Нулевая терпимость

Ангелина Герцович

Нулевая терпимость

Молодая женщина сходит с ума от необъяснимого, всепроникающего холода в своем собственном доме, пока не понимает, что настоящий лед – не в стенах, а в глазах человека, который клялся любить ее вечно.

Дорогой читатель,

Представь на мгновение, что реальность – это не то, что ты видишь, а то, что ты чувствуешь. А потом представь, что твои чувства начинают лгать.

Эта книга – не просто история о женщине, которая замерзает в собственном доме. Это исследование самой коварной формы насилия – той, что не оставляет синяков, а лишь ледяное прикосновение сомнения. Ты когда-нибудь сомневался в себе? Слышал от кого-то близкого: «Ты слишком остро реагируешь», «Тебе показалось», «Тебе нужен отдых, ты не в себе»? И постепенно мир вокруг терял краски, а уверенность в собственной адекватности начинала таять, как иней на стекле?

Алиса – это отражение той части нас, которая сталкивается с газлайтингом. Ее холод – это не магия. Это гениальная метафора нашей психики, которая кричит там, где голос уже сорван. Когда нельзя сказать «ты причиняешь мне боль», тело говорит за нее: обжигающим холодом прикосновения, ледяной коркой в кружке, мертвой землей в горшке с цветком. Это соматизация непереносимой эмоциональной стужи.

Мы последуем за Алисой по всем кругам этого ада, выстроенного из заботливого тона и «логичных» аргументов. Мы будем наблюдать, как изолируют человека не стены, а слова. Как любовь и забота превращаются в инструменты контроля. И мы будем бороться вместе с ней за самое ценное – за право на собственную реальность.

Эта книга – о том, как распознать холод, что исходит не извне, а из сердца твоего ближнего. О том, как отличить заботу, которая согревает, от контроля, который замораживает. И, в конечном счете, это история о самом трудном шаге – о том, чтобы предпочесть честный, колючий мороз улицы удушающей «теплоте» красивой лжи.

Возможно, читая ее, ты узнаешь чью-то историю. А возможно, почувствуешь давно забытый холодок у себя за спиной. Но будь уверен: финал этой истории – это гимн внутреннему огню, который есть в каждом из нас. Огню, что способен растопить любой лед.

Готовься замерзнуть… чтобы вновь ощутить спасительное тепло правды.

Глава 1. Термостат

Холод разбудил ее не резко, не внезапным толчком, а медленно, как подкравшийся зверь. Он вполз под одеяло, обвил лодыжки, коснулся ледяным языком шеи. Алиса открыла глаза в непроглядной тьме спальни, и первое, что она увидела, – собственное дыхание. Белесый, жалкий клубок пара, повисший в воздухе и медленно тающий в черноте.

Снова отключили отопление, – промелькнула первая, сонная мысль.

Она потянулась к прикроватной тумбочке, нащупывая телефон, чтобы посмотреть время. Пальцы наткнулись на стеклянную поверхность и тут же отдёрнулись – оно было ледяным. Словно кусок льда. Алиса приподнялась на локте, с трубами всё было в порядке – батарея под окном дышала ровным, едва тёплым воздухом.

Тогда ее взгляд упал на термостат на стене. Большой, современный, с сияющим дисплеем. Цифры были чёткими, не мигали, утверждая простой и неопровержимый факт: +23°C.

Двадцать три градуса. Комфортная, почти летняя температура. В таких условиях не должно быть видно дыхания.

Алиса медленно перевела взгляд на Льва. Он спал на спине, его лицо, обрамлённое тёмными волосами, было безмятежным и прекрасным, как на античной скульптуре. Слишком безмятежным. Его грудь подымалась и опускалась ровно, ритмично, без сбоев. Этот покой показался ей неестественным, отрепетированным. Зловещим.

Её охватил внезапный, иррациональный порыв – проверить. Коснуться его, почувствовать живое человеческое тепло, убедиться, что мир не сошёл с ума. Она осторожно, почти крадучись, протянула руку и легонько коснулась его запястья.

И тут же вскрикнула, едва сдержавшись.

Кожа Льва была не просто прохладной. Она была обжигающе холодной, как металл на лютом морозе. Казалось, прикоснись она к нему губами, и они примерзнут.

