Варшавская балерина

Людмила Лазебная

Варшавская балерина

Господь Сам пойдет пред тобою,

Сам будет с тобою, не отступит от тебя

и не оставит тебя, не бойся и не ужасайся.

Второзаконие 31:8

Ранним февральским утром по Замковой площади средневекового польского города Варшавы во весь опор неслась карета скорой помощи, запряженная серым в яблоко рысаком с кожаными шорами на глазах. Возничий, крепко держа вожжи, направлял коня в сторону Старого города. Грохот кареты и стук конских подков по булыжной мостовой разбудил не только сторожевых псов, но и жителей уютных домов купеческой части Варшавы.

– Вейзмир (Боже мой, идиш)! Что случилось такого, что нельзя подождать два часа, когда проснутся приличные люди!? – Наспех откидывая толстое одеяло и шаря по полу на ощупь ногами в белых шерстяных чулках в надежде поскорее найти свои тапочки, пробормотал пожилой еврей Залман Леманн, торопливо направляясь к окну. – Этакая досада, не успеют! – прищурившись и глядя в темноту окна, сказал он в тщетной попытке разглядеть нашумевших на всю округу незнакомцев. – Убили кого или так – какого-то случайного идийота конь понес? Только сон прогнали… Теперь уж и не уснешь! – всматриваясь то влево, то вправо, стараясь увидеть хоть что-то в предрассветной темноте, недовольно ворчал Залман. – Вот так и бывает, только заснешь – на́ тебе! То собака залает, то соседи ставнями загремят. Безобразие! Никакого покоя! Нет порядка! – подойдя к кровати и снова укладываясь под теплое одеяло, зевнув, сказал он и вскоре притих…

Через несколько секунд в маленькой комнатке раздался здоровый мужской храп. Залман погрузился в сон. С недавних пор долгие вечера и ночи этот, неопределенного возраста, щупленький, как воробышек, еврей научился коротать вот так – в теплой и уютной постели и шерстяных носках, лежа под пуховым одеялом, приобретенным у белорусской торговки в обмен на медный самовар и приличный отрез сукна на платье…

Хороша была торговка! Ладная, голосистая, голубоглазая. Давно не встречал он такой дородной красоты! А в красоте женского тела этот ловкий жид знал толк. Жалко, что уже годков многовато, а то бы попытал он счастья, чем черт не шутит! Да и своя она: когда-то и сам Залман приехал в Польшу из белорусского городка Барановичи и долгие годы жил в Прушкуве, в двух часах ходьбы от Варшавы. Первое время он ежедневно ходил в город и возвращался домой, и не было тогда это утомительным. Наоборот, по дороге случались разные приятные знакомства. А теперь вот и дом есть – не где-нибудь, а на лучшей стороне улицы Франтишека Барсса, среди приличных соседей, и лавка хорошая есть, и доход, а ни хозяйки нет, ни хорошего здоровья… То ли сон ему об этом уже начал сниться, то ли успел он об этом подумать до того, как провалился в сладкую дремоту, Залман сказать бы толком не смог, как его ни пытай. Однако эти рассуждения, как наяву, начали виться вокруг него гудящим пчелиным роем… Балетная танцовщица в образе Красивой Бабочки начала кружиться по комнате под известную фортепианную музыку из цикла Шумана «Карнавал», которую молодой гений наполнил многими интимными переживаниями своей юности, делая предрассветный сон старика особенно приятным и волшебным…

Вдруг в прихожей первого этажа нервно зазвонил входной колокольчик.

_______________________________

В основу повести положена реальная история еврейской балерины Франчески Манн, превратившей свой последний танец в женский бунт в фашистском концлагере Освенцим.

– Я цу дир (Да чтоб тебя, идиш)! – вздрогнув от неожиданности, сказал Леманн и поплелся вниз. – Кто там? Кому не спится в ночь глухую? Почто не сидится дома этому ммм… человеку?

– Это я, Франтишек, посыльный. Откройте, пожалуйста, дядя Залман! – впопыхах задыхаясь, прохрипел в замочную скважину знакомый мальчишеский голос.

– Вас из геше’н (Что случилось, идиш)? – медленно открывая замки и засовы трясущимися руками, спросил старик.

– У Сары Менгеле дочка родилась!

– Я тут при чем? С какой целью ты принес мне эту новость среди ночи? А? Дабэ’р та’хлэс (Говори по делу, идиш)! – подняв свечку на уровне глаз мальчишки, строго сказал Залман.

– Ну… Меня к вам послали…

– У … Сары родился ребенок? – продолжая мяться в дверях, спросил Залман, почему-то завидуя и негодуя: мало того, что племянница его покойной жены и самая красивая девушка-еврейка Варшавы, как считал он, вышла замуж за этого толстого и неуклюжего шлимазла (негодника, идиш) – Йосю Менгеле, так она ему еще и ребенка родила!

А ведь в эту самую Сару были влюблены почти все мужчины центрального околотка! Да и сам Залман, несмотря на возраст и болезни, испытывал к юной красавице необыкновенно теплые чувства. Даже в подарок для неё из Санкт-Петербурга привез маленькую статуэтку балерины, удивительно напоминавшую саму Сару. Но после смерти жены так и не сумел подарить эту вещицу их красавице-племяннице.

– Таки, этот «жалкий Пьеро», Йося Менгеле теперь стал отцом? – снова спросил Залман и вдруг поймал себя на мысли, что вновь вспомнил сюжет русского балета-пантомимы Михаила Фокина, написавшего либретто к спектаклю…

Сколько времени прошло. А историю, увиденную на сцене и столь поразившую его воображение ещё семь лет назад, Леманн постоянно сравнивал со своей жизнью, всё пытаясь ответить на мучавший его философский вопрос. Кто же он: Арлекино, образно говоря «вырвавший из груди и подаривший сердце Коломбине» или старик Панталлоне, позарившийся на юную красавицу и обреченный на её безответную любовь?.. Композиция состояла из коротких пьес, изображавших участников карнавала – праздничного маскарадного действия в канун Великого поста…

– Я же спросил тебя про Йосифа Менгеле… По идее тот на седьмом небе от счастья?

– Этого я не знаю! – ответил на странный вопрос мальчишка, размашисто вытирая свой сопливый нос. – Говорю же, меня за марлей к вам послали, у них девочка родилась!

– Ото’ дрэк! Ху’цэ ма’йсэ (Один черт! – идиш)! А зохан вей (Ох! – идиш)! Лучше б они тебя в такую рань ещё куда-нибудь бы послали! Жди тут. Тебе дали деньги?

– Не, сказали, потом передадут.

– Потом – это, может быть, никогда! – недовольно сказал мудрый жид, многозначительно подняв вверх указательный палец правой руки, похожий на кривой и сучковатый обрубок сухой ветки. С этими Менгеле он не поддерживал отношения со дня смерти супруги, которая так и не сподобилась родить ему наследника. Единственным ребенком, бывавшим иногда в доме Залмана Леманна за последние десять лет, была как раз эта самая племянница Сара.

– Жди тут и ничего не трогай! Вайстэ (Понятно, идиш)? Неужто в Варшаве нет снега и воды, чтобы умыть физиономию и вымыть руки, прежде чем идти в приличный дом? Такой взрослый и такой мэшлу’мпер (неряха, идиш)! – недовольно морщась, проворчал старик.

– Так холодно же мыться! Кто ж зимой моется? Зимой надо больше кушать и спать! – смело ответил мальчишка, рассматривая всякие вещицы в лавке…

– Вот, держи! Тут три аршина. И вот – ещё передай для дочки Сары на счастье от старого Залмана эту красивую вещицу. Смотри, не потеряй и не сломай!

Старик на минуту развернул белый носовой платок и показал восторженно ахнувшему мальчугану истинное произведение искусства – настольную фарфоровую фигурку балерины из цветной глазури и позолоты, созданную на Санкт-Петербургском Императорском фарфоровом заводе, выпустившим в начале ХХ столетия коллекционную балетную серию изящных статуэток, размером с детскую ладонь. Прекрасные, яркие образы русских балерин волновали многих мастеров декоративного фарфора.

– Отдашь всё в целости и сохранности, и, возможно, тогда старый Залман Леманн будет о тебе иметь неплохое мнение.

– Будьте покойны, не потеряю! – пряча подарок ворчливого дядюшки за пазуху и приподняв в знак уважения грязную фуражку, мальчишка быстро юркнул в открытую дверь и помчался в сторону улицы, на которой был дом Сары и Иосифа Менгеле.

Рассвет медленно и уверенно разрезал серый небесный холст лучами зимнего солнца. Город просыпался и, лениво зевая, принимался за привычные дела. Шуршали мётлы дворников по тротуарам, лопаты скребли снег и конский навоз с обледеневшей мостовой. Цокали каблучками торопливые нарядные барышни и спешащие на рынок торговки. Шлепали деревянными колодками эстонцы и латыши. Пробегали веселыми стайками мальчишки-беспризорники. Народ спозаранку устремился по своим ежедневным обязанностям в центр Варшавы, именуемый горожанами Старе Място (Stare Miasto, польск.) или Старовка…

– Что же, раз наша милая девочка Сара таки родила – значит, дорогая жена, мне придется одному готовиться к твоему йорцайт (годовщина смерти по еврейскому календарю, идиш). – Разговаривая вслух с покойной супругой, Залман поднялся на второй этаж.

Наступило утро, и пришла пора облачиться в повседневную одежду. Мужчина аккуратно застелил свою кровать и, не спеша, надел рубаху, штаны и безрукавку. Через несколько дней нужно было идти в синагогу, читать кадиш, молитвы, требующие миньяна – присутствия не менее чем десяти евреев. А после молитв следовало устроить поминание души усопшей. Теперь надеяться было не на кого, и основные обрядовые блюда для йорцайта – лекех и бронфн (особый бисквитный пирог и водка, идиш) – надо было готовить самостоятельно или искать помощницу. Уж и неизвестно, зажжет ли Сара, раз только что родила, на целые сутки свечу в память о своей родной тетушке? Или же молодой пани не до того будет?

Много мыслей роилось в голове прижимистого жида Залмана…

***

Прекрасен древний польский город Варшава в лучах февральского солнца! Замковая площадь, расположенная между Королевским дворцом и Старым городом, сколько помнили её люди и, оберегавшие город невидимые духи-покровители, всегда была многолюдна и приветлива. Уже не одну сотню лет гордо и внимательно наблюдает за своим детищем великий Сигизмунд III со своего высочайшего гранитного постамента. Королевский столп возвышается над Замковой площадью на двадцать два метра. Колонну венчает бронзовая статуя монарха, о котором на одной из четырех табличек, установленных на постаменте, написано:

«Король Сигизмунд III Ваза, благодаря свободным выборам – король Польши, Великий князь Литовский, по наследству, правопреемству и закону – король Швеции, в любви к миру и славе никому не уступающий. Первый среди царей в войне и победах, взял в плен московских вождей, столицу и земли Москвы захватил, победил армию, возвратил Смоленск, сломил власть Турции под Хотином, правил сорок четыре года – сорок четвёртый король».

Никто и ничто не укроется от строгих глаз властелина. Ослепительным светом блестят на нем бронзовые рыцарские доспехи, переливаясь на солнце. Крепко держит король в своей правой руке кривую саблю, а левой опирается на католический крест. Величественная статуя служит символом победы Высшей Справедливости над безусловным Злом и напоминает каждому поляку о былых временах, когда воины Речи Посполитой наводили трепет на многих своих соседей. Площадь, на которой навечно остановился и замер в бронзе польский король, построена в форме треугольника, означающего нерушимое триединство Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Раньше она была ограничена неприступной стеной и Краковскими воротами, проехать в которые можно было только через поднимающийся и опускающийся подвесной мост, закрепленный на цепях над глубоким крепостным рвом. Неподалеку от ворот над Старым городом возвышается самый древний католический собор Варшавы – готический костёл Святого Яна – Иоанна Крестителя, возведенный в конце четырнадцатого века из добротного красного кирпича. Здесь же – и Королевский замок – главная резиденция князей Мазовского воеводства, где сотни лет жили польские короли. Всё это было создано по велению великого короля Сигизмунда ровно триста лет назад на месте средневекового замка.

Так сложилось, что главная Рыночная площадь Варшавы, а именно – сторона Франтишека Барсса, где выбрал в свое время себе дом и открыл магазин ловкий Залман Леманн, это и есть – настоящее сердце города, окруженное старыми купеческими домами с причудливыми разноцветными фасадами. На площади всегда многолюдно, кучера на дрожках ожидают седоков, продавцы, стоя за прилавками торговых рядов, зычно и наперебой предлагают свои товары…

В самом же центре площади, расположившись на каменном гроте, изображавшем скалу, из которой почти на три метра вверх бьёт фонтан, стоит, опираясь на шершавый чешуйчатый хвост, грозная, обнаженная варшавская русалочка или Сиренка, как называют ее поляки, со щитом и мечом в руках – полуженщина-полурыба, и воинственно смотрит на происходящее. В народе рассказывали, что когда-то две любимые дочери морского царя – прекрасная Сирена вместе со своей младшей сестрой, отправились из Атлантики путешествовать по миру. Сестра польской русалочки осталась навеки на морском берегу в порту Копенгагина. А Сирена из Балтийского моря приплыла на Вислу и решила поселиться в её чистых водах, неподалёку от небольшой рыбацкой деревушки, в начале средних веков стоявшей на месте Старувки – Старого города Варшавы. Каждый день морская дева пела рыбакам и фермерам свои песни чарующим голосом. Однажды доверчивую русалку поймал сетью и посадил в клетку жадный купец, решивший заработать на её пении на ближайшей ярмарке. Возможно, то был хитрый и предприимчивый жид? Но это – всего лишь, предположение! Прознав о случившемся, добрые местные жители пришли на помощь к громко плачущей русалочке. Они освободили её, а купца поколотили так крепко, что наутро он сбежал из города навсегда. За свое счастливое спасение Сиренка предсказала рыбакам, что вскоре на месте их деревушки вырастит большой и очень красивый город, и пообещала жителям впредь защищать их от любых бед и напастей. Сказочный образ легендарной русалки украшает даже герб польской столицы. Да что там – герб! Этих русалок в Варшаве можно встретить на каждом шагу: на городском циферблате башенных часов, на рукоятках холодного оружия воинов, на флюгерах и фасадах домов… Даже на воротах кафедрального Собора Святого Янека вы увидите чуть ли не всю эволюцию нынешнего образа русалки, которая, к примеру, в четырнадцатом веке изображалась девушкой-драконом с крыльями, на птичьих когтистых ногах и с острым, как игла, драконьим хвостом. Видимо, когда-нибудь всплывет ещё более древняя легенда о Варшавской Сиренке… А сейчас – с шестнадцатого века и до ныне она изображается женщиной-рыбой…

Глядя на площадь и вспоминая все эти истории, известные каждому жителю Варшавы, Залман Леманн, задумавшись на мгновение, вдруг с удивлением увидел на месте величественной статуи русалки… «полуобнаженную красавицу Сару Менгеле с новорожденным ребенком на руках» …

– Тьфу ты! И что только ни привидится от одиночества! Не зря нашу Варшаву прозвали «Садом русалок»! – Тряхнув головой, будто отгоняя видение, пробормотал он, медленно отходя от окна…

***

В то же время в доме Иосифа и Сары Менгеле царила приятная суета. Доктор, принимавший ночью роды, вынужден был отпустить карету скорой помощи и остаться с роженицей и ребенком до утра. Несмотря на отсутствие каких-либо причин, он решил проявить повышенную заботу о роженице и о первенце в семье успешного и состоятельного варшавского юриста, услуги которого могли бы пригодиться в любую минуту. Йося оценил такое рвение со стороны молодого доктора и приказал горничной подготовить лучшую гостевую комнату, да не где-нибудь, а прямо рядом со спальней своей дорогой супруги. Молодой папаша был так взволнован свалившимся на него раньше срока отцовством, что не находил себе места и уснул богатырским сном лишь с рассветом.

– Как ты, любимая? – услышала дорогой сердцу голос Сара и приоткрыла глаза. Возле кровати сидел уставший, но совершенно счастливый отец ее ребенка – доктор Ежи Ковальски.

– Что ты тут делаешь? – взволнованно спросила она, глядя по сторонам. – Вдруг…

– Не беспокойся, любимая, он спит. Я заверил его, что роды были крайне тяжелыми, и за тобой и ребенком нужны врачебный уход и контроль. Как же я мог оставить вас, тебя, любовь моя! – целуя руку Саре, прошептал доктор.

– Как малышка? – поинтересовалась она.

– Она чудесная! Это самый красивый ребенок на свете! Как я люблю тебя, душа моя! – дав волю чувствам, сквозь слезы прошептал доктор.

– Сейчас же возьми себя в руки и уходи. Не думай, что он простофиля! Я не хочу подвергать опасности ни себя, ни нашего ребенка. Я в порядке. Скоро принесут мне малышку? – неожиданно меняя тему разговора, спросила Сара.

– Да, пора бы уже, – придя в себя, сказал доктор и улыбнулся любимой. – Пойду, посмотрю её. После первого кормления дочки я уеду. Благодарю тебя, любимая!

Сара почему-то не чувствовала больше влечения к этому красивому, голубоглазому молодому мужчине, ранее восхищавшему её своей ученостью, нежностью и страстью. Все мысли матери сейчас были о ребёнке, будто никого другого вокруг больше и не существовало. Каким-то образом она поняла, что скоро принесут малышку. Она дотронулась руками до своей груди и почувствовала, как внутри заломило, и на набухших сосках появились капли желтоватого цвета.

– А вот и наша малышка! Здравствуй, мамочка, я пришла кушать, – сказала, сюсюкая, няня, женщина средних лет, умелая и знающая свое дело.

– Доктор, – обратилась к Ежи Сара, – что с моей грудью? У меня вместо молока что-то желтое! Боже мой, я больна, я умираю? – задыхаясь от нахлынувшего на неё волнения и страха, бормотала сквозь слезы молодая мамочка.

– Что вы! Не нужно волноваться, это естественный момент! Это пока что – не совсем молоко, это молозиво – важнейшее противовоспалительное и питательное средство для ребенка в первые часы жизни, дорогая! – и, напугавшись сам сказанного им последнего слова, доктор добавил:

– Госпожа Менгеле! – Позвольте, я сам приложу ребенка к груди матери? – предложил он любовнице, почему-то демонстративно обращаясь к няне, повернув голову в её сторону.

Взяв дочку на руки, нежно вглядываясь в её крошечное розовое лицо, доктор Ковальски с еле скрываемой радостью поднёс новорожденного младенца к уже набухшему соску Сары.

Первое кормление прошло успешно, и Сара получила совершенно новые ощущения от происходящего. Засыпая, она была счастлива. Она зачала ребенка от любимого мужчины, и он помог появиться ему на свет, был рядом с ней в самые трудные моменты… А теперь пусть всё будет как будет. Главное, что она теперь – аидише мамэ (еврейка-мать, идиш