
Полная версия
В подвале

Диана Рылеева
В подвале
В самых потаённых, проклятых недрах этого каменного чрева, выстроенного из монолитного, бездушного бетона, где воздух не просто был тяжел, но и густел, обретая плотность ядовитого, смертельного эликсира, пропитанного вековой пылью, едким запахом ржавчины и сырой, липкой землей, проснулись двое. Это пробуждение было нежеланным. Мучительным, словно рождение в адской утробе, где каждый вдох означал погружение в ещё большую, невыносимую боль. Погружение в ещё более глубокую, бездонную бездну отчаяния, из которой не было выхода. Лишь глухое, сырое эхо их собственного ужаса. Оно множилось от каждой беспокойной мысли. От каждого едва слышного шороха. От каждого удара сердца, отсчитывающего последние, угасающие мгновения их прежней, уже невозвратной, мирной жизни, растворяющейся в предрассветном тумане кошмара, который теперь стал их единственной реальностью, их приговором.
Сначала – рыжеволосый парень двадцати четырех лет, Родион, чья юность, ещё недавно бурлившая мечтами, амбициями и яркими красками будущего, казалась теперь лишь насмешкой судьбы, хрупким, полупрозрачным, почти стёртым воспоминанием о давно утерянном мире, о жизни, которая была лишь сном, рассеявшимся в этом кошмаре, словно утренний туман под первыми, призрачными лучами солнца, которого здесь не было и быть не могло, и его отсутствие давило на него с нечеловеческой, невыносимой силой, вызывая панический холод.
Он резко, судорожно вдохнул затхлый, едкий воздух. Этот воздух жег легкие и горло, словно раскаленным железом. Оставлял послевкусие разложения и страха. Въедался в слизистые оболочки. Отравлял кровь. Наполнял каждую клеточку его существа отвращением и чистой, первобытной паникой, пытаясь отогнать накатившую дурноту, превращая мысли в вязкую, беспорядочную массу, лишенную всякой логики, кроме первобытного, животного страха и неукротимого, отчаянного желания выжить, любой ценой.
Он вскинул голову, словно зверёк, застигнутый врасплох в чужой, тёмной, враждебной норе. Каждый шорох казался угрозой, каждый звук – предвестником беды, а каждое движение – потенциальной ловушкой, способной поглотить его целиком, стереть его с лица земли, не оставив следа, не оставив даже тени, даже эха его имени в безмолвии веков, в абсолютном ничто.
Его волосы, некогда яркие, словно языки затухающего пламени, теперь лишь едва мерцали в редких, тонких прорехах тьмы, сквозь которые проникал призрачный, мёртвый свет, рождённый одной-единственной, скудной, едва тлеющей лампочкой под потолком, словно глаз какого-то древнего, слепого, бездушного существа, наблюдающего за страданиями, за медленным умиранием.
Эта лампа, висевшая на оборванном, обугленном проводе, угрожающе мерцала. Она издавала слабое, монотонное жужжание, похожее на предсмертный хрип… Словно умирающая звезда на краю бездны, отчаянно цепляющаяся за последние мгновения своего существования, прежде чем погаснуть навсегда, погрузив всё в абсолютный, непроглядный мрак, в вечное небытие, где нет ни времени, ни пространства, ни надежды, ни даже звука, кроме его собственного, испуганного, сбивчивого дыхания, обрывающегося на вдохе.
Этот свет был настолько слаб, настолько измождён… Что скорее подчеркивал густоту мрака, облепляющего каждый уголок стен, заставляя тени сгущаться в причудливые, пугающие формы, которые казались живыми, принимая облик чудовищ, рожденных его собственным ужасом, чем рассеивал его, лишь усугубляя чувство клаустрофобии и паранойи, впивающихся в сознание, как острые когти, разрывающие ткань разума, обнажая его хрупкость и беззащитность перед лицом неизведанного, всеобъемлющего, абсолютного зла.
Каждая неровность бетона, каждый зазубренный выступ казался пропитанным отчаянием, запахом сырости и безысходности, что въедались в кожу. В одежду. В самую душу, проникая в подсознание… Словно невидимый, медленно действующий яд, отравляющий надежды, человечности, памяти, самого «я», стирающий личность.
Тело ныло от долгого лежания на холодном, жестком бетоне. Каждый мускул отзывался тупой, ноющей болью, суставы казались скованными ржавчиной, отказываясь повиноваться, превращая любое движение в пытку. Во рту было сухо, словно пустыня, выжженная безжалостным солнцем. Голова гудела, как растревоженный улей, полный злых ос, роящихся в черепной коробке, не давая сосредоточиться ни на одной мысли, кроме боли, страха непонимания: что происходит, почему именно с ним, и что ждёт впереди, в этой мёртвой, давящей тишине, которая казалась громче любого крика, громче стука его собственного, испуганного сердца.