Сердце Алисы заколотилось в груди, отдаваясь глухими ударами в висках. Она сидела, вжавшись в подушки, и смотрела то на сияющий термостат, обещавший несуществующее тепло, то на спящего мужа, чей холод был единственной реальностью в этой ледяной комнате. Холод сковал её изнутри, и она поняла, что это не просто температура. Это что-то другое. Что-то, что пришло остаться.

Глава 2. Холодный холст.

Солнечный свет, бледный и жидкий, безуспешно пытался прогреть мастерскую. Алиса стояла посреди комнаты, замершая, как преступник на месте преступления. Ее взгляд был прикован к мольберту, на котором покоился незаконченный холст.

Это должна была быть картина летнего поля, написанная по памяти, по тому самому эскизу, что она сделала до замужества. Тогда краски казались ей жидким солнцем, а запах скипидара – обещанием счастья. Теперь от холста веяло могильным холодом.

Она заставила себя сделать шаг. Еще один. Воздух вокруг мольберта становился гуще, холоднее. Он не был похож на морозный ветер; это было безвоздушное пространство, лишенное жизни, вымороженная пустота. Руки сами собой скрестились на груди, пытаясь сохранить жалкие крупицы тепла.

«Просто возьми кисть, – судорожно думала она. – Просто один мазок. Алый, как маки. Просто…»

Но пальцы не слушались. Они одеревенели, стали чужими, ледяными сосульками. Она потянулась к палитре, где засохли кадмий красный и изумрудная зелень, и едва не вскрикнула. Деревянная пластина была холодной, как надгробие зимой. Краски на ней не сулили ничего, кроме стужи.

Внезапно за ее спиной раздался мягкий, бархатный голос.

– Опять за своим подвигом, Искательница Истины?

Алиса вздрогнула и резко обернулась. Лев стоял в дверях, свежий и умиротворенный, словно только что вышел из спа с подогретым полотенцем на шее. Его взгляд скользнул по ее бледному, напряженному лицу, по сведенным от холода плечам.

– Дорогая, зачем ты себя мучаешь? – Он подошел, и Алиса невольно отступила на шаг, натыкаясь спиной на леденящий мольберт. – Твое искусство, – он произнес это слово с легкой, почти незаметной насмешкой, – должно рождаться от вдохновения, а не от титанических усилий. Видишь? Ты вся дрожишь.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ее щеке, но она инстинктивно отклонилась. В его глазах на мгновение мелькнула тень, но тут же растаяла, сменившись сладкой, удушающей заботой.

– Посмотри на себя. Ты замерзаешь здесь, в своей башне из слоновой кости. Искусство не должно быть пыткой. Оно должно приходить само. Как сон. Или любовь.

Его слова обволакивали ее, как иней, покрывающий стекло. Они звучали так разумно, так логично. Может, он прав? Может, это она сама вымораживает свой талант, свое вдохновение, свою способность чувствовать что-либо, кроме этого пронизывающего холода?

Лев мягко взял ее за локоть, поворачивая прочь от мольберта. Его пальцы были теплыми. Слишком теплыми.

– Пойдем, я приготовил тебе чай. А это, – он кивнул в сторону картины, – подождет. До лучших времен.

Он повел ее из мастерской, и Алиса, покорная, позволила. На пороге она бросила последний взгляд на летнее поле, застывшее во льду. Ей показалось, что по краске проползла тончайшая ледяная паутинка.

Глава 3. Заботливый контроль

Холод стал ее тенью. Он плыл за ней по пятам из спальни в гостиную, кутался в складки халата, заставлял ее поджимать озябшие пальцы ног. Алиса стояла посреди комнаты, словно в центре застывшего озера, и не знала, куда деться от этого пронизывающего безмолвия. Она подошла к батарее – та была почти горячей, но тепло от нее будто рассеивалось в сантиметре от поверхности, не достигая воздуха.

Лев наблюдал за ней с тем выражением мягкой, снисходительной озабоченности, которое стало появляться на его лице все чаще. Он подошел, и Алиса невольно отшатнулась – от него, как всегда, веяло прохладой, как от открытой дверцы холодильника.

«Не можешь согреться, дорогая?» – его голос был бархатным, заботливым. Таким, каким он говорил с клиентами на важных переговорах. – «Я заметил. Этот старый дом, сквозняки… Нужно решение получше батарей».

Он взял ее за локоть, и его пальцы, сухие и холодные, обожгли кожу через ткань халата. Он подвел ее к большой картонной коробке, стоявшей у стены. Алиса не заметила ее раньше.

«Вот. Специально для тебя».

