Дракон, которого никто не боялся

Юрий Белк

Дракон, которого никто не боялся

Глава первая. Дракон, который никого не пугает

Его звали Искрин не потому, что он любил пускать искры, а потому, что у него в глазах всегда жила искра любопытства.

С самого детства он собирал всё, что переливается на солнце: сломанные стёклышки, капли росы на шишках, рыбью чешую у берега. Ему казалось, что мир состоит из маленьких огней, и они зовут его куда-то дальше, туда, где начинается история.

В тот день он летел высоко. Под ним тянулись поля, деревенские поля, как клетчатые одеяла, синие ленты рек, рощи и луга.

На горизонте поднимался город – светлый, с башенками, с мостом через реку и большими цветными флюгерами на крышах. Город назывался Ладоград – так было написано на табличке при въезде.

Искрин повторил название вслух и улыбнулся: «Ладо-град. Город лада. Значит, люди там живут ладно. Интересно, что это значит?»

Но улыбка у него получилась натянутой, и он метался внутри себя между добрым и «должен быть злым» драконом.

Ведь перед вылетом он снова перечитал тяжёлую старую книгу, обтянутую тёмной кожей. На корешке золотыми буквами было выведено: «О нравах драконов». Книга говорила уверенным голосом: дракон обязан внушать страх, громыхать, выпускать дым, шевелить хвостом так, чтобы у людей внутри всё холодело. «Иначе какой ты дракон?» – спрашивала книга. И Искрин очень боялся, что не похож на тех, про кого там написано.

Он потрогал ладонью чешую на шее – тёплую, чуть шершавую. «Я смогу, – подумал он, – когда надо – смогу. Сейчас прилечу и всё будет как надо. Они испугаются, я рыкну, взмахну крылом…» Но внутри жила другая мысль: «А если они убегут? А если заплачут?»

Вопросов было больше, чем ответов.

Сердце начало стучать чаще. Искрин набрал побольше воздуха и решил приземлиться прямо в центре города.

Он расправил крылья и опустился на край площади аккуратно, чтобы не задеть флюгер у ближайшей лавки. Земля качнулась под лапами, камни под ним зазвенели, как маленькие колокольчики. Он втянул воздух и приготовился.

Площадь Ладограда была мощёной, круглой, и по кругу стояли лавки: пекарь торговал булками, столяр выставил деревянные игрушки, кузнец поправлял вывеску. Над площадью летали ласточки, и где-то за городом мягко мычала корова. Люди о чём-то разговаривали: кто-то смеялся, кто-то спорил, чья очередь печь рыбу на субботу.

– Р-ра… – прорычал Искрин и начал наблюдать за горожанами.

Но никто не закричал, не убежал. Все отнеслись обыденно, как будто к ним каждый день прилетает дракон.

Пекарь, высокий и круглолицый, просто поднял глаза и сказал соседке:

– Похоже, дождя не будет. Видишь, какой он сухой? Значит, не из грозы прилетел.

Кузнец, вытерев лоб рукавом, хмыкнул:

– Хвост бы ему подточить – ступеньки царапает.

А рядом, у ступенек, стояли двое: девочка с косой, перевязанной голубой лентой, и мальчик в короткой куртке, у которого из кармана торчали два карандаша. Девочка улыбалась так широко, что даже веснушки сверкнули. Мальчик смотрел внимательно и даже не моргал.

– Привет! – сказала девочка. – Ты к нам? Меня Нина зовут.

– А меня – Федя, – сказал мальчик. – Федька, если по-простому. А тебя как?

Искрин моргнул. У него было заготовлено слово «Бойтесь!» после последней прочитанной книги, но почему-то не решилось. Зато вспомнилось имя.

– Я… Искрин, – ответил он тихо, пустив лёгкий дымок из ноздрей.

– Очень приятно, – улыбнулся Федя. – Мы тут пирожки покупали. Хочешь? С творогом и маком.

– Постойте, – вмешался пекарь, вытягивая из печи противень. – Сначала надо спросить, не любит ли он сладкое. У нас есть ещё с капустой. Хотя драконам, говорят, полагается мясо.

– Мне… – начал Искрин, и в животе что-то смешно урчало, – мне можно любой. А вам не страшно от меня?

Нина удивлённо подняла брови:

– А зачем? Ты же прилетел спокойно. Не орал, не крушил ничего.

– Ну… – Искрин оглянулся на свою книгу, которая лежала в сумке у него за спиной и будто впивалась в чешую строгими углами. – Потому что драконы… они… должны быть страшными.

