Секреты Бессмертных

Екатерина Попова

Секреты Бессмертных

Глава 1. Билет на ветер

Я никогда не считала себя героиней – скорее тихой обитательницей книжных полок и чужих судеб. Мой городок – один из тех, что держат в себе привычку размеренного дыхания: свет из окон, запах пирогов в переходной кухне, знакомые лица, шаги на мостовой, которые ты можешь прочесть как открытую книгу. Люди здесь не любят резких движений; я – почти такой же: работа в маленьком книжном магазине, вечера с чаем и одной хорошей книгой, разговоры с мамой по выходным, редкие встречи с Мариной, которая, кажется, родилась на полном ходу и никогда не умела тормозить.

Но билет лежал на моём столе, и он не был просто бумажкой. Он был решением, встряхнувшим все мои привычные рассуждения. «Салем», – написано в строке назначения, и внутри этого слова было столько символики, что сердце сжалось от смешанного чувства боязни и радости.

Марина звала меня уже давно. Она представляла нам приключение как несколько дней разворота: «Наташ, мы увидим настоящие ведьмовские дома, музеи, атмосферу – это будет идеальная перезагрузка!» Она делала это с тем видом, как будто перезагрузка – это кнопка на кофемашине. Я сомневалась до последнего: билеты, перелёт, зарубежье – всё это было выходом из зоны комфорта, и я училась доверять ей не сразу. Но однажды я поняла, что больше устала не от привычки, а от её тягучей безопасности. И тогда согласилась.

Провинция выглядит особенно большим миром следующим образом: всё, что нужно – в шаговой доступности, и вместе с тем весь мир кажется за стеклом. Я работала в книжном магазине, где книги пахли старыми страницами и черным чаем. Каждый день я удобно оборачивала страницы чужих жизней, позволяла им разворачиваться и закрывала за собой последнюю главу чужой судьбы, прежде чем спрятать книгу на полку. Моя жизнь была аккуратно уложена: несколько бесконечно безопасных маршрутов, которые можно было пройти с закрытыми глазами. И билет стал первым чувством того, что я готова открыть глаза.

Утро отъезда было похоже на начало спектакля, где все костюмы висели на вешалках, а я не помнила, в какой роли должна играть. Мама готовила обед с таким видом, будто выпроваживала меня не в отпуск, а на чужбину в далёкую страну: «Береги документы, не теряй голову, звони, когда приедешь». Я затолкала в сумку книжку – старый роман, который всегда со мной, на всякий случай. Марина же прибыла как ураган: слегка взъерошенная, с рюкзаком, в котором, казалось, помещался целый мир.

– Ты выглядишь усталой, но счастливой, – сказала она, провожая меня на платформу. – Это лицо приключения. Ты его береги.

Я заснула в самолёте так легко, будто взяла с собой сон, который ютились под крыльями. Проснулась от того, что Марина трясёт меня за плечо: «Мы в Бостоне, Нат. Просыпайся!» На иллюминаторе – серая гладь Атлантики, затем светлые заплаты холмов, и я впервые увидела американскую землю не через новостей экран, а в живом, тряском и теплом движении.

Бостон встретил нас серым небом и шумом города, где архитектура переплетается с историей как в нитке, закрученной в узор. Мы не задерживались: автобус до Салема ждёт, и каждая минута, потраченная зря, казалась словно краденая у приближающегося чуда. Впервые я ощутила, как свободно дышат большие города – их воздух другой: в нём таится старина и современность одновременно, запах кофе переплетается с морским бризом.

Салем встретил нас ветром, который пробегал по улочкам, будто пытаясь вымести следы современности и открыть старые, деревянные пороги. Первые дома выглядели так, будто их только что разбудили: резные карнизы, старые балки, и тонкая морщинка времени, прочёрченная на каждой фасадной доске. Здесь, рядом с набережной, чувствовался запах моря: соль, водоросли, и старые истории, которые словно барабанили в стенах и не давали покоя.

Я помню первое прикосновение Салема к моему настроению – оно было тихим, но настойчивым. Туристы ходили группами, с фонариками и брошюрами, гиды рассказывали те же грустные и гордые легенды о 1692 годе – год, который врезался в город, как клеймо. В каждом здании была надпись: «Здесь жили…», «Здесь судили…», и я понимала, что история здесь не просто тема для туристов, она – плоть города. Пожалуй, это и было главным: Салем выдыхал прошлое, и оно отвечало вздохом ветра.

Мы заселились в маленькую гостиницу недалеко от Peabody Essex Museum – место, которое я ждала, как ожидание встречи с автором любимой книги. Музей был основан в конце XVIII века (его прародители – в 1799 году), и внутри его витали коллекции, привезённые с дальних стран; я чувствовала, что каждая вещь здесь несёт свою судьбу. Но меня больше манила не коллекция музея, а уличная жизнь: люди, кафешки, вывески с кривыми буквами, и, конечно, история ведьм, которая висела, как полотно, над всем городом.

Первый вечер в Салеме был холодным и прозрачным. Мы пошли на вечернюю экскурсию – тот самый «вечерний маршрут», где гиды в костюмах поведали о событиях 1692–1693 годов, о судах, обвинениях, печали и страхе. Они говорили о ведьмах так, как будто в их голосах был отзвук проклятия и сожаления. Я слушала взахлёб, как слушала когда-то рассказы старших, которые умели переплетать факты и легенды в аккуратную, но тревожную ткань.

Проходя мимо Witch House – Corwin House, единственного здания в Салеме, сохранившего прямую связь с эпохой процессов, – я остановилась. Дом выглядел мрачным и величественным одновременно: его скелет из тёмного дерева и острые углы не спорили с современностью, а как будто заявляли о себе как о свидетельстве более жёсткого прошлого. На табличке было написано, что дом датируется серединой XVII века; что в нём жил Джон Корвин, судья, связанный с делом о ведьмах. Мне вдруг захотелось заглянуть внутрь, прикоснуться к стенам, которые знали шёпоты тех, кто жил задолго до нас.

И именно здесь – на узкой мостовой перед домом с его тяжёлыми ставнями – я увидела его впервые.

Он стоял в тени, почти на границе света и тьмы, и выглядел так, будто время обошло его стороной. Его рост был немного выше среднего, плечи – ровные, движения – экономные, как у тех, кто никогда не спешит зря. Его лицо было сложно описать: в нём сочетались молодость и какая‑то застывшая мудрость, как будто он знал, что будет и после нас. Волосы тёмные, уложены небрежно; пальто – простое, но от него не отвлекали детали. Самое странное – его глаза: они были глубоко тёплыми и холодными одновременно, как море, которое светит и дышит ночью.

Он не говорил ни слова. Его взгляд скользнул по группам туристов, затем застыл на мне. Это было короткое, почти непроизвольное соприкосновение – взгляд, который задел меня глубоко, будто эти глаза могли читать страницы, не прикасаясь к ним. Я почувствовала лёгкое головокружение, как от сильного запаха, который неожиданно появляется и исчезает, оставляя за собой эхо.

Марина, как всегда, не заметила ничего стоящего: она уже обсуждала, в какое кафе зайти завтра, и вела меня дальше, по направлению к набережной. Но мысль о нём осталась со мной. Она как тень: не громкая, но постоянная. Я несколько раз оглянулась, и он уже не стоял там, где был, словно растворившись в тёмных воротах старого дома.

Вечер наполнялся звуками: где‑то далеко отголоски музыки, смех туристов, шаги по булыжной мостовой. Я шла и думала о том, как часто в наших жизнях появляется человек, который никак не объясняется – просто появляется, и всё начинает изображать другую картину. Это было не похоже на давно знакомое притяжение; это было странной искрой, которая не объясняется логикой.

Мы засели в маленьком кафе на углу, где стены украшали старые фотографии и карты. Я заказала чай, Марина – латте, и мы тихо обсуждали планы на завтра: музей, прогулка по набережной, экскурсия на Gallows Hill. О том, что на этом холме в 1692 году происходили казни, гиды говорили с той же отрешённостью, с какой рассказывают о природных особенностях: факты, выверенные и понятые. Мне вдруг стало как‑то неспокойно от того, что мы, туристы, ходим по местам, где были чьи‑то последние вздохи, и делаем это с лёгкостью, словно листая страницы чужой книги.