Лев с хирургической точностью вскрыл коробку. Внутри, упакованный в пенопласт и целлофан, лежал обогреватель. Это был не просто прибор – это был объект дизайнерского искусства: матовый алюминиевый цилиндр без видимых кнопок или дисплеев, лаконичный и безупречный.

«Последняя модель. Инфракрасный, тихий, с системой климат-контроля. Он будет поддерживать идеальную температуру именно вокруг тебя», – объяснил Лев, устанавливая устройство на пол. Оно бесшумно вклюлось, на его поверхности загорелась слабая голубая полоска.

Алиса с надеждой протянула к нему руки. И да, от прибора исходил жар. Но странный, безжизненный. Он не согревал, а скорее высушивал воздух, наполняя его запахом раскаленного металла и стерильности. Это было тепло пустыни, безжалостное и бесплодное.

«Спасибо…» – прошептала она, все же пытаясь впитать это псевдо-тепло.

Прошло несколько дней. Алиса начала замечать странность. Обогреватель работал непостоянно. Он затихал, стоило ей остаться в комнате одной. Стоило ей загрустить, подойти к мольберту, взять в руки телефон – голубая полоска гасла, и ледяные пальцы снова сжимали ее сердце.

Но когда в комнату входил Лев, прибор оживал. Он начинал мягко гудеть, и то самое сухое, безрадостное тепло вновь заполняло пространство.

«Видишь? – говорил Лев, обнимая ее за плечи. Его прикосновение заставляло ее вздрогнуть. – Все хорошо. Я позаботился о тебе. Тепло ведь?»

«Да… – отвечала Алиса, глядя на мертвенно-голубой свет. – Тепло».

Она сидела в луже этого искусственного тепла, подаренного и контролируемого им, и чувствовала, как настоящий, живой жар – ее собственный, от творчества, от гнева, от страсти – медленно угасает внутри, сменяясь леденящим оцепенением. Это была не забота. Это была инкубация. И она, как птенец в лаборатории, была обречена вылупиться в том мире, какой для нее приготовили.

Глава 4. Мертвый телефон

Тишина в доме стала густой, вязкой, как остывающий кисель. Она давила на уши, и единственным звуком был едва уловимый гул дорогого обогревателя, который, как назло, сегодня молчал. Алиса сидела на краю кровати, сжимая в руках смартфон. Палец замер над иконкой с фотографией Марины – ее смеющееся лицо, залитое солнцем где-то на даче, казалось сейчас артефактом из другой, невероятно далекой жизни.

Она не могла больше. Не могла носить этот холод внутри, не могла делить постель с человеком, чье спокойствие было похоже на оцепенение статуи, не могла смотреть на мертвенный фикус и холодеющий холст. Ей нужен был голос со стороны. Голос, который скажет: «Ты не сходишь с ума».

Алиса сделала глубокий вдох и нажала на вызов.

Гудки прозвучали странно приглушенно, будто из-под толщи воды. Первый, второй… И тогда она почувствовала это. Сначала легкая прохлада на кончиках пальцев, прижатых к стеклянной задней панели. Затем холод, проникающий глубже, к костям. За несколько секунд телефон превратился в ледышку. Это был не просто холодный предмет в теплой комнате. Это был обжигающий, живой холод, словно она держала в руке не устройство, а кусок антарктического льда.

«Марина?» – прокричала она в микрофон, уже не надеясь быть услышанной.

В ответ – оглушительный треск, похожий на ломающийся лед, и затем… тишина. Абсолютная. Связь прервалась. Алиса с отвращением швырнула телефон на одеяло. Пальцы онемели и горели, как после контакта с морозным металлом.

В дверном проеме возник Лев. Он держал в руках две чашки дымящегося какао. Его лицо выражало мягкую, почти отеческую заботу.

«Опять эта зона неловкости?» – спросил он, протягивая ей одну из чашек. Его пальцы коснулись ее руки – кожа была теплой, почти горячей. Контраст с ледяным телефоном был чудовищным. – «Я же говорил, надо сменить оператора. У них тут мертвая зона. Не стоит так расстраиваться из-за ерунды».

Он поднял телефон, повертел его в руках. Алиса замерла, ожидая, что он почувствует тот адский холод. Но Лев лишь положил его на тумбочку.

«Выпей. Согреешься», – сказал он, и его улыбка была идеальной, без единой трещинки.