Последнее, что он помнил, – вечерняя прогулка по осеннему парку. Шуршание опавших, багряных листьев под ногами. Уютный свет фонарей, обещавший покой и тепло дома. Аромат мокрой земли после дождя. Предвкушение уюта и безопасности. А потом… Внезапный удар в затылок, едкий запах, душащий лёгкие, и ощущение падения в бездну, где не было ни света, ни звука, лишь непроглядный, бесконечный мрак.
Рядом с ним застонал мужчина, лет сорока, с черными волосами. Андрей. Его пробуждение было медленнее, тяжелее, чем у Родиона, как у древнего камня, сдвинувшегося с места под воздействием невидимой, но силы, которая словно вытягивала из него жизнь, последние искры сознания, оставляя лишь измученную, почти безжизненную, пустую оболочку, наполненную лишь болью и горечью, ожидающей конца и забвения.
Он выдохнул сдавленный, хриплый стон, полный боли и непонимания. Этот звук, непривычный в мертвой тишине, словно разрезал её пополам, обнажая пустоту, которая казалась лишенной всякого эха, всякого ответа, всякой надежды на спасение, на милость, на прощение, на человечность, на сострадание, на любое тепло, на любое утешение.
Родион видел, как Андрей медленно приподнимается на локтях. Его глаза, ещё мутные от сна, безуспешно пытались сфокусироваться в полумраке. Найти хоть одну знакомую точку опоры, зацепиться за что-то реальное в этом кошмаре, который, казалось, никогда не закончится, лишь углубляясь с каждым мгновением, становясь всё более жестоким, словно приговор, медленно, с садистским наслаждением исполняемый, безжалостно и методично, до последней капли сил, до последней искры разума.
Лицо мужчины было измято, покрыто испариной, на виске алела подсыхающая ссадина – видимо, их участь была общей, и бессознательное тело Андрея ударилось о твердую поверхность в момент похищения, оставив след, словно предвестник того, что ждало их впереди, метка судьбы.
Подвал был глубокий, как склеп, холодный, как могила… Без окон, что обещали бы внешний мир, его краски и звуки, его солнечный свет и легкий ветерок, его бесконечные просторы и необъятное небо, его живую, бурлящую жизнь… И, казалось, без дверей, что могли бы открыть путь к свободе, к возвращению домой, к тем, кто их любил и ждал, к той жизни, что они потеряли, безвозвратно и навсегда. Глухая бетонная коробка, отрезавшая их от мира. От солнца, которое было теперь лишь смутным, почти забытым воспоминанием… Журчания воды, от смеха детей, от мягкости травы под ногами… От шума ветра в кронах деревьев, от аромата цветущих садов, от всех благословений жизни, что они когда-то знали и считали незыблемым, вечным, гарантированным даром бытия. Это было место, созданное для забвения. Место, где время не имело смысла, где каждый миг растягивался до невыносимой, пыточной вечности. Надежда умирала медленно и мучительно, превращаясь в прах, в невесомую пыль, что оседала на их лицах, на волосах, на ресницах, покрывая их слоем безразличия, слоем смерти, слоем всепоглощающего ничто, бесчувствия, превращая их в подобие камня, в нечто неодушевленное и безжизненное, лишенное всякой воли, всякого порыва к сопротивлению.
Родион попытался встать, но ноги не слушались, подкашивались, тело было ватным, тяжелым, словно наполненным свинцом, каждый мускул отзывался пронзительной болью, суставы казались скованными ржавчиной, отказываясь повиноваться, превращая любое движение в пытку.
Стены были не просто голыми – они были глухими, монолитными, возведёнными для вечности. Явно не для временного заточения. Стены излучали ауру нерушимости, которая давила на психику, лишая воли к сопротивлению, словно они были заключены внутри некоего древнего, безмолвного божества, поглощающего души, питающегося отчаянием и безумием своих жертв, высасывающего из них жизнь.
Массивная железная дверь плотно сидела в проёме, намертво запертая. На ней не было ни ручки, ни замка, лишь утопленная в металл петля, словно предназначенная для навесного замка, который, видимо, был снят или вовсе отсутствовал.
Их крики ломались о сырые стены, как волны о скалы, не оставляя следа. Лишь возвращаясь обратно, множась и оглушая и без того растерянные души, доводя их до грани безумия, до состояния. Разум отказывался функционировать, когда оставались лишь инстинкты, чистые и примитивные, до полного разрушения личности, до превращения в животных, движимых одним лишь выживанием, лишь жаждой, лишь голодом, лишь страхом, лишь первобытным ужасом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.