В тот вечер, когда мы шли обратно мимо Witch House, я увидела на уголке старой лавки маленькую табличку с надписью: «1692». Она была невелика, но в простоте своей выглядела немилосердно тяжёлой – как напоминание о том, что прошлое здесь не исчезает. Я коснулась холодного железа таблички пальцами, и в голове мелькнула мысль: у каждого города есть своё хранилище памяти, и иногда оно открывает двери тем, кто не боится войти.

Я лёгким движением заслонила рукой лицо от ветра и представила, что мой приезд – это больше, чем отпуск; что это ступень в книге, где слова ещё не написаны, а я держу ручку. Ветер пробежал по моей коже, и где‑то в конце улицы показалась фигура – в тени, на границе света и тьмы. Мои пальцы непроизвольно сжались вокруг горячей чашки. В этот момент в голове пронеслась одна простая мысль: иногда истории приходят не тогда, когда их зовут; они приходят тогда, когда мы, наконец, готовы их услышать.

И я подумала: возможно, я готова слушать.

Глава 2 – Тени на мостовой

Утро после встречи было прозрачным и холодным, как стакан лимонада, оставленный на жарком подоконнике: всё казалось ярче и одновременно нежнее. Настя проснулась раньше, чем обычно, с тихим ощущением, будто где‑то в груди у неё посеяли маленький светильник – не тревогу и не волнение, скорее любопытство, которое щекотало и подталкивало к действию. Она сидела на кровати с телефоном в руках, пересматривая фото с прошлой ночи, и каждое изображение как бы помнило тёплый свет фонарей и ту одну улыбку, которая мелькнула в толпе. Улыбка Ноа.

Марина уже топтала чужой кофе на кухне маленького мотеля, где они остановились. Её энергия была тем магнитом, который вытаскивал Настю из кровати. – Ну и? – спросила она, не дождавшись, пока та ответит. – Ну и что там? Ты будто влюбилась на углу Джайл-стрит.

– Ты преувеличиваешь, – сказала Настя и постаралась скрыть дрожь в голосе. Но голос Маринки прозвучал как колокольчик: честный, громкий и лишённый лжи.

– Как будто, да, – смеялась Марина. – Он был настолько кинематографичным, что я почувствовала себя в фильме. Ты же знаешь, я за такое голосую.

Они спланировали день просто: ранний завтрак, затем – музеи и экскурсии по историческому центру, в том числе визит в маленькую книжную лавку, которая, по отзывам, хранила редкие издания о Салеме и его мрачной истории. Настя любила такие места: запах старой бумаги, тихие шаги, полки, словно маленькие леса, полные историй, в которых можно заблудиться.

Книжная лавка оказалась ещё чарующeе, чем ей представлялось. Дверь с резной ручкой заскрипела, как будто приветствуя гостя, и внутри было немного прохладнее – воздух был пропитан шелестом листов и терпким ароматом чернил. Настя сразу вдохнула глубже и почувствовала то привкусное спокойствие, которое бывает только в библиотеках. Марина уже рыскала между стеллажами, пересылая ей смешные кадры в мессенджере.

– Смотри! – крикнула она, показывая на небольшую полку, где лежали альбомы с фотографиями старого Салема. – Тут столько всего, можно взять несколько на память.

Настя бродила между стеллажами, касаясь корешков пальцами, пока не заметила книгу, обложка которой была исписана золотыми завитками. Она тянулась к ней, когда рядом раздался тихий, ровный голос: – Она хорошая находка.

Она обернулась и на пару секунд застыла: Ноа стоял у другой полки, как будто никуда не уходил. Его появление не казалось устрашающим – скорее естественным, хоть и странным. Он был одет просто: тёмный плащ, рубашка без ярких деталей, и взгляд, который ассоциировался у Насти с тем самым обещанием – тонким и манящим. Он помнил её. И это было неприятно и приятно одновременно.

– Да, – ответила она, пытаясь не выдавать удивления. – Я только что собиралась взять её. Там много фотографий и старых заметок.

– Берите, – сказал он, но его голос был мягким. – Там есть и малоизвестные материалы о делах XVII века, которые редко попадают в другие сборники.

Он сказал это так просто, что в Насте снова вспыхнул вопрос: как он мог знать? Но ответ, скорее всего, был прост: он любил историю. Или – думала Настя с неосознанной долей фантазии – он знал гораздо больше, чем позволял показать.

Марина, заметив их общение, подошла, хлопнув Настю по плечу. – Видела! – сказала она с самодовольной улыбкой. – Это он! Ты знала? Ты встретила принца из киноленты!

– Прекрати, – отмахнулась Настя, но жар в её щеках оставался. Она положила книгу в сумку и пошла к стойке, чтобы спросить у владельца о древних гравюрах. Ноа оказался рядом, и их взгляды снова встретились.

– Вы здесь одна? – спросил он.

– Нет, с подругой, – ответила Настя. – Мы в отпуске.

– Отпуск – это хрупкая вещь, – сказал он, и смотрел не на неё, а в сторону. – Он позволяет нам видеть то, что обычно скрыто.

Его слова звучали, как загадка, и она удивилась тому, как легко они ложились на её мысль. Она чувствовала, что он не просто романтик или странник: в нём было что‑то глубже. Но прежде чем она успела спросить что‑то прямее, он уже отошёл к другому стеллажу, оставив за собой слабый аромат, который Настя не смогла идентифицировать – смесь прохлады и тонкой горечи.

Весь день проходил в лёгком тумане: экскурсии, рассказы, гул толпы, и везде – тень его присутствия. Он появлялся неожиданно: на выставке об охоте на ведьм, когда Настя просто проходила мимо витрины; на площади у старой ратуши, когда они с Мариной пили горячий шоколад; он словно был везде, но никогда полностью не приближался. Это присутствие больше подогревало любопытство, чем пугало.

В полдень они попали на небольшой уличный рынок, где торговцы продавали всё от пряностей до амулетов и реплик талисманов. Марина, как обычно, забрала центр внимания, торгуясь и предлагая смешные варианты, а Настя с интересом смотрела на мелкие безделушки и случайно касалась одного амулета – небольшой серебряной подвески в форме луны. Она сжала его в ладони, и вдруг кто‑то рядом произнёс её имя мягко, почти шёпотом.

– Настя.

Она обернулась и застыла: Ноа стоял поодаль, с книгой под мышкой и взглядом, который теперь казался наиболее внимательным. Он подошёл ближе, но не слишком, сохраняя дистанцию. Его движения были безупречны, как отточенные привычкой. На солнце его кожа казалась более бледной, чем у окружающих, и это почему‑то заставило Настю почувствовать тепло и холод одновременно.

– Не думала, что ты появишься здесь, – сказала она, хотя на самом деле думала ровно об обратном.

– Я люблю такие места, – ответил он, улыбнувшись слегка. – В них легче слышать истории.

– Ты – из Салема? – спросила Настя, и вопреки себе внезапно добавила: – Ты хорошо говоришь о городе.

– Нет, – сказал он, – я живу здесь достаточно долго, чтобы считать его домом. Но мой дом – не всегда то место, где кровать. Иногда это место с памятью.

Его слова снова оставили в Насте лёгкое недосказанное ощущение. Её мир, с его рутиной и мягкими привычками, не позволял быстро подключаться к людям, которые умели говорить такими фразами. Но этим и притягивались такие, как Ноа: в их речах всегда читалась глубина, которой не хватало её повседневности.

С заходом солнца город стал другим: фонари бросали длинные тени, уличные музыканты распевали медленные мелодии, и Настя чувствовала, как мир вокруг сжался до нескольких метров – туда, где они шли с Мариной. Они зашли в маленькое кафе, где стены были обвешаны старинными фотографиями, а меню написано мелом на большой доске. Уютный уголок у окна казался идеальным для двух подруг, но Настя уже знала, что сегодняшний вечер может быть иным.

Неожиданно дверь кафе отворилась, и холодный ветер внёс с собой запах поздней осени. Ноа вошёл, не заметив сначала их, и сиденье напротив освободилось так, словно преднамеренно. Он сел на небольшом расстоянии и остановил взгляд на Насте, не нависая, не требуя, просто наблюдая. Его присутствие не было навязчивым и тем не менее отчетливо доминировало в пространстве. Марина шутливо помахала ему рукой, приглашая присоединиться, и он тихо улыбнулся в ответ, словно соглашаясь лишь наполовину.