– Это кто сказал? – поинтересовался Федя. – У нас про драконов в сказках по-всякому. В одной один украл принцессу, в другой – наоборот, принцесса у него пряталась от шумного бала. И никто никого не ел. А в третьей дракон вообще печь чинил.

– А некоторые даже летать не умеют, – донёсся из толпы голос.

– Книги говорят, – устало сказал Искрин. – Старые, толстые книги.

Нина и Федя переглянулись.

Сзади послышалось:

– Пирожки! Кто с маком, подходи! Тёплые!

Тётя Варя, пекарша, вытерла руки о фартук и подошла совсем близко к драконьей лапе. Она осторожно потрогала чешуйку кончиком пальца – как пробуют воду, когда не уверены, горячая она или холодная.

– Гладкая, – сказала она. – А глаза у тебя добрые. Возьмёшь пирожок? Лично от меня – за знакомство.

Искрин не удержался, кивнул. Тётя Варя подвязала корзинку ленточкой, покосилась на его когти и сказала:

– Давай я положу тебе в сумку, ага? Я заверну бумагой, чтобы твою книгу не испачкать.

– Спасибо, – прошептал он.

Казалось, город не заметил, что к ним прилетел дракон. Разве что кошки, разбросанные по подоконникам, перестали умываться и начали внимательно рассматривать сверху вниз. Разве что железный журавль, скрипя на флюгере, повернул голову. Все остальные жили обычной жизнью, как будто прилетел голубь – только говорящий.

Искрин решил, что это недоразумение. Он попятился, отступил на пару шагов и громко хлопнул крыльями. Пыль поднялась. Ласточки закружились. Он втянул воздух и выдал такой рык, как умел, какой учился в долине, где дядьки-драконы показывали молодым, как надо:

– Р-Р-РА-А-А!..

В лучшем случае нужно было, чтобы кто-нибудь упал. В худшем – чтобы все побледнели и попрятались.

– Не кричи, пожалуйста, – сказала пожилая женщина, у которой дрожали руки не потому, что боялась, а потому, что она была старая и слабая. – У меня внучка спит.

– Смотри, – шепнул Федя Нине, – у него под правым крылом белое пёрышко. Небось в облаке запутался.

– А вот это голос! – восхитился сторож с башни. – Эй, друг, приходи вечером к нам, у нас хор. Нам как раз бас нужен.

– И ступеньки всё-таки царапаешь, – проворчал кузнец, но уже добрее. – Я после обеда подправлю.

У Искрина от удивления даже хвост завис в воздухе. Он посмотрел на Нину и Федю и сказал совсем тихо:

– А можно… вы покажете мне, как у вас тут живут? Я ненадолго. Я просто… посмотрю.

– Конечно, – сказал Федя. – Сначала – пирожки. Без пирожков ничего не выйдет. Надо покушать, набраться сил.

Они пошли по площади дальше.

Искрин старался шагать аккуратно: у него были большие лапы, и он боялся наступить на чей-нибудь сапог. Горожане легко расступались, а некоторые, наоборот, подходили, чтобы поближе взглянуть на его чешую. Кто-то пытался его потрогать – настоящий он или нет – и, убедившись, что это действительно дракон, проходил мимо.

– Ладоград – город ладный, – рассказывала Нина. – У нас все стараются договариваться. Если спор – сначала слушаем, потом говорим.

– Сначала слушаем, потом говорим, – повторил Федя. – Потому что в споре один другого не слышит, а так – слышно. Правда, иногда у нас тоже получается только со второго раза.

Они завернули в переулок, где было прохладно и стояла испарина от мокрых камней.

Тётя Варя открыла дверку, и оттуда вывалился тёплый воздух.

Там, на столе, стояли пирожки, булки, плюшки, только ценника уже не было рядом, а на стене висел расписной коврик с птицей. Птица была похожа на петуха, но у неё были хвосты, как у кометы.

– Садись, – сказала тётя Варя. – Где обычно сидит кот Гаврик, там и тебе место.

– Вы же на базаре остались. Как вы оказались дома так быстро? – спросил Искрин.

– У нас подземный ход есть от площади.

– Я… – растерялся Искрин и обернулся. – Я могу хвостом случайно зацепить.

Он попытался свернуть хвост в аккуратный круг.

Гаврик, серый, с полосатым хвостом, сел на этот хвост и замурлыкал, как будто это и было его любимое кресло.

– Видал? – хмыкнул Федя. – Вот это доверие. Он любит тебя.

– И не боится.

Нина подала Искрину блюдце с молоком, потом спохватилась, засмеялась и забрала.

