Кулинарная школа в Париже

Было очевидно, кем являлись новоприбывшие, поскольку их с Ясмин имена и лица отображались на сайте Парижской кулинарной школы. В своей простой белой футболке, черных брюках и фартуке в зеленую и белую полоску, с каштановыми волосами, убранными назад в густую косу, Сильви Морель удавалось выглядеть одновременно практично и стильно. У ее ассистента и по совместительству су-шефа Дэмиана Арти было молодое лицо, но преждевременно редеющие светлые волосы, и он выглядел безукоризненно в традиционном одеянии шеф-повара, состоящем из белой удлиненной рубашки с коротким рукавом, надетой поверх серых брюк, и черного фартука, завязанного на поясе.

– Mesdames, messieurs, bienvenue! Леди и джентльмены, добро пожаловать! – Голос Сильви был глубоким и ясным, а ее английский – идеальным, с мягким, привлекательным акцентом. Занятия в Парижской кулинарной школе всегда проводятся на английском, потому что ученики или приезжают из англоговорящих стран, или из стран, где английский изучается в качестве второго языка гораздо чаще, чем французский. – Вы прибыли в Париж из шести разных стран – Австралии, Японии, Германии, Канады, США и Британии, – продолжила она. – Мы благодарим вас за то, что присоединились к нам, несмотря на расстояние. И мы надеемся, что по прошествии месяца наш город станет для вас вторым домом. Ну или, по крайней мере, второй кухней, – добавила она, заработав улыбки и негромкие аплодисменты.

После этого она еще некоторое время рассказывала о расписании уроков и распорядке дня, и через мгновение внимание Габи ослабло. Но Сильви вырвала ее из мыслей, сказав:

– Но хватит обо мне. Давайте послушаем вас.

– Меня? – выпалила Габи.

Сильви улыбнулась.

– Я говорила «вы» во множественном числе, мисс Пикабия. Но, конечно, мы можем начать с вас.

Глава третья

Кейт выслушала рассказы остальных и подумала, что не сможет добавить ничего интересного. Причины, по которым прочие ученики оказались в школе, казалось, уходят корнями в увлекательное прошлое или отсылают к очаровательным, а иногда и тревожным воспоминаниям. Но ее собственное детство в пригороде было обычным, история ее семьи – лишенной экзотики, а взрослая жизнь – весьма удовлетворительной, без особых драм. До выходки Джоша. Но даже это нельзя было с уверенностью назвать чем-то исключительным. История, старая как мир – ее бросили ради женщины помоложе. И как бы то ни было, ей совсем не хотелось об этом говорить. Поэтому, когда очередь дошла до нее, она просто сказала:

– Я из Австралии, из Мельбурна, где разговоры о еде стали чем-то вроде религии. Но я обожаю именно процесс ее приготовления. И мне очень хочется готовить в Париже. Вот и все. – Она улыбнулась. – Хотя я все еще не могу поверить, что я действительно здесь.

Ответом ей стали улыбки и кивки. Кейт проникла им в самую душу, хотя даже не пыталась. Когда Ясмин вошла с подносом, но котором стоял кофе, а Сильви предложила им взять их чашки с собой и проследовать на кухню, Кейт разговорилась с дружелюбной немецкой парой лет шестидесяти, которые признались, что им понравились ее слова.

– В них столько искренности. И это главная причина, почему мы все здесь, – произнесла женщина, Аня. Она и ее муж Стефан говорили на безупречном английском с легким немецким акцентом.

– Мы пытаемся быть интересными и выделяться из толпы, – добавил он, – но на самом деле внутри все одинаковы, не так ли?

– Полагаю, вы правы, – вежливо ответила Кейт.

– Вы знаете другую девушку из Австралии? – поинтересовалась Аня.

Кейт взглянула через комнату на молодую женщину, которая назвалась «Габриель, но все зовут меня Габи». Она поведала довольно сложную, необычную семейную историю плюс добавила что-то о родственных связях с Парижем и едой, уходящих корнями в тысяча девятисотые годы, так? Повезло ей. Есть что рассказать. Нет, на самом деле Кейт никогда прежде ее не встречала. Но у нее возникло назойливое ощущение, что она уже где-то видела лицо этой женщины. Это было необычное лицо, не обладающее традиционной красотой, но определенно яркое; его характерные черты – орлиный нос и ореховые глаза с длинными ресницами – обрамляли черные как смоль волосы. Такое лицо просто так не забудешь. «В отличие от моего», – с сожалением подумала Кейт. Может быть, они летели одним самолетом и она заметила ее по пути.