Алиса взяла чашку. Пар от какао щекотал лицо. Но внутри нее все замерло, стало таким же холодным и безжизненным, как тот мертвый телефон. Он отрезал ее не просто от подруги. Он отрезал ее от реальности. И самое ужасное было в том, что выглядело это со стороны так, будто она просто расстроилась из-за плохой связи.

Глава 5. Ледяной чай

На кухне царила звенящая тишина, нарушаемая лишь навязчивым гудением холодильника. Алиса стояла у столешницы, сжимая в руках керамическую кружку. Сегодняшнее утро было особенно тяжелым. Холод, казалось, пропитал не только воздух, но и кости, высасывая из них остатки тепла и воли. Ей отчаянно хотелось чего-то горячего, способного растопить эту внутреннюю стужу.

Она поставила на плиту чайник и ждала, обхватив себя за плечи, пока тот не зашипел и не выпустил клуб пара. Осторожно, почти ритуально, она налила в свою любимую кружку, ту, что с синими цветами по бортику, кипяток. Вода булькнула, пар окутал ее лицо влажным, обжигающим облаком. На мгновение ей показалось, что стало легче.

Алиса потянулась к банке с заваркой, и в этот момент краем глаза уловила странное движение в кружке. Она замерла, глядя на воду. Пар, который секунду назад клубился над ней, исчез. Вместо него над поверхностью воды стоял легкий, едва заметный морозный туман.

«Не может быть», – прошептала она.

Но это было. На гладкой поверхности воды, прямо на ее глазах, начала образовываться тонкая, хрупкая пленка. Она росла от краев к центру, как будто невидимый художник водил по воде ледяной кистью. Сначала это были просто кристаллики, а через мгновение – цельная, прозрачная корка льда, покрывающая кипяток. Под ней вода пузырилась, пытаясь вырваться, но лед сковывал ее, делая невозможным.

Алиса отшатнулась, выпустив из рук ложку. Металл с грохотом ударился о кафель.

– Лев! – ее крик прозвучал дико и высоко, сорвавшись в истерику. – ЛЕВ!

Она слышала, как в гостиной захрустел паркет под быстрыми шагами. Через секунду в дверном проеме возникла фигура мужа.

– Алиса? Что случилось?

Она не могла говорить, лишь трясущейся рукой указывала на кружку. Лев подошел ближе, на его лице застыла маска искреннего беспокойства. Он заглянул внутрь.

И тут Алиса увидела это сама. Пока она звала его, пока он бежал по коридору, лед растаял. Бесследно. Теперь в кружке была просто очень горячая вода, от которой снова поднимался легкий, ничем не примечательный пар.

– Дорогая… – голос Льва стал мягким, бархатным, полным жалости. Он осторожно взял ее за плечи. – Алиса, что ты хотела мне показать?

– Лед… – выдохнула она, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Там был лед. Я налила кипяток, а он… он замерз. У меня на глазах.

Лев посмотрел на чайник, все еще стоявший на горячей конфорке, потом снова на кружку. Он вздохнул, и в этом вздохе было столько усталого снисхождения, что Алисе захотелось провалиться сквозь землю.

– Милая, – он погладил ее по руке, и его пальцы показались ей на удивление теплыми. Слишком теплыми, почти искусственными. – Тебе надо отдохнуть. Ты вся дрожишь. Давай, я сделаю тебе чай.

Он вылил воду из ее кружки и принялся за свои привычные, отлаженные движения. Алиса молча смотрела, как он насыпает заварку, наливает новую порцию кипятка. Ей было так холодно, что зубы начали выбивать дробь. Но это был уже не тот физический холод от кружки. Это был холод отчаяния, проникающий глубже костей – прямо в душу. Он смотрел на нее с жалостью и беспокойством, и в этот момент она поняла страшную вещь: его забота была гораздо более леденящей, чем любой иней.

Глава 6. Визит к доктору

Кабинет доктора Семенова был таким же безупречным и холодным, как и его рукопожатие. Гладкие поверхности полированного дерева, хромированные ручки, стерильно-белые стены – ни единой лишней детали, ни намёка на жизнь. Здесь не пахло лекарствами, здесь пахло безразличием. Алиса чувствовала, как её собственное нервозное тепло поглощается этой безупречной пустотой.

Лев сидел рядом, его колено почти касалось её колена. Он излучал спокойную, почти отеческую заботу. Его рука лежала на её руке – тяжёлый, прохладный якорь.

