла Айшегюль, вытянув над столом бокал вина. Дедушка озлобленно улыбнулся и бросил грозный взгляд в сторону дяди Сулеймана.

– Айшегюль, Европа всегда славилась хорошим этикетом и тонкими манерами, – шепнул дядя Сулейман, обратившись к Айшегюль.

– Не поняла! – перебила его на слове Айшегюль и тут же обратилась к тёте Аидэ, – вы сильно поправились, тётя Аидэ, но полнота вам к лицу, вы такая же красивая!

Тётя Аидэ улыбнулась, но незаметно отодвинула от себя тарелку.

– Айшегюль, сегодня дядя Сулейман с семьёй возвращаются домой, в Анкару. Здесь останется Нихат. Он займёт должность арт-директора компании. Мне кажется, и тебе пора занять своё место в компании. Айшегюль делала вид, что слушала дедушку, не забывая доедать сытный картофель. Дедушка почувствовал её безучастность ко всему сказанному и потому резко перешёл к главному.

– Мне очень сложно тебе об этом говорить, Айшегюль, но четыре дня назад Фунда Актекин, моя дочь и твоя мать, умерла!

В комнате воцарилось молчание. На Айшегюль посыпались любопытные взгляды, но к всеобщему удивлению, её рука лишь на мгновение застыла в воздухе, удерживая пальцами стеклянный бокал. Она сглотнула, оторвав задумчивый взгляд от белой скатерти, тихо прошептав «Пусть Аллах дарует всем вам терпения!», принялась за остывающий рис. Все переглянулись. Почувствовав скованность и удивление и даже ужас на лицах сидящих, дедушка, пододвинул к себе тарелку с горячим, предложив всем спокойно отужинать. Комната зашумела столовыми приборами.

– Машина подана, – над самым ухом дяди Сулеймана, раздался голос слуги.

– Нам уже пора, отец,– встал на ноги дядя Сулейман, а вместе с ним и тётя Аидэ с Лейлой.

– Я провожу вас в аэропорт, – звучным голосом обратился к дяде Сулейману дядя Эмир.

– Нихат собирался проводить нас, – ответила тётя Аидэ.

– Я провожу. Сейчас только ключ возьму.

Во дворе завораживающе ревела спортивная машина дяди Эмира, и все мы прощались друг с другом.

– Нихат красавчик! – шептались сидящие со мной на заднем сиденье машины Нейир и Саида, а я улыбалась в ответ всем своим мыслям, почему-то на этот момент блуждающими вокруг маленького Сердама.

– Наверное, ты понимаешь, Айшегюль, что должна будешь переехать в дом своей матери, занять своё место в делах компании и в воспитании своего младшего брата, – начал разговор дедушка, усевшись в кресло у камина. Айшегюль сидела рядом. За окном, выходившим на улицу стали появляться белые звёзды и показались правильные контуры одинокой луны. Айшегюль смотрела в самое небо, стараясь сдерживать накатившие на глаза горькие слёзы.

– Вы закончили, дедушка, – стараясь вежливо уйти от разговора, вдруг вставила она, – потому что я хочу немного отдохнуть?

Дедушка отвернулся в сторону, и Айшегюль медленно поднялась наверх.

– Добрый вечер, многоуважаемый дядя Эмир! – обратилась она к сидящему в фойе дяде, – могу попросить вас отвезти меня на кладбище, где покоится моя мать? Она делала паузу, пытаясь отдалить мысли от себя, мысли, которые давили на душу, подкатывали к горлу маленьким комочком боли. Она смотрела в его зелёные глаза уставшими глазами, выискивая что-то родное и близкое, выискивая понимание в пустеющих уголках огромного дома. Она могла бы сказать шоферу семьи отвезти её куда надо, но в такие моменты так хочется, чтобы рядом был кто- то близкий.

– Не поздно ли? – дочитывая статью в газете и не поднимая глаз, спросил дядя Эмир.

– Совершенно нет, – уверенно договорила Айшегюль, – итак, мне ждать вас или вызвать шофера?

– Вы не оставляете мне выбора!– дядя Эмир встал с места и взяв лежащий рядом жакет вышел во двор.

Айшегюль стояла у белой надгробной плиты, устремив на высеченную надпись холодный взгляд. Дядю Эмира она попросила остаться за воротами. Да, и он сам бы не пошёл за ней, понимая, что она хочет остаться наедине с матерью. Она медленно шла вперёд, собирая в единое целое разбросанные по прошлому мысли. Небо совсем темнело. Вокруг высились холодные надгробные камни, как напоминание о некогда бывшем и жившем. Айшегюль приложила тонкую руку ко лбу, более не сдерживая слёзы и понимая, что теперь она может позволить себе слабость, ведь вокруг не было никого живого. Совершенно разные чувства теснилгнуись в ней, разные и необъяснимые чувства смешивались в душе, запутывая её ещё больше, как бы она не пыталась объясниться сама перед собой.

– Я и люблю, и всей душой ненавижу тебя, Стамбул! Я и люблю, и ненавижу тебя, мама! Так как мне быть? Запереться внутри твоих четырёх стен, в которых ты горела, которые ты превратила в личную тюрьму, и дожёвывать твои ошибки, стараясь их проглотить? Доживать твою судьбу? Заменить тебя в пустом месте под цифрой ноль? Ведь это мне предлагают! Для этого меня сюда вызвали!