– Австралия – большая страна, – обратилась она к немецкой паре. – И Габи живет в Сиднее. А я в Мельбурне. И знаете, как говорят: и с мест они не сойдут[10]. – Она увидела выражения на их лицах и добавила: – Я к тому, что города очень далеко друг от друга, не только географически, но и потому, что давно соперничают.

– О, это так интересно, – отметил Стефан. Казалось, он собирается сказать что-то еще, но в этот момент Сильви попросила их внимания, и урок по-настоящему начался.

Сильви поведала им, что Парижская кулинарная школа – не просто место, где обучают, как готовить cordon bleu[11]; она существует затем, чтобы помогать людям открыть для себя французский подход к домашней готовке и применить его в жизни.

– Французский подход к готовке дома не замысловатый и не сложный, – объявила она, – и даже не обязательно отнимает много времени. В этой школе вы столкнетесь с тем, что может показаться вам непривычным и не всегда серьезным способом обучения. Но она создана, чтобы немедленно погрузить вас в процесс и помочь вам понять, что лежит в основе французского подхода к еде. Это понимание должно приходить не только через голову, но и через сердце и воображение. И через руки, конечно! – Не только Кейт улыбнулась этим словам, а Сильви продолжила: – Я знаю, что вы уже любите готовить, а некоторые из вас, – она кивнула на Мисаки, которая была шеф-поваром на пенсии из Японии, и Итана, управляющего гастропабом в Англии, – являются профессионалами. У каждого из вас есть свой собственный подход к готовке. Мы не просим вас забывать ни о чем из того, что вам привычно. Но мы призываем вас выйти за рамки. Начать с открытым разумом и быть готовым удивляться. – Она сделала знак Дэмиану, который исчез в кладовой. – И по этой причине мы начнем наше первое занятие с небольшой игры. Этот продукт может показаться невзрачным и простым, но без него едва ли существовала бы французская кухня. Можете угадать, о чем идет речь?

Все уставились на нее, а затем хор голосов начал выдавать идеи:

– Чеснок!

– Сливки!

– Травы!

– Вино!

– Масло!

– Бульон!

– Улитки, – произнес Итан, растягивая слоги.

– Лягушачьи лапки, – вставил Майк, здоровенный американец, который ранее, с пляшущим в глазах огоньком, представился как «партнер Итана, или его содержанка – выбирайте сами».

Хихикая, Пит, пятидесятилетний канадец, ужасно напомнивший Кейт Тигра из «Винни-Пуха», внес свой вклад в беседу:

– Je ne sais quoi[12], – чем заставил всех рассмеяться.

– Хорошо, – кивнула Сильви, ворвавшись во всеобщее веселье, – тогда, как говорят французы, может, отдадите свой язык коту[13]? Эта фраза означает сдаться, – объяснила она, улыбаясь.

– Но в английском есть выражение «если кот отгрыз тебе язык», что означает – тебе стоит помолчать, – дерзко сказала Кейт.

Все рассмеялись, включая Сильви.

– Совершенно верно, – подтвердила она, одаривая Кейт благодарным взглядом. – Итак, Дэмиан, покажи им.

Ее помощник вышел из кладовой с кучей коробок из-под яиц в руках. Комната взорвалась восклицаниями и овациями.

– Вот вам мое заявление: скромное яйцо – краеугольный камень французской готовки, – произнесла Сильви, когда шум поутих. – И давайте же поговорим о яйце и его многочисленных историях.

Развернув плакат с картой Франции, Сильви достала четыре заранее подготовленных бумажных флажка, на каждом из которых было указано название одного блюда из яиц. Она прикрепляла флажок на определенное место на карте, а затем оживленно рассказывала о позиции конкретного блюда в местной культуре и фольклоре. Потом Сильви и Дэмиан на пару вдохнули жизнь в несколько из этих историй, наградив их вкусом: они нафаршировали яйца, известные как oeufs mimosa, впервые приготовленные в тысяча девятьсот пятидесятых годах в скромном парижском кафе, которым, по словам Сильви, «владел мужчина из Прованса, тосковавший по золотой мимозе в его родной деревне», и приготовили яйца en cocotte, запеченные с эстрагоном и сливками, «придуманные на нормандской фермерской кухне, из окон которой открывался вид на оживленный скотный двор и небольшой огород с травами, а с дальних лугов доносилось мычание молочных коров». Это был необычный, творческий подход к демонстрации рецепта, и весь класс с энтузиазмом сгруппировался вокруг плиты, наблюдая за работой Сильви и Дэмиана и то и дело задавая вопросы. Некоторые делали заметки в небольших блокнотах и телефонах, другие фотографировали процесс, но Кейт просто смотрела и слушала, стараясь все запомнить. Сердечная простота происходящего, и в то же время оригинальное, игривое внимание к деталям – это было просто великолепно!