– Прости, привычка. Молоко у нас – котам. А тебе – компот.

– Мне… можно и воду, – попросил Искрин.

– Вода – в кувшине, – сказала тётя Варя. – Компот – к празднику.

Пока они ели и пили, Федя задавал бесконечные вопросы.

Он спрашивал про облака, про долины, про горы – они там синие или зеленее, чем у них? Нина интересовалась, какие у драконов сказки, кто их рассказывает детям, что делают драконы зимой.

Искрин отвечал как мог. Он рассказывал, как в их долине старик Ходын учил малышей летать,

рассказал, что зимой драконы сидят ближе к горячим камням, а весной уходят смотреть, как ломается лёд на реке. И что у них тоже есть песни, хотя поёт чаще всего только одна – тётка Руна, у которой голос похож на ветер в сосновой роще.

– А что написано в твоей толстой книге? – спросила Нина, заплетая прядь волос.

Искрин запнулся и тяжело вздохнул.

– Там… – он поискал слова и нашёл их грубыми, как ботинки. – Там сказано, что нас должны бояться. Что в страхе есть порядок. Что если нас не боятся – мы не настоящие.

– Глупость, – сказала тётя Варя ровно, как отрезала бы лишний край теста. – В страхе нет порядка, в страхе есть только страх. А порядок – там, где заботятся.

– А вдруг всё-таки… – начал он.

– А вдруг нет, – мягко перебил Федя. – Давай так. Мы тебе покажем город. Ты увидишь, что тут интересного. А вечером, если захочешь, почитаешь свою книгу в тишине. И сам подумай, что к чему. Ладно?

Искрин кивнул. Он долго сидел молча, чувствуя, как внутри становится тепло от добрых слов, и одновременно щемит – будто где-то маленький камешек попал между чешуй и не даёт покоя.

Теперь Искрин смотрел внимательнее. Он замечал, как синица, садясь на узорчатую решётку, поднимает лапку и будто здоровается с ветром; как у одной лавки на табурете сидит мужчина с закрытыми глазами – слепой музыкант – и гладит по струнам инструмент, и музыка течёт мягко, как молоко; как мальчишки играют в «кто дойдёт до третьего камня, не наступив на землю», перепрыгивая по круглым плитам.

– Смотри, – сказала Нина, – это наша башня. Там сидит сторож Семён, у него большой ключ от ворот. Он по ночам звёзды считает.

– Я тоже иногда считаю, – признался Искрин. – Но у меня они всё время убегают. Я в одну смотрю, а она – миг! – и уже другая. Наверно, я путаюсь.

Они подошли к башне. Сторож Семён, на самом деле, был не такой уж старый. У него были добрые морщины вокруг глаз и руки, которые знают, как держать ключи так, чтобы они звенели красиво.

– Опять новеньких ведёте? – спросил он у Нины и Феди.

– Это не новенький, – возразил Федя. – Это наш друг. Его зовут Искрин.

– Мы хотели ему показать город, – добавила Нина.

Семён кивнул:

– Покажите. Только не бегайте по стенам. Камень старый. И… – он посмотрел на дракона и улыбнулся. – Если захотелось громко – приходи вечером ко мне. Будем петь.

– Я не умею петь, – честно сказал Искрин.

– Никто не умеет, – отмахнулся Семён. – А потом – раз! – и умеет. Я поставлю тебе голос.

Дальше был мост. Через мост шли люди, везли тележки, кто-то тащил корзины с бельём.

Под мостом однообразно журчала река.

Тут кто-то дёрнул его за хвост.

– Ой! – воскликнул он и обернулся.

Это был малыш лет четырёх, в полосатом свитере. Он держал в руках деревянного коня и смотрел на дракона снизу вверх честными глазами.

– Ты большой, – сказал малыш. – И чешуйчатый.

– Ты тоже большой, – серьёзно ответил Искрин, – для мальчика. Как твоё имя?

– Тёма, – гордо сказал малыш. – Мой конь – Шустрик. Мы носимся. Так мама нам говорит постоянно.

– Нельзя дёргать, – строго сказала его мама, подбегая. – Извини, пожалуйста, он просто…

– Ничего, – отмахнулся Искрин. – Я… крепкий.

И они все засмеялись – и мама, и Тёма, и даже Шустрик в маминых руках, кажется, стал улыбаться деревянной улыбкой.

Когда они вернулись на площадь, солнце уже катилось вниз. Тени стали длинными. Возле лавки с красками сидел хозяин, старик с белыми усами, и писал что-то в книжечке.

– Что пишете? – спросил Федя.