«Итак, Алиса, Леонид всё мне рассказал, – голос Семенова был ровным, как линия горизонта на учебном плакате. – Давайте послушаем вас. Что вас беспокоит?»

Алиса начала говорить. Сначала робко, подбирая слова, потом, поддавшись отчаянной надежде быть понятой, потоком. Она говорила о ледяном холоде, пробирающем до костей при +23, о воде, замерзающей в кружке у неё на глазах, о мёртвом фикусе и о леденящем душу прикосновении мужа. Она говорила о страхе, который сковал её творчество, о друзьях, чьи голоса растворялись в эфире, о том, как её собственный дом стал для неё ловушкой с регулируемой температурой.

Семенов слушал, не перебивая, лишь изредка делая пометки в электронной карте. Его лицо оставалось непроницаемым. Когда Алиса закончила, в кабинете повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тихим жужжанием компьютера.

«Я понимаю, – наконец произнёс доктор. Он откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. – Алиса, то, что вы описываете… это классическая картина. Очень классическая».

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое нутро.

«Мы живём в эпоху перманентного стресса. Творческие личности, такие как вы, особенно уязвимы. Постоянное давление, необходимость соответствовать ожиданиям… сначала своим, потом чужим. Это создаёт колоссальное внутреннее напряжение».

«Доктор, но холод… он реальный, – прошептала Алиса. – Я его чувствую. Я его видела».

«Конечно, чувствуете, – мягко согласился Семенов. – Наша психика – удивительный инструмент. Когда ей становится невыносимо больно, когда она не может справиться с травмирующей ситуацией, она находит выход. Соматизация. Психическая боль превращается в физический симптом. Холод, который вы ощущаете, Алиса, – это метафора. Метафора эмоциональной изоляции, которую вы, возможно, переживаете».

Лев тихо вздохнул, полный сочувствия, и сжал её руку чуть сильнее. Его пальцы были как прутья из льда.

«Леонид упоминал о ваших… эпизодах тревожности, – продолжил Семенов, глядя на экран. – Провалы в памяти, повышенная раздражительность. Всё это – звенья одной цепи. Я бы диагностировал у вас синдром хронической усталости в сочетании с тревожно-депрессивным расстройством. И, учитывая сенсорные галлюцинации… нам, конечно, нужно провести более глубокое обследование, но я не исключаю неврологических сбоев. Возможно, функционального характера».

Слово «галлюцинации» повисло в воздухе, как ядовитый иней. Оно прилипло к коже, замораживая её изнутри. Функциональные сбои. Соматизация. Тревожность. Каждое слово было аккуратно отполированным кирпичиком, который Лев и этот человек в белом халате закладывали в стену вокруг неё. Стену, на которой изнутри скоро появится надпись: «СУМАСШЕДШАЯ».

«Но… но я не сумасшедшая», – выдохнула Алиса, и её голос прозвучал жалко и слабо, даже в её собственных ушах.

«Кто говорит о сумасшествии? – Семенов позволил себе крошечную, профессиональную улыбку. – Речь идёт о болезни. О дисбалансе. И это лечится. Покой, правильная медикаментозная поддержка, работа с психотерапевтом. Леонид – прекрасная опора для вас. Доверьтесь ему».

Лев повернулся к ней. Его глаза были полыми, как два тёмных озера, скованных первым льдом.

«Всё будет хорошо, дорогая, – сказал он тихо. – Мы справимся. Я помогу тебе».

В этот момент Алиса почувствовала это с новой силой. Холод шёл не от кондиционера и не от стерильных стен. Он исходил от них обоих. От их согласованных взглядов, от их логики, от их заботы. Это был холод абсолютной власти, замаскированной под абсолютную любовь.

Диагноз прозвучал не как объяснение. Он прозвучал как приговор. И палачом в нём был назначен она сама.

Глава 7. Увядший фикус

Тишина в доме стала густой, вязкой, как остывающий кисель. После визита к доктору Семенову мир Алисы окончательно потерял твердые очертания. Слова «тревожность» и «неврологические сбои» висели в воздухе невидимой морозной дымкой, отравляя каждый вдох. Она ловила себя на том, что прислушивается к собственным мыслям, пытаясь уловить в их течении муть безумия.

Именно в этой давящей тишине она заметила фикус.