– Присоединюсь на минутку, если не против, – сказал он, не спрашивая.

– Конечно, – ответила Марина, – но только если ты любишь пироги с яблоками.

Он улыбнулся с легкой иронией и сказал, что любит почти всё, что предлагает этот город. Разговор завязался легко: он знал названия мест, о которых женщины спрашивали, он рассказывал о старинных домах, о людях и привидениях так, как будто читал не только путеводитель, а целую книгу воспоминаний. Настя слушала, и с каждым его словом перед ней вырисовывался образ человека, который видел не только архитектуру, но и время внутри неё – прошедшее, которое оставляло отпечатки на дереве, на стенах, на лицах.

– А как же Россия? – спросил он вдруг, его взгляд стал мягче и внимательнее. – Ты сказала, что оттуда. Какой город родной для тебя?

Её ответ выпал из неё легко: маленький провинциальный город, книжный магазин, мама, вечерние прогулки вдоль реки. Он слушал внимательно, не перебивая, и это было редкостью: люди обычно ждали своей очереди заговорить, чтобы сказать что‑то остроумное. Он не был тем, кто стремился заполнить паузу словами.

– Ты скучаешь? – спросил он, когда она описала простую радость купленного кофе на перекрёстке.

– Иногда. Но я думаю, скучание – это нечто, что тянет нас назад и вперёд одновременно, – сказала Настя, и сама удивилась своей прямоте. – Я уехала, чтобы увидеть что‑то, что не помещается в моём городе.

– И ты нашла, – произнёс он и посмотрел так, что ей показалось, что он видит какое‑то её желание. – Или, может быть, что‑то нашло тебя.

Эти слова звучали как приглашение и как предупреждение. Настя почувствовала, как её сердце отступило и тут же вышло на встречу. Для неё было важно одно: он был загадкой, и она хотела разгадать её, но при этом боялась, что разгадка изменит всё до неузнаваемости.

Когда они вышли на улицу, ночь уже полностью воцарилась над городом. По мостовой гуляли пары, кто‑то возвращался с ужина, а где‑то вдалеке слышалось тихое гудение живой музыки. Ноа предложил проводить их до небольшого памятника, который, по его словам, хранил одну из красивейших тайн города. Настя согласилась почти автоматически – и снова думала, что это решимость или глупость. Марина, смеясь, подталкивала её вперёд.

Подойдя к памятнику, Настя заметила, что Ноа остановился и прислушался, как будто к звукам, недоступным другим. Его лицо сморщилось от едва заметной боли, и он на секунду закрыл глаза. Он быстро воспрянул, будто отгоняя что‑то невидимое, и ударил себя по левой руке.

– Всё в порядке? – спросила Настя, искренне обеспокоенная.

– Да, – он улыбнулся, но в этой улыбке снова появился холодок. – Просто иногда звуки становятся слишком громкими.

Она не знала, поверить ли этому. Но для неё самой его уязвимость казалась мостом: мостом, по которому можно было перейти от любопытства к участию. Настя почувствовала, как тянется рука – и, почти инстинктивно, коснулась его запястья. Кожа была на удивление прохладной, как поверхностный слой льда, но в этом холоде не было пустоты: было ощущение живой силы, глубокой и устойчивой. Это прикосновение спроецировало в неё цепочку образов – ночи, старых домов, свечей, незнакомых слов на языках, которых она не знала.

Ноа не отдернул руку. Он посмотрел на её ладонь с тихой благодарностью и сказал: – Спасибо. Это редко.

Она улыбнулась в ответ и сама удивилась, как просто ей было это сделать. В ту ночь она возвращалась в мотель с бесчисленными мыслями: о книгах, о памятниках, о мелочах, которые складывали его образ. И ещё – о той странной прохладе, которую она почувствовала под кожей. Это было знаком, неотчетливым и манящим, как письмо, написанное карандашом на старой бумаге.

Настя не знала тогда, что этот знак – первое прикосновение к тому, что изменит всю её жизнь. Она не знала, что холод в его коже скрывает бесконечность лет, и что улыбка, которая ей казалась приглашением, – лишь проблеск истории, которую ему ещё предстоит ей открыть.

На заднем плане, в тихом уголке её сознания, лежала мысль: некоторые истории начинаются с книги, другие – с прикосновения. Её история – начиналась с обоих.