После демонстрации все попробовали понемногу яиц mimosa и en cocotte: на вкус они были такими же потрясающими, как и на вид и на запах. Затем Дэмиан раздал карточки с рецептами всех блюд из яиц, и Сильви поставила перед классом задачу – выбрать один из них, подумать о месте, из которого оно могло прийти, и приготовить его.

– Вы можете работать поодиночке или в парах, – добавила она, и кто-то – Кейт подумала, что это могла быть Габи, – вздохнул. – И вы можете попробовать приготовить те же блюда, что и мы, если вам хочется. Не переборщите с количеством, нам потребуются небольшие порции. И не беспокойтесь о правдивости фактов в ваших историях, цель задания не в этом. Мы с Дэмианом поможем вам и подскажем. Когда вы закончите, ваши творения станут центральной частью нашего обеда.

На первый взгляд, задача обескураживала, и Кейт не могла принять решение, хочет ли она взяться за нее самостоятельно и наделать собственных ошибок или встать с кем-то в пару для моральной поддержки. Она увидела Габи, подбирающую определенные ингредиенты, и поняла, что та, должно быть, собирается готовить piperade. Она вспомнила слова Габи о том, что ее отец родом из французской части страны Басков, так что она наверняка уже знала, как стряпать сытную, ароматную смесь яиц, вяленой ветчины, лука, помидоров и длинных зеленых перцев, которые являлись традиционным овощем этого региона. К тому же у нее, вероятно, уже была заготовлена хорошая история. Так что было бы проще присоединиться к ней. С другой стороны, Кейт таким образом просто воспользовалась бы чужим успехом, чего поклялась больше не делать. К этому моменту все остальные уже приступили к делу: Стефан и Аня, а также Итан и Майк, ожидаемо готовили в парах, а Мисаки, Пит и Габи занимались этим в одиночку. И Кейт, по всей видимости, предстояло то же самое.

Просмотрев карточки с рецептами, она остановила выбор на омлете с грибами, а точнее, с шампиньонами, называемыми champignons de Paris, которые предстояло быстро обжарить в сливочном масле с чесноком, а затем переложить в почти готовый омлет; его оставалось только сложить пополам. В результате должны были получиться сочное, кремовое яйцо сверху и пикантные, чесночные грибы внутри. От одной мысли об этом ее рот наполнился слюной.

Но что насчет сопроводительной истории? Обычно шампиньоны находили в лесу, но этих малышей не просто так назвали «парижскими грибами», значит, история должна была разыграться где-то здесь. Что насчет юной служанки, мечтающей стать поваром, что однажды ночью пробирается на кухню в великолепном парижском доме, в котором работает, чтобы приготовить это блюдо? И из кухни доносится столь восхитительный аромат, что он будит гостя, который оказывается выдающимся шеф-поваром. Он спускается вниз в поисках источника аромата и оказывается настолько впечатлен работой горничной, что предлагает ей место в своем знаменитом ресторане! Усмехаясь про себя, Кейт принялась за работу. Она уже давно так не веселилась.

Глава четвертая

Поздно вечером Габи прокладывала свой путь до отеля по закоулкам. Она вежливо отклонила приглашение пойти выпить после занятия от группки других учеников. Все они казались ей достаточно приятными, но она пока что не желала тратить на них время вне уроков. Кроме того, они могли начать задавать вопросы о том, чем она занималась, а ей этого не хотелось. Сейчас безопаснее всего было остановиться на рассказе о истории ее семьи и о том, как она пересекалась с ее любовью к готовке. И этот странный факт – то, что и оба ее предка-баска по отцовской линии, и родоначальники с Нормандских островов по линии матери по совершенной случайности открыли свои маленькие дела, связанные с едой, в Париже во время проведения Всемирной выставки в тысяча девятисотом году[14] – всегда интриговал окружающих. Габи не приходилось рассказывать, чем она занималась в своем родном городе, не приходилось пускаться в утомительные объяснения о ее собственной, сегодняшней истории. Все думали, что понимали ее мотивы быть здесь: готовить в месте, в котором работали ее предки, и разузнать о них побольше. И Габи намеревалась оставить все как есть. Это была отличная причина, которую к тому же в целом нельзя было назвать неправдивой. Не было необходимости углубляться в детали.