– Списки дел, – сказал старик. – С утра рисовал вывеску, днём помогал жене собирать облака, а теперь думаю, как успеть всё завтра. Вот пишу.

– У меня тоже есть списки, – вдруг сказал Искрин. – Только в голове: «Научиться быть страшным», «Не забыть рычать», «Проверить, чтобы хвост не мешал», «Скушать только то, что положено драконам».

– Скучновато, – заметила Нина. – А где у тебя в списке пункт: «Понюхать цветущую ветку»? Или: «Посидеть на мосту и считать пузырьки»?

– Или хотя бы: «Сделать кому-то добро бескорыстно», – добавил старик с усами, не поднимая глаз.

– Я… – начал Искрин и опустил голову. – Я думал, это всё не для нас. Для драконов. Нам сказали: главное – внушать.

– А кто сказал? – спросил старик.

– Книга.

– Книга – это бумага и чернила, – сказал старик. – А ты – дыхание и сердце. Подумай. Я тоже раньше писал книги, только не читает их никто. Хорошую книгу не читают, вот плохие – разбирают сразу, вот и перестал писать. Теперь облака собираем.

Искрин кивнул и снова почувствовал, как где-то между чешуй тянет маленьким камешком. Он отмахнулся от этого ощущения, как от назойливой мошки, и спросил:

– Можно я пройду наверх? Хочу посмотреть на город оттуда.

– Конечно, – ответил Семён, услышав, хотя был далеко. – Только аккуратно.

Искрин взмахнул крыльями и мягко поднялся на крышу. Крыша была тёплая, как только что испечённый хлеб. Город шумел, как большой добрый улей. Отсюда видно было, как за рекой полоса леса темнеет, как по дороге идут люди маленькими точками, как на башне Семён будто вяжет бесконечную верёвку слов, на которые можно будет вечером ловить песни.

В детском садике дети выносили на крыльцо цветы – поливать. На дальнем дворе сидел мальчик и чинил колесо у деревянной машинки. В лавке у пекаря тётя Варя смеялась над чем-то, прижимая к животу полотенце, и мука летела вокруг, как снег.

Искрин долго смотрел и думал. А потом, чтобы не думать, снова достал книгу. Она была очень старая, страницы пахли пылью, летом, далёкими кострами. Он открыл наугад.

«Дракон, – прочитал он шёпотом, – не для дружбы рождён. Он для силы рождён. Его облик – облик бури. Его голос – как гул в ущелье. Люди должны сторониться дракона. Так сбережётся мир».

Искрин споткнулся о слово «должны». Он попытался представить, как люди сторонятся, и увидел Нину, Федю, тётю Варю, Семёна… У них не получалось сторониться. Они получались такими, какими были: с пирожками, с ключами, с карандашами. «А вдруг мир всё-таки не сломается, если…» – думал он. И пугался собственных мыслей.

– Эй! – услышал он голос. – Эй, Искрин!

Это звала Нина. Внизу уже потемнело. Люди зажигали фонари. Фонари были на длинных палках, а на стекле у каждого был рисунок: где – листья, где – птица, где – рыба.

– Идём на набережную, – сказала Нина, когда он спустился. – Там сегодня будет сказочник говорить. Он странный, но добрый. Хочешь послушать?

– Хочу, – ответил Искрин.

Сказочник стоял на ящике, чтобы быть повыше, и говорил истории так, что казалось – это не он, а сама река говорит его голосом. Он рассказывал про то, как мальчик однажды не хотел делиться бантом из яркой ленты, а потом понял, что лента радуется, когда её видят многие. Он рассказывал про то, как кошка ушла из дома, потому что никто не гладил её. И как один рыбак научился молчать и благодаря этому услышал, где плескается большая рыба – и не поймал её, а просто порадовался, что она есть.

– В мире много путей, – говорил сказочник. – И не все они проходят через гром. Есть тихие пути. По ним тоже приходят.

Искрин слушал и чувствовал, как в груди у него рождаются слова. Он никогда не пробовал складывать их так, чтобы они шли рифмой, но сейчас вдруг подумал:

Если я не буря —

Может, я ручей?

Если я не грозный —

Может, я ничей?

Если я не страшный —

Может, это плюс?

Если я не тёмный —

Значит, где-то свет.

Он отогнал слова, испугался их – как можно «не быть грозным»? Но слова не ушли. Они сидели внутри тихими искрами, по-настоящему его, и от этого становилось страшно, но тепло.

Когда сказочник закончил, люди похлопали, а дети попросили ещё. Но сказочник устал, поклонился и сказал:

– На сегодня – всё. Зато завтра будет снова день.