Глава 3 – Первые тени Салема

Короткое описание: Настя и Марина углубляются в атмосферу Салема: музеи, старые дома, тематические кафе. Настя случайно встречает Ноа в маленьком книжном магазине – их разговор растёт от вежливого до испепеляющего притяжения. Ночь приносит первые тревожные знаки: шёпоты на ветру, чувство, что за ними следят.

Утро выдавало один из тех ясных сентябрьских дней, когда воздух в Новой Англии кажется вычищенным до прозрачности. Салем, просыпаясь, распахнул свои окна – деревянные ставни, вывески в готическом стиле, аромат корицы и жареного яблока, доносящийся из пекарни на углу. Настя шла медленно, будто хотела запомнить каждую деталь: узоры на кирпичных фасадах, наклоненные друг к другу мирные дома, детей, выгнавших кота из витрины. Всё здесь казалось постановкой, но постановкой, в которую Восток США вложил душу – старину, злую и тёплую одновременно.

Марина шла рядом, и её разговоры, как всегда, не давали Насте уйти в себя. Она рассказывала про кофейню, где они могут выпить латте с пряностями, про магазинчик с амулетами, в котором, по её словам, продаются "настоящие старинные штуки", и про вечернюю экскурсию, которую не стоит пропускать. Настя улыбалась и отвечала короткими фразами: она чувствовала себя наполненной ожиданием, лёгким и новым, как будто вокруг неё распускались бутоны неизвестных эмоций.

Первым пунктом была историческая экспозиция в доме, который когда-то принадлежал некоему судье – тот самый, от которого в легендах осталась бессонная тень. В музее пахло воском и старой бумагой. Экскурсовод, сбитый с толку капюшоном времени, рассказывал с таким энтузиазмом, будто хотел искупить грехи прошлого, и слушатели, окружившие его, то и дело перешёптывались о казнях и о том, как легко поверить в чудовище, когда рядом слишком много страхов.

Настя слушала, но больше смотрела. Она возвращала в себе переживания тех, кто был когда-то тут, и чувствовала смешение жалости и лёгкого ироничного удивления: люди всегда требовали виноватого, и чаще всего им приходилось стать им, чтобы удовлетворить свой страх. Её корни – в другом мире, менее трагическом в масштабах, но похожем по сути: в её маленьком городке тоже были свои истории, свои "видимые и невидимые" вещи, которые жители любили и боялись одновременно. Теперь, оказавшись здесь, она понимала, как легко переносится это старое чувство на новое место.

После музея последовал китобизнес – маленький, тесный, с деревянными лестницами и запахом клея. Настя и Марина вошли по наитию. Полки в магазине казались живыми: книги в тяжёлых переплётах, плотные мемуары, заметно потрёпанные тома о морских путешествиях и одно помещение, где аккуратно лежали труды по истории оккультизма. На самой дальней полке – между старой трактовкой "Мифов Северной Америки" и сборником колыбельных песен – была тонкая книга с кожаной обложкой. Настя потянула её как будто не поднимая голову: в этот момент время растянулось.

– Ты её берёшь? – тихо спросила Марина, глядя на Настю.

– Хочу посмотреть, – прошептала Настя, и её пальцы уже держали книгу. Она прочитала название – старое издание, датированное началом XIX века, с заметками на полях. Это была книга о легендах Новой Англии и о людях, чьи жизни переплетались с нечеловеческим.

Когда Настя повернулась, чтобы подать книгу Марине, перед ней уже стоял мужчина.

Он не казался походящим на того, кто работает в лавке. Его пальто было тёмного, глубокого цвета, словно поглощавшего свет. Волосы – густые и тёмные – были аккуратно уложены. Черты лица – правильные и чуть отрешённые – заставили Настю на мгновение забыть, как дышать. Он улыбнулся, коротко и спокойно, как будто это была форма приветствия, которой он пользовался очень давно.

– Она хорошая находка, – сказал он тихим голосом. Его произношение было чистым, без акцента, но с какой‑то странной выдержкой: будто он думал о словах, прежде чем позволить им выйти. – Редкие заметки, интересный почерк у предыдущего владельца. Если позволите – могу показать, где у нас есть ещё подобные издания.