Она не интересовалась тем, что могут скрывать другие. Сейчас у нее не было времени думать о чужих проблемах. Ее новые знакомые казались вполне обычными, достаточно приятными, если обобщать, хотя Пит мог слегка надоедать, а Итан казался довольно язвительным. Обед стал настоящим событием: все попробовали яичные творения друг друга, запивая их весьма приличным вином, а основные блюда дополняла большая миска восхитительного в своей простоте зеленого салата, сочетающего в себе разные виды латука, от резеды до цикория, и приправленного острыми специями и порубленным зеленым луком. И конечно, было много чудесного хлеба! Габи надеялась, что на столе появятся и козьи сыры, но, по словам Сильви, ученики используют их на завтрашнем занятии, так что ей придется подождать, прежде чем ей удастся их попробовать.

Габи нравилось, каким образом Сильви и Дэмиан выстраивали процесс обучения – вокруг историй, превращая занятия по кулинарии, которые могли бы ограничиться чем-то вроде «сделайте это, сделайте то», в нечто более естественное, напоминающее то, как мы в детстве познаем мир. «Будьте готовы удивляться», – сказала Сильви, и именно это с Габи сегодня и произошло. Piperade было фирменным блюдом ее отца, но до сегодняшнего дня она никогда не пробовала готовить его сама. Его piperade всегда был таким вкусным, так зачем ей было пытаться? Но ее словно притянуло к нему, и она обнаружила, что ей достаточно всего лишь мельком взглянуть на рецепт. Она даже точно знала, сколько класть piment d’Espelette – этого прекрасного, ароматного молотого красного перца, который обнаруживался практически во всех баскских блюдах и был главным ингредиентом piperade – аппетитной, сочной смеси яиц-скрэмбл, томатов, перцев, трав, лука и чеснока. Казалось, Габи уже знает, что делать, хотя прежде толком не осознавала, что запомнила процесс приготовления, просто наблюдая за отцом в детстве. И все получилось идеально.

Она свернула за угол на другую улицу, и ее взгляд привлекла витрина магазина безделушек. На темно-синей бархатной драпировке стояла старая швейная машинка, на которой выстроилась разнородная коллекция: броши в виде цикад в стиле ар-нуво, выполненные из черного дерева и украшенные искусственными бриллиантами; плюшевая белая мышь в шапочке с драгоценными камнями; шляпа пятидесятых годов, густые зеленые перья на которой делали ее похожей на артишок; ярко разукрашенные чашка и блюдце необычной формы; пара громадных фиолетовых замшевых ботинок на платформе семидесятых годов; и наконец маленькую, в пастельных тонах карандашную картину чаши с фруктами с завораживающе необычной перспективой. Габи затаила дыхание. Она впилась в нее глазами, пытаясь рассмотреть подпись, но либо та была слишком незаметной, чтобы различить ее с такого расстояния, либо ее не было вовсе. Но если это было то, о чем она думала…

Внутри магазин походил на пещеру Аладдина, каждый сантиметр этого небольшого помещения был плотно заставлен, предметы валялись на столах, валились из ящиков, громоздились на полках. За прилавком сидел пожилой мужчина, читающий газету. Своими огромными ушами, тщедушными конечностями, тонкими волосами и угрюмостью он напомнил Габи иллюстрацию в одной из ее любимых детских книжек – «Серебряное кресло» Клайва Стейплза Льюиса. Не хватало только остроконечной шляпы. На этом рисунке был изображен герой по имени Хмур, из расы кваклей-бродяклей, известный своей непреходящей мрачностью.

– Bonjour, Monsieur[15], – сказала она, стараясь не улыбнуться, когда он нехотя поднял голову и неприветливо пробормотал:

– Bonjour, Mademoiselle.

– Я бы хотела взглянуть на картину с витрины. Пожалуйста.

– На картину с витрины? – эхом отозвался месье Квакля-бродякля, словно это была самая странная просьба в его жизни. Он вздохнул. – Хорошо. – Отложив газету, он вышел из-за прилавка, потянулся длинной рукой к витрине и вытащил картину. Игнорируя протянутую руку Габи, он положил ее на столешницу, тем самым давая понять, что Габи может взглянуть. Но сам он не спускал с женщины глаз. Она не была уверена, в чем причина: в том, что он знал о ее догадках, или в том, что он просто проявлял подозрительность, превратившуюся для него в рефлекс.

Она подняла картину. Подписи все еще не было видно, но от цветов, изображенного предмета, общей атмосферы у нее побежали мурашки. Она перевернула ее, чтобы проверить, нет ли там каких-нибудь намеков на ее происхождение. Там, на обороте черной рамки, обнаружилась блеклая наклейка, вероятно, с именем изготовителя, но она была нечитаемой, стерлась от времени. Хорошо, пока доказательств нет – но она все равно должна купить эту картину.

– Сколько, месье? – уточнила она.

Он нахмурился.

– А сколько она, по-вашему, стоит?

Она наудачу предположила:

– Э-э-э… двадцать евро?

– Тридцать, – ответил он, – но рама остается у меня.

Она уставилась на него.

– Извините?

– Рама сделана из серного дерева, что в наши дни редкость, и в нее можно поместить другие картины, – резко пояснил он. Именно в этот момент она удостоверилась, что мужчина понятия не имел, что за картина перед ним. Или, по крайней мере, что за картина перед ним по ее догадкам.

– Хорошо, – согласилась она. – Я путешествую, поэтому так будет даже легче ее перевозить.

– Так и знал, что вы не из Парижа, – произнес он, став теперь более многословным, поскольку считал, что обставил ее. – Вы с юга, так? Я слышу солнце в вашем голосе.

– Да, все верно, – кивнула Габи, вежливо улыбнувшись, но не желая, чтобы ее втянули в разговор. Она наблюдала, как он осторожно развинтил раму, снял стекло и вытащил рисунок в кремовом паспарту. Обернув его листом папиросной бумаги, он вставил его в картонный чехол, а затем взглянул на нее.

– Так хорошо?

– Да, спасибо. Полный порядок. – Она достала карту, но мужчина покачал головой.

– Наличными, пожалуйста.

– Ох. Не уверена, что у меня… – Габи вынула кошелек, пока он невозмутимо наблюдал за ней. Слава богу – добавив несколько центов сдачи, которые ей вручили в пекарне этим утром, она наскребла ровно тридцать евро. Она была абсолютно уверена, что месье Квакля-бродякля не взял бы ни центом меньше. Так и случилось: он пересчитал каждую монетку, прежде чем передал ей сверток, и она откланялась.

Вернувшись в комнату, она осторожно вытащила картину и взглянула на нее. Никакой подписи на лицевой стороне, но на обороте, на самом краю листа, прямо под паспарту… Она прищурилась. Там было написано что-то важное бисерным неровным почерком или это были просто каракули? Она вгляделась внимательнее, но так и не смогла ничего разобрать. Ей понадобится увеличительное стекло. Затем ей в голову пришла блестящая идея. Взяв телефон, она сделала фото картины и приблизила изображение. Да! Наконец-то она могла что-то различить. Надпись – Pour OS – или там было GS? Сложно разобрать – affectueusement, MY, ’38[16]. Последняя часть читалась гораздо яснее. Габи распрямила спину, ее пульс ускорился.

В художественной школе в Сиднее, десять лет назад, Габи впервые столкнулась с работой Маргарет Йонан, художницы, избегающей публичной жизни, родившейся во Франции в семье ассирийца и бельгийки. Йонан жила на Монмартре, но покинула Францию в тысяча девятьсот тридцать девятом году, незадолго до того, как разразилась война, затем она скиталась по Азии и в итоге осела в Сиднее. Недолгое время она преподавала в художественной школе и выставлялась в нескольких галереях в Сиднее и Мельбурне, а потом испарилась, не оставив следов, предположительно, утонула на пляже на северном берегу Нового Южного Уэльса в тысяча девятьсот пятьдесят третьем. Ее наброски и картины, известные своим сюрреалистичным, даже ужасающим чувством перспективы, превращавшим обычные предметы в причудливые фрагменты других миров, сохранились в нескольких государственных и частных коллекциях – в том числе в коллекции художественной школы.

Хотя работы Йонан не были оценены художественными критиками как «обладающими высочайшим качеством», они по-прежнему считались интересными и годящимися для коллекционирования, а также, безусловно, стоили куда больше тридцати евро. Но Габи мало заботило, годились ли эти картины для коллекции, были ли они высоко оценены чванливыми критиками. Творчество Маргарет Йонан повлияло на нее в очень раннем возрасте, помогло ей найти ее собственный путь, собственный стиль, и от осознания того, что она теперь владеет настоящей картиной Йонан, Габи ликовала. Даже лучше, это была ранняя работа, написанная до отъезда Маргарет из Франции и до того, как она начала свою профессиональную художественную карьеру. Среди картин, которые Габи видела в Австралии, ни одна не была написано так рано, как эта. Настоящая дата рождения художницы была неизвестна, но в тысяча девятьсот тридцать восьмом году ей едва ли было больше двадцати трех или двадцати четырех. Габи не представляла, кто такой ГС – или ОС – но это явно был кто-то дорогой Маргарет. О личной жизни Маргарет Йонан было известно очень мало, только то, что она была единственным ребенком в семье и очень рано осиротела, когда ее родители погибли в автомобильной аварии. Она не вышла замуж, у нее не было детей. Ходили слухи, будто она покинула Францию в результате неудачного романа, но никто не знал наверняка. Она была очень замкнутым человеком.

Прислонив рисунок к стене на столе рядом с окном, Габи задержала на нем взгляд на некоторое время. Несомненно, это был знак – теперь все изменится. Она была права, решив приехать сюда. Так права! Настало время пойти и купить новый скетчбук.

Позже, вернувшись за стол в своей комнате с небольшим скетчбуком и карандашами, купленными в магазинчике вниз по улице, Габи начала рисовать – несколько быстрых росчерков наколдовали портрет месье Квакли-бродякли, сидящего за прилавком, с водруженной на его голове миской с причудливыми фруктами. Да, это происходило, происходило по-настоящему. Это странное столкновение, эта неожиданная находка: они что-то раскрыли. Это было начало чего-то нового, она была в том уверена.

В местной rotisserie[17] она купила ужин навынос – жареную курицу и картошку – и съела его прямиком из пакета на набережной у реки, в нескольких минутах от отеля. Ранний вечер был прохладным, но все еще было светло. Эта сцена идеально подошла бы на открытку: река мягко сияет, напротив возвышается знаменитый силуэт острова Сите.

Как только с едой было покончено, Габи вытерла пальцы и приступила к другому рисунку, на этот раз изобразив вазу с фруктами, покачивающуюся на разлившейся реке, с размытыми силуэтами зданий, плотно обступившими ее. Но только она начала рисовать фрукт, едва видный в ряби воды, как остановилась, карандаш завис, а затем тяжело опустился, вонзаясь в бумагу, оставляя яростные черные точки на всех едва появившихся линиях. Нет. Нет. Все было совершенно неправильно. Все было слишком – слишком эксцентрично. Искусственно-экстравагантно. Поверхностно. Она пыталась имитировать Йонан и не преуспела в этом. Рисунок был безжизненным. Унылым. Вторичным. Нет, третичным. В ярости она вырвала лист и смяла его. Затем она перелистнула страницу на первый рисунок и смяла его тоже. Пихнув скетчбук и карандаш в карман куртки, она нашла урну и швырнула в нее страницы вместе с пакетом от обеда, а затем стремительно ушла; в висках пульсировало, сердце часто билось.

Она долго шла вдоль реки, проходя мимо небольших компаний из семей, устроивших пикник, и сплетшихся в объятиях парочек. Она попыталась успокоиться, остановить знакомый холодок страха, растекающийся по телу. Не в первый раз она сталкивалась с ложной надеждой, ведущей в тупик. Она опробовала бесчисленное количество способов вернуть эту строптивую стерву-музу в строй, просто этот был последним на данный момент. Но почему-то ощущения были другие. Словно Вселенная глумилась над ней, посылая серебряные лучи надежды, только чтобы снова отнять их. Кто она такая, чтобы наверняка понять, что этот рисунок – на самом деле подлинная Йонан? В этом месте могло быть бессчетное множество художников-любителей с такими инициалами, а сюрреализм был в моде в те времена, в эпоху расцвета Магритта и Дали.