Он стоял в гостиной, в углу у большого окна, когда-то подаренный ей Мариной на новоселье. «Чтобы в доме жизнь была», – сказала тогда подруга. Алиса, увлеченная тогда идеей семейного гнездышка, ухаживала за ним с трогательным усердием: протирала его широкие глянцевые листья, поворачивала к свету, подкармливала. Фикус отвечал ей буйной зеленью, выпуская все новые и новые побеги. Он был молчаливым свидетелем их первых дней, ее надежд.

Теперь он был похож на черный силуэт, вырезанный из угля. Пышная крона облысела, несколько оставшихся листьев висели, как тряпки, почерневшие и скрученные. Они не были просто сухими, они были обугленными, будто их окунули в жидкий азот.

Алиса медленно подошла к нему, сердце заколотилось где-то в горле. Она протянула руку, боясь прикоснуться. Воздух вокруг растения был холоднее, чем в остальной комнате. Этот холод был знакомым – таким же, как от ее незаконченной картины, как от трубки телефона.

Кончиками пальцев она дотронулась до одного из мертвых листьев. Он с хрустом рассыпался, оставив на коже черную пыль. Опустившись на колени, Алиса погрузила пальцы в землю в горшке. Вместо ожидаемой прохлады и сырости ее жгло леденящее железо. Земля была каменной, мерзлой насквозь. Она не просто высохла – она промерзла, как почва в лютую зиму.

Паника, острая и ясная, кольнула ее под ложечкой. Это не было игрой воображения. Это не было «симптомом». Это был факт, который можно было пощупать. Ее дом, ее убежище, медленно вымерзало изнутри, и этот фикус был самым очевидным доказательством.

– Смотрю на нашего старого друга? – раздался за ее спиной голос Льва.

Алиса вздрогнула и отдернула руку, словно обжегшись.

– Он… он умер, – прошептала она, не в силах отвести взгляд от почерневших ветвей.

Лев подошел ближе, его лицо выражало легкую, почти театральную грусть.

– Жаль. Такой был красавец. – Он положил руку ей на плечо. Его прикосновение было прохладным, но уже не обжигающе-ледяным, как в то утро. Теперь он всегда был «прохладным», «свежим». Нормальным. – Дорогая, я же говорил, что тебе стало тяжело за ним ухаживать. Ты забывала его поливать. Последние месяцы…

– Я не забывала! – голос ее сорвался, прозвучав слишком громко в мертвой тишине. – Я всегда его поливала! Земля… Лев, она ледяная!

Он нахмурился, его брови сошлись в выражении искреннего, врачебного беспокойства. Он наклонился, потрогал землю сам.

– Сухая, Алиса. Просто очень сухая. От пыли пальцы холодные, вот и все. – Он вытер руки платком. – Ты сама вся дрожишь. Комната действительно прохладная, тебе показалось.

«Показалось». Это слово звенело у нее в ушах, как колокольчик, привязанный к шее сумасшедшего. Оно перечеркивало все. Лед в кружке, иней на окнах, мертвый телефон, холод холста. И теперь – мертвый фикус. Все было лишь игрой ее больного воображения.

Лев обнял ее за плечи, повернув от растения.

– Не переживай. Выбросим его завтра. Купим новый. Искусственный. За ним уход не нужен, – сказал он мягко, ведя ее прочь, как ребенка. – И тебе не придется напрягаться.

Алиса позволила ему вести себя. Она шла, не чувствуя под ногами пола. Взгляд ее упал на горшок с фикусом, стоящий в своем холодном углу. И ей показалось, что почерневшие ветви тянутся к ней не с мольбой, а с немым укором. Он был не просто растением. Он был частью ее прошлой, теплой жизни. И Лев заморозил его, как замораживал все, что имело для нее значение.

Теперь она знала это с леденящей душу ясностью. Но это знание было бесполезно. Оно было лишь еще одним кирпичиком в стене, которую возводили вокруг нее доктор Семенов и ее собственный муж. Стене, на которой крупными буквами было написано: «СУМАСШЕДШАЯ».

Отлично, вот восьмая глава, написанная в соответствии с заданным сюжетом и стилем.

Глава 8. Окно в прошлое

Холод стал привычным фоном, белым шумом бытия. Он был в стенах, в воздухе, в еде. Но хуже всего было то, что он проник внутрь, превратив ее мысли в вязкую, замерзающую slurry. Алиса двигалась по дому как сомнамбула, выполняя заученные действия: подогреть чай, который все равно остынет; улыбнуться Льву, чья забота давила тяжелее свинцового одеяла.