bannerbanner
Не оглядывайся на смерть. Фантастика
Не оглядывайся на смерть. Фантастика

Полная версия

Не оглядывайся на смерть. Фантастика

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 2

– Очки…

– Что?! Повтори! – глуховатый голос громом ударил по отвыкшим от звука перепонкам, и меня чуть снова не унесло в небытие. Но луч НАДЕЖДЫ удержал. И, как можно отчётливее, я повторила:

– Ярко… очки… – силы иссякли, и моё сознание рванулось из тела, хоть немного передохнуть, повиснув над лампой, начавшей медленно гаснуть. Человек в зеленом торопливо, но уверенно надевал на лицо меня-лежащей тёмные, плотно прилегающие, очки. Затем он произвел какие-то манипуляции с приборами, и я поняла: пора возвращаться. Теперь – надолго. Настолько, чтобы успеть выполнить всё предназначенное полученным ЗНАНИЕМ.

* * * * *

Сквозь тёмные стекла очков лицо склонившегося надо мной человека в маске, видится смутным пятном с блёстками капель пота. Чёрные бездонные глаза сверлят меня насторожённо-внимательно.

– Так – хорошо? Теперь – не уйдёшь? – спрашивает он.

– Постараюсь, – шепчу я. – Больно… очень… боль… – и, с удивлением, замечаю, что боли больше нет. Она ушла из тела. Осталось только неприятное ощущение ненормальности положения разбитых органов, сломанных и раздробленных костей. Но сообщать об этом не собираюсь. Напротив, снова, как бы через силу, повторяю: – Больно!

– Потерпи, сейчас будет легче.

Приятное тепло разлилось, очень знакомо, по руке и… остановилось… Но было лень разбираться в этих нюансах, и я провалилась в звенящую пустоту сна.

* * * * *

Это действительно, был сон. Мне снилась дорога. Моя последняя дорога, каждый метр которой я знаю до мельчайшей трещины в асфальте. Жёлто-багряный листок прилип к ветровому стеклу – как ладошкой махнул на прощание – и, сметённый «дворниками», улетел умирать на обочину, или под колёса встречных машин. Но машин нет. Ни встречных, ни обгоняющих. Мой верный «Опелёнок» одиноко летит сквозь осеннюю дождливую ночь. Высверкивают в свете фар тонкие нити дождя, проносятся по обочинам яркие пятна деревьев. Где-то справа мелькают огоньки селения. Я опускаю руку на рычаг и притормаживаю: мне хочется лучше увидеть Осень. Мою последнюю осень. Правая дверца машины распахивается и в салон влезает огромная лохматая собