Тайна Озёрной Глади

Зоя Нави

Тайна Озёрной Глади

Глава 1: Письмо из Заречья

Город гудел за окном монотонным, привычным гулом. Сирена где-то вдали, приглушенный грохот метро под землей, бесконечный поток машин – этот звуковой коктейль был саундтреком жизни Алисы вот уже девятнадцать лет. Она стояла у окна своей комнаты, прижав ладонь к холодному стеклу, и смотрела, как сумерки окрашивают бетонные коробки соседних домов в грязно-лиловый цвет. Ей казалось, что если очень сильно захотеть, можно почувствовать, как здание под ногами медленно, почти незаметно, дышит, как живой организм. Но нет, это была лишь иллюзия, игра уставшего сознания.

Комната была ее крепостью и в то же время клеткой. Здесь, на забитых книгами полках, современные учебники для поступления в институт по экономике мирно соседствовали с потрёпанными томами славянских мифов и скандинавских саг, купленными на блошиных рынках. На стене висел ковер с причудливым узором, напоминающим то ли дремучий лес, то ли сплетение корней. На туалетном столике в беспорядке лежали странные находки: отполированное морем стеклышко, похожее на самоцвет, причудливая сухая ветка, перо вороны. Эти вещи, не имеющие ценности в мире ее матери, были для Алисы сокровищами. Они пахли чем-то другим – ветром, свободой, тайной.

Ее собственная жизнь такой тайной не казалась. Она была расписана по пунктам, как деловой план: успешно сдать экзамены, поступить на престижный факультет, построить карьеру. Мысль об этом вызывала тошнотворную тяжесть в животе. Цифры, графики, отчёты – всё это казалось таким же бездушным, как стеклянно-бетонный пейзаж за окном.

Единственным убежищем были сны. Почти каждую ночь ей снилось одно и то же: она бежит по лесу, не чувствуя под ногами колючих веток, или стоит на берегу огромного озера, в тёмной воде которого отражаются незнакомые созвездия. Она слышала шёпот, похожий на шелест листвы, и чувствовала на себе чей-то взгляд, полный древней мудрости и бездонной тоски. Просыпалась она с щемящим чувством потери, будто оставила за гранью яви что-то очень важное.

Дверь в комнату открылась без стука. В проеме возникла Светлана. Она выглядела безупречно, как всегда: строгий деловой костюм, идеальная укладка, взгляд, способный просверлить бетонную стену. От нее пахло дорогими духами и холодной решимостью.

– Алиса, я тебя трижды звала. Ужин на столе. И убери, пожалуйста, этот хлам, – она бросила критический взгляд на ветку на полке. – Похоже на метлу для Бабы-Яги. Неужели нельзя купить нормальный декор? Цветок в горшке, например.

– Это не хлам, мама, – тихо возразила Алиса, не поворачиваясь от окна. – Она красивой формы.

Красивую форму имеют бриллианты, дорогая. А это – просто палка, – Светлана вздохнула, демонстрируя своё истощённое терпение. – Не надо опять уходить в свои фантазии. Мы договорились обсудить твоё заявление в институт. Я договорилась о встрече с репетитором по математике на среду. Нужно подтянуть тебя до нужного уровня.

Вот так всегда. Любая попытка Алисы выразить себя натыкалась на непробиваемую стену прагматизма. Ей казалось, что мама говорит на другом языке, языке цифр и планов, где не было места ни снам, ни «красивым веткам».

– Мам, я не уверена насчёт экономического, – рискнула она сказать, глядя на отражение матери в тёмном стекле. – Может, есть что-то ещё…

– Что «ещё»? – голос Светланы зазвенел, как натянутая струна. – Филология? История? Чтобы потом не найти работу? Я не для того строила свою жизнь, чтобы моя дочь влачила жалкое существование. Мир не крутится вокруг твоих фантазий, Алиса. Он жёсткий. И нужно быть к этому готовой.

Алиса сжала кулаки. Спорить было бесполезно. Этот разговор они вели уже сто раз, и он всегда заканчивался одинаково – молчаливым противостоянием и чувством вины с её стороны.

Разговор прервал звонок в дверь. Светлана, бросив на дочь последний предупредительный взгляд, пошла открывать. Это была почта. Не электронная, а самая что ни на есть настоящая. Конверт из плотной желтоватой бумаги, с кривым, будто бы выведенным дрожащей рукой, адресом. Алиса увидела его первая. Конверт пах. Слабый, едва уловимый аромат сушеных трав, древесной коры и чего-то неузнаваемого, но до боли знакомого. От этого запаха сердце забилось чаще.

– Кому это? – Светлана вертела конверт в руках с видом человека, разглядывающего подозрительный предмет. Её лицо резко изменилось, стало каменным и напряжённым, когда она разглядела обратный адрес. – Заречье. Бабушка Марья.

Она произнесла это имя так, словно оно было проклятием. Алиса замерла. Бабушка Марья… смутный образ из раннего детства: морщинистое доброе лицо, теплые руки, пахнущие медом и молоком, и огромный, казавшийся ей тогда волшебным, лес за окном деревенского дома. Она не видела бабушку лет десять. Светлана никогда не хотела ездить в Заречье, ссылаясь на занятость, а потом и вовсе перестала о ней говорить.

– Дай я, – Алиса протянула руку.

– Не надо, – резко сказала Светлана, собираясь разорвать конверт.

– Мама, это же мне! – Алиса неожиданно для себя выхватила письмо. Оно было теплым на ощупь. – Адресовано мне. Смотри.

Светлана смотрела на нее с непонятной смесью гнева и страха. – Алиса, не читай. Выбрось. У бабушки… странности. Она живет в своем мире. Не надо впутываться в это.

Но Алиса уже вскрывала конверт. Внутри лежал сложенный в несколько раз листок бумаги, исписанный тем же нетвёрдым почерком.

«Дорогая моя внученька Алиса,

Пишу тебе, зная, что это письмо будет для тебя нежданным. Прости старую женщину за беспокойство. Дела мои плохи, здоровье пошатнулось сильно. Ноги не слушаются, старенькие уже, а в доме одной управиться трудно. Крыша в сарае течёт, дрова рубить некому, огород требует руки.

Не решалась беспокоить, знаю, что у тебя своя жизнь, городская, институт на носу. Но сердце чует, что пора. Очень хочу повидать тебя перед тем, как отправиться в последний путь. Лето на носу, каникулы. Может, выкроишь недельку-другую, чтобы помочь старухе? В деревне воздух хороший, тишина благодатная. Отдохнёшь от городской суеты, голова прояснится.

Не слушай, если мать твоя будет отговаривать. У нас с ней свои счёты, давние, но к тебе они отношения не имеют. Ты вся в свою бабку, я это всегда знала. Жду. Если решишься, телеграмму пришли, не забудь, встречу на повозке.

Любящая тебя бабушка Марья.

Заречье, дом на отшибе, у старого ельника. Всё. Найдешь.»

Алиса дочитала и подняла глаза на мать. В комнате повисла тягостная, густая тишина, будто сгустился сам воздух.

– Ну и что пишет твоя бабушка? – спросила Светлана ледяным тоном, скрестив руки на груди.

– Она больна. Ей очень нужна помощь. Она просит меня приехать на лето.

– Ни за что! – вспыхнула Светлана. Ее сдержанность исчезла, уступив место неподдельному страху. – Ты не поедешь. Это исключено.

– Почему? – Алиса встала, чувствуя, как в ней закипает редкое для нее упрямство. – Она старая, одна! Я ее почти не помню. Это же моя бабушка!

– Ты ничего не понимаешь! – мать резким движением смахнула невидимую соринку со стола. – Там… там не место для тебя. Это глухомань, болота, нищета. И Марья… она не в себе. У неё крыша поехала от одиночества. Она верит в какую-то чертовщину, в духов леших, в домовых! Я не хочу, чтобы она этими бреднями тебе голову забила.

– Бреднями? Мама, мне девятнадцать лет! Я сама могу решить, что для меня бред, а что нет. И что плохого в том, чтобы помочь родному человеку? Это же только на лето!

– Родному? – Светлана горько усмехнулась. – Она чужая нам, Алиса. Мы живём в другом мире. Реальном. А там… там время остановилось. И слава богу. Я сбежала оттуда, и это было лучшее решение в моей жизни. И ты не вернёшься туда. Я не позволю.

«Сбежала». Это слово повисло в воздухе, тяжелое и многословное. Алиса впервые ясно поняла, что Заречье – это не просто точка на карте. Это болезненная, не зажившая рана в прошлом её матери. Но чем больше Светлана сопротивлялась, тем сильнее Алису тянуло туда. Этот зов был сильнее страха перед матерью, сильнее сомнений. Он исходил из самого письма, из этого странного тёплого листка, который она сжимала в руке.

– Я всё равно поеду, – сказала Алиса тихо, но очень чётко, глядя матери прямо в глаза. – Мне нужно это. Я чувствую.

– Чувствуешь? – Светлана подошла к ней вплотную. – Ты живешь чувствами, а не головой! Поездка в эту дыру сорвет твою подготовку к институту! Ты провалишь экзамены! Ты разрушишь свое будущее!

– А может, наоборот, найду его! – выкрикнула Алиса, и её голос впервые зазвучал с силой. – Потому что моё будущее точно не здесь, не в этих стенах, не с этими учебниками по экономике! Я ненавижу всё это! Я задыхаюсь здесь!

Она не планировала говорить так резко. Светлана отшатнулась, как от пощечины. На ее глазах выступили слезы. Алиса никогда не видела свою сильную мать плачущей.

– Хорошо, – прошептала Светлана, отвернувшись и быстро смахнув предательскую слезу. – Делай как знаешь. Ты совершеннолетняя. Я не могу тебя удерживать силой. Но помни, я тебя предупреждала. Не приходи потом жаловаться.

Она вышла из комнаты, не хлопнув дверью, а тихо прикрыв её за собой. Этот тихий уход был страшнее любого скандала. Алиса осталась одна, дрожа от выброса адреналина и охватившего её чувства вины. Но под ним было другое, новое, незнакомое ощущение – решимость. Она снова развернула письмо и перечитала его. Слова «сердце чует, что пора» и «ты вся в свою бабку» отозвались в ней глухим стуком, будто ключом, повернувшимся в замке.

Она подошла к окну. Город за стеклом теперь казался не тюрьмой, а всего лишь временной остановкой. Где-то там, за сотни километров, была другая жизнь. Её родная бабушка которую она так давно не видела, лес, тишина. И тайна. Та самая, которую она чувствовала всю свою жизнь.

Не раздумывая больше, Алиса села за компьютер. Она нашла расписание автобусов. Рейс до райцентра, откуда до Заречья нужно было добираться на попутках, ? был всего один, и он отправлялся через три дня.

Палец завис над кнопкой «Забронировать». Она снова услышала за стеной сдержанные, подавленные рыдания матери. Сердце сжалось от боли и сомнений. Но потом она вспомнила запах письма – запах леса, свободы и чего-то безвозвратно утерянного. И нажала «Оплатить».

Решение было принято. Путешествие в неизвестность начиналось.

Глава 2: Бабушка Марья и Тени Прошлого

Автобус, скрипя тормозами, остановился на краю света. По крайней мере, так показалось Алисе. Кончился не только асфальт, но и, казалось, сама цивилизация. За пыльным окошком автобуса расстилалось бескрайнее море зелени, упирающееся в линию темного, почти черного леса на горизонте. Воздух, ворвавшийся в легкие при открытии двери, ударил в голову, как крепкое вино. Он был густым, сладковатым от цветущих трав, с горьковатой ноткой хвои и свежего навоза. После городской гари Алиса закашлялась, но с каждым вздохом чувствовала, как с легких спадает какая-то многолетняя окалина.

Деревня Заречье приютилась на берегу медленной, ленивой речки, через которую был перекинут шаткий деревянный мост. Избы стояли криво, но с достоинством, некоторые были украшены затейливой резьбой, потемневшей от времени. Курицы бродили по единственной улице, важный петух орал на завалинке. Все здесь было неспешным, укорененным, настоящим.

Алиса с трудом вытащила свой городской рюкзак из багажного отделения и осталась стоять на пыльной дороге, пока автобус, фыркнув черным дымом, развернулся и покатил обратно в большой мир. Одиночество нахлынуло мгновенно, но оно было не пугающим, а величественным. Тишина оглушала. Не абсолютная, нет – здесь был свой оркестр: жужжание пчел, стрекот кузнечиков, отдаленный лай собаки, шелест листьев. Но это была живая, природная тишина, а не мертвая гулкая тишь бетонных коробок.

«Дом на отшибе, у старого ельника», – вспомнила Алиса слова письма. Спросив у загорелой женщины с ведром молока, как пройти к Марье, она получила в ответ долгий, изучающий взгляд.

– Марья-то? Через мост, милка, да прямо по тропке, что в лес уходит. Там ни с кем не спутаешь. Скажешь, Агафья с поклоном.

Тропинка действительно была одна. Она вилась между кочковатым лугом, уходя вглубь ельника. Стволы елей стояли тесной стражей, их ветви сплетались в плотный полог, сквозь который пробивались лишь редкие солнечные лучи, ложась на землю золотистыми пятнами. Воздух стал еще гуще, пах смолой и влажным мхом. И снова это чувство – дежавю. Она здесь уже была. Не в детстве, а в своих снах.

Дом появился неожиданно. Не изба, как в деревне, а скорее старый, но крепкий сруб, почерневший от времени, с резными наличниками, на которых угадывались фигурки птиц и странные символы. Дом будто вырос из земли, став частью леса. Крыша была поросша мхом, а на крыльце в глиняном горшке цвел яркий, почти огненный, цветок, которого Алиса никогда не видела. Вокруг царил образцовый порядок: дрова аккуратно сложены под навесом, грядки прополоты, но чувствовалась неуловимая заброшенность, отсутствие мужской руки.

Дверь скрипнула, прежде чем Алиса успела постучать. В проеме возникла старушка. Невысокая, сгорбленная, но не дряхлая. Ее лицо было изрезано морщинами, как старую карту, но глаза… Глаза были яркими, пронзительно-ясными, цвета лесной озерной глади. Они смотрели на Алису не с немощью, а с таким глубоким, всепонимающим знанием, что девушке стало не по себе.

– Внученька, – произнесла Марья, и ее голос оказался низким, грудным, совсем не старческим. – Дошла. Я уж думала, заблудишься.

Она не удивилась, не расплакалась от счастья, а просто констатировала факт, будто ждала ее не три дня, а всего пять минут. Шагнула навстречу и обняла Алису. От нее пахло тем же, чем и от письма: сушеными травами, дымком и чем-то неуловимо древним. И снова – щемящее чувство знакомости.

– Здравствуй, бабушка, – выдохнула Алиса, чувствуя, как неожиданное спокойствие разливается по телу. Вся тревога, весь городской нервный комок внутри начал рассасываться.

– Заходи, заходи, дорогая. Чаем угощу.

Дом внутри оказался таким же, как снаружи – древним, но уютным. Воздух был насыщен ароматами сушеных яблок, ладана и все тех же трав. В сенях и в самой избе Алиса сразу заметила странные вещи. Над дверью висел пучок засушенного зверобоя, перевязанный красной нитью. В красном углу, рядом с иконами, висели не то куклы, не то идолы из ткани и веток. На подоконниках стояли склянки с какими-то корешками, а на стене у печи прилеплен был большой, похожий на звезду, камень с дыркой посередине – «куриный бог». Но больше всего Алису поразило то, как бабушка вела себя с растениями на окошке. Подойдя к горшку с геранью, она негромко прошептала: «Ну что, красавица, гостя встречаем? Держись, сейчас водичкой попою». И листья растения, казалось, действительно вздрогнули от ее слов.

За простым деревянным столом, заваренным душистым чаем из самовара с сушеными листьями малины и смородины, Марья расспрашивала Алису о жизни. Но расспрашивала не как мать – не об учебе и планах на будущее, а о снах, о том, что девушка чувствует, глядя на звезды, нравятся ли ей прогулки под дождем. Разговор тек плавно, без суеты. Бабушка слушала внимательно, кивая, и в ее глазах светилось одобрение.

– Мама...... она передавала тебе привет, – соврала Алиса, чувствуя неловкость.

Марья лишь усмехнулась, и в усмешке этой была бездна печали. – Не передавала она мне ничего, детка. И не надо. Знаю я свою дочь. Она от этого мира бежала, как черт от ладана. Искала другую правду. Нашла свою. Я на нее за то не в обиде. Каждому свой путь.

– Почему? Почему она его не приняла? – не удержалась Алиса.

Бабушка задумалась, глядя в окно на темнеющий ельник. – Полукровке трудно. Ни там, ни тут. Она выбрала «там», да всем сердцем, всеми силами. А чтобы выбрать что-то одно, надо от другого отказаться. Выжечь это в себе. Она и выжгла.

Позже, когда стемнело и Марья, сославшись на усталость, ушла в свою комнату за печью, Алиса осталась сидеть у горящей лампады. Ей не спалось. Энергия этого места будто заряжала ее изнутри. Она решила осмотреть дом.

На чердак вела крутая, почти вертикальная лесенка. Чердак был забит старыми вещами, покрытыми пылью и паутиной. В сундуке с отбитой крышкой она нашла детские платьица, выцветшие фотографии и – на самом дне – толстую тетрадь в клеенчатой обложке. На обложке детским, но уже уверенным почерком было выведено: «Света. Моя тайна».

Сердце Алисы забилось чаще. Она спустилась вниз, зажгла свечу и устроилась поудобнее на кровати. Дневник ее матери начинался с обычных для подростка записей о школе, о первых влюбленностях в деревенских парней. Но чем дальше, тем страннее становилось содержание.

«12 июня. Сегодня опять видела Его. В лесу, у старой сосны. Он не человек, я это знаю. Он из снов, из бабушкиных сказок. Он смотрит на меня, и я понимаю язык ветра. Это страшно. Я не хочу этого понимать».

«30 июля. Мама пыталась учить меня травам. Говорит, это моё. Но я не хочу! Я не хочу знать, какая трава от лихорадки, а какая – от сглаза. Я хочу уехать в город, где нет этих шепотов в листве, где вода в кране просто вода, а не… живая. Я боюсь этого дара».

«15 августа. Сегодня Он заговорил со мной. Голос был как шорох листьев. Спросил, почему я боюсь своей крови. Я убежала. Плакала потом всю ночь. Я не такая, как они. Я не хочу быть такой!»

«3 сентября. Познакомилась с парнем из города, он приехал к родственникам. Он такой… нормальный. Рассказывает о машинах, о музыке, о институте. У него нет никакого дара. И он не видит ничего в темноте леса. С ним я чувствую себя просто девушкой. Просто Светой. Может, это и есть спасение?»

Алиса читала, и кусочки пазла складывались в единую картину. Ее мать не просто сбежала от скучной деревенской жизни. Она бежала от самой себя, от своей сути, от наследия, которое считала проклятием. Она выбрала «нормальность», выстроила вокруг себя прочный, понятный мир, и Алиса была частью этого мира. Или должна была быть.

Последняя запись была сделана нервным, торопливым почерком.

«Прощай, дневник. Я уезжаю. Завтра. С ним. Мама смотрела на меня молча. Она все понимает. Сказала только: "Бегство – не освобождение, дочка. Рано или поздно твоя природа найдет тебя". Но я не верю. Я зарою эту часть себя так глубоко, что никогда не вспомню. Я буду счастлива. Я должна».

Алиса закрыла тетрадь. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в печи. Теперь она понимала. Понимала вечный страх в глазах матери, ее яростное стремление к контролю, ее неприятие всего иррационального. Это была не просто черствость. Это была защита. Стена, возведенная против целого мира. Мира, который сейчас окружал Алису и который чувствовался ею как нечто родное, долгожданное.

Она подошла к окну. Ночь была безлунной, но удивительно светлой от мириад ярких звезд. Ельник стоял темной непроглядной стеной. И вдруг Алисе показалось, что между деревьями мелькнула тень. Не животного, а высокая, прямая, почти человеческая, но слишком уж гибкая и бесшумная. И снова – ощущение взгляда. Того самого, из снов. Полного древней мудрости и тоски.

Но на этот раз страх не пришел. Пришло любопытство. Жгучее, неудержимое.

«Мама бежала, – подумала Алиса, прижимая ладонь к холодному стеклу. – А я пришла. и, кажется, я дома».

Глава 3: Шепот Озера

Прошло несколько дней, наполненных непривычным, но приятным трудом. Алиса помогала бабушке по хозяйству: колола дрова (сначала неумело и с опаской, потом все увереннее), пропалывала грядки, носила воду из колодца. Физическая усталость была приятной и удовлетворяющей, она прогоняла городскую тревогу лучше любых лекарств. Дом и лес постепенно переставали быть декорациями из сна и становились реальностью.

Марья по-прежнему была немногословна, но в ее молчаливой мудрости, в том, как она показывала, а не объясняла, как обращалась с растениями и животными, как будто понимала их язык, сквозил целый мир. Алиса ловила себя на том, что начинает различать оттенки тишины и звуков леса. Но главное – та тяга, то необъяснимое влечение, которое она ощутила в первый же день, не ослабевало. Оно исходило с юга, со стороны густого ольшаника, за которым, как сказала бабушка, и находилась Озерная Гладь.

Однажды утром, когда Марья собирала травы у опушки, Алиса набралась смелости.

– Бабушка, а можно я прогуляюсь? К озеру, хочется посмотреть.

Марья выпрямилась, опираясь на поясницу, и ее ясные глаза внимательно изучили лицо внучки. В них не было удивления, лишь глубокая, знающая серьезность.

– Ступай, – кивнула она. – Тропа от старой ветлы, что на краю ельника, видна. Только смотри… Озеро оно не простое. Оно живое. Чувствует. И не всякого к себе подпускает.

– Что значит «не простое»? – насторожилась Алиса.

– Люди говорят, русалки там поют, заманивают, – старуха усмехнулась, и в усмешке этой была тень чего-то древнего. – Но это для чужих. А для своих… оно может говорить иначе. Ты только не пугайся, если что-то почувствуешь или увидишь. Вода всегда показывает истину. Иногда ту, которую мы не готовы увидеть.

Эти слова лишь подогрели любопытство. Алиса двинулась по указанной тропе. Она вилась между могучими стволами, то поднимаясь на поросшие мхом холмы, то спускаясь в сырые, прохладные овраги. Воздух становился все влажнее, а тишина – все более звенящей. Сквозь листву начал проглядывать отсвет – не солнечный, а какой-то иной, более глубокий и мерцающий.

И вот лес расступился.

Алиса замерла на берегу, пораженная. Озерная Гладь была огромной. Вода в ней была темной, почти черной, но не мутной, а кристально чистой и, как это ни парадоксально, прозрачной. Она казалась огромным куском полированного обсидиана, в котором отражалось хмурое небо и темная стена леса на противоположном берегу. Поверхность была абсолютно неподвижна, ни единой ряби. От озера веяло спокойной, холодной мощью и покоем. Это было не просто озеро, а некий портал в иное измерение, живое и дышащее существо.

Она осторожно ступила на узкую полоску галечного пляжа. Галька под ногами хрустела оглушительно громко. Алиса подошла к самой воде и присела на корточки, заглядывая вглубь. Сначала она видела лишь свое отражение – бледное лицо, широко раскрытые глаза. Но чем дольше она вглядывалась, тем страннее оно становилось. Черты лица начали плыть, искажаться, как будто кто-то провел рукой по поверхности зеркала. Вода под ней оставалась идеально гладкой, но отражение менялось.

Алиса почувствовала легкое головокружение. Ей показалось, что из глубины на нее смотрит не ее собственное отражение, а кто-то другой. В темной воде проступили очертания иного лица – более острого, с более высокими скулами, а глаза… глаза были того же пронзительного цвета, что и у бабушки Марьи – цвета водной глубины, но с золотистыми искорками. В них была бездна печали и бесконечное любопытство.

Она инстинктивно отпрянула, и видение исчезло. На месте был лишь ее испуганный взгляд. Сердце колотилось где-то в горле. «Вода всегда показывает истину», – вспомнились ей слова бабушки. Что это была за истина? Ее двойник? Ее настоящая сущность?

Она снова посмотрела на воду, но уже не вглядываясь вглубь, а скользя взглядом по поверхности. И тут она заметила другое. По самому краю зрения, на границе воды и воздуха, начали появляться огоньки. Не яркие, а призрачные, голубовато-зеленые. Они танцевали над самой гладью, словно живые существа, и до Алисы донесся едва уловимый звук. Не песня, а скорее шепот. Множество голосов, переплетающихся в странную, гипнотическую мелодию, в которой нельзя было разобрать слов, но которая звала, манила за собой, в прохладную, темную пучину.

Алиса встала и сделала шаг назад, на сухую землю. Шепот тут же стих, огоньки погасли. Но тяга, влечение к озеру никуда не делись. Они стали только сильнее. Озеро проверяло ее. Испытывало.

Она обошла берег, стараясь держаться на почтительном расстоянии. На одном из камней, частично ушедшем под воду, она заметила странные предметы. Присмотревшись, она узнала в них то, что бабушка называла «узелковыми оберегами» – пучки трав, перевязанные красными нитями, и несколько старых, потемневших от времени монет. Местные оставляли их здесь, как подношение или защиту. Значит, бабушка была права – озеро считалось местом силы, с которым нужно было вести себя уважительно.

Проведя у воды больше часа, Алиса почувствовала, как ее начинает знобить от исходящего от озера холода. Она решила возвращаться. Обернувшись в последний раз, она снова увидела их – те самые глаза цвета водной глубины. Они мелькнули в отражении на поверхности, всего на мгновение, и исчезли. Но в этот раз Алиса не испугалась. В ее груди что-то отозвалось на этот взгляд – не страхом, а признанием.

Она шла обратно по тропе, и мысли ее были хаотичны и тревожны. Она вспоминала дневник матери, ее страх перед «не-людями», перед своим даром. Теперь Алиса понимала, чего именно боялась Светлана. Это была не выдумка. Озеро было живым. Лес был живым. И что-то в ней самой, какая-то часть ее крови, отзывалась на этот зов, понимала этот шепот.