– Завтра будет снова, – повторила Нина и потянула Федю и Искрина за собой. – Пойдём, я покажу вам одно место.

Они пошли по узкой тропке, мимо огородов, где чеснок был высажен рядами, как натянутые верёвки, мимо забора, на котором кто-то нарисовал солнечный круг. За огородами начиналась лужайка. На лужайке росло особенное дерево – старый клён с дуплом. В дупле жила сова. Сейчас она выглядывала, моргала и выглядела не очень довольной: ведь уже вечер, а тут пришли гости.

– Здесь мы прячемся от обид, – сказала Нина. – Когда кто-то кого-то обидит, мы идём сюда, садимся на траву и пока не помиримся – не уходим.

– Помиримся – это как? – спросил Искрин.

– Это когда отпускаешь внутри камень, – объяснил Федя. – Он вроде маленький, а мешает. Вот сиди-сиди, пока он не скатится.

Искрин знал теперь про камень. Он кивнул.

– Давайте попробуем, – сказал он вдруг неожиданно для себя. – Можно? Я хочу отпустить один камень.

Они молча устроились на траве. Сова, кажется, и сама заинтересовалась: выглянула, повернула голову. Вечер пахнул сыростью и мятой. По траве кто-то пробежал – может, ёж, может, мышь.

– Я боюсь, – признался Искрин, – что я неправильный. Потому что меня не боятся. А я читаю и вижу: надо быть другим. И у меня внутри камень.

– А какое это чувство – «неправильный»? – спросила Нина.

– Как будто ты сделал шаг не туда, – сказал он. – Как будто у всех на празднике одинаковые шапочки, а у тебя нет. Или как будто все прыгают на одну ногу, а ты не умеешь. И знаешь, что вот прямо сейчас будет звучать музыка – тук-тук-тук! – и надо делать раз-два-три, а ты делаешь раз-четыре-пять и задеваешь все столы.

Федя хмыкнул:

– У меня в прошлом году тоже было так, – сказал он. – Все научились свистеть на пальцах, а я – нет. И я подумал: я неправильный. А потом дед сказал: «Федька, тебя не для свиста придумали. Тебя придумали для карандашей». И стало легче. Свист я потом всё равно научился, а без него – можно.

– А меня в позапрошлом году позвали на каток, – вспомнила Нина, – и я так боялась упасть, что стояла у забора. Все катались, а я стояла. Думала, что лёд меня не любит. А потом подошёл Гриша, дал руку и сказал: «Твой первый круг – со мной». Мы проехали кружок. Я упала, да. Но смеялась. И с тех пор люблю лёд. Видишь? Не всё сразу получается.

– И что мне делать? – тихо спросил Искрин. – Я не знаю.

– Сначала – есть пирожки, – сказала Нина, и они засмеялись. – Потом – спать. Завтра проснёшься – мир снова будет начинаться. А еще – слушай своё сердце. Ты ведь уже пришёл, какой есть. Может, этот «какой есть» и спасёт кого-то.

– А если моё «какой есть» не нужно? – спросил он.

– Тогда найдём, где нужно, кому нужно, – уверенно сказал Федя. – Ладоград большой. И мир ещё больше.

Они сидели ещё немного, и Искрин действительно почувствовал, как камень внутри стал меньше. Он всё ещё был, но уже не давил так сильно. Он поднялся и поблагодарил дерево. Сова прищурилась: «Ладно уж».

Когда они вернулись в город, было почти темно. В окна смотрели домашние огни, на пороге кто-то стучал чулком по доске, выбивая пыль. Сверху с башни донёсся голос Семёна:

– Ну, кто у нас сегодня поёт? Где наш бас?

Нина толкнула Искрина локтем:

– Пойдём.

– Я… я попробую, – сказал он, сам себе удивляясь.

Они поднялись на башню. Там собралось человек десять – поющих и слушающих. Семён привязал верёвку к перилам, чтобы было удобно держаться на ветру, хотя ветра не было. Он раздал кому-то свечи, кому-то – тексты, кому-то – просто улыбку.

– Друзья, – сказал он, – у нас сегодня новый голос. Не боимся, не стесняемся, поём.

– Я боюсь, – поднял руку мальчик со скрипкой. – Но буду петь.

– Я стесняюсь, – сказала женщина в цветастом платке. – Но буду слушать.

– А я… – начал Искрин и сделал вдох. Внутри всё дрогнуло. Он вдруг вспомнил слова, которые сидели в нём с набережной, и тихо, почти шёпотом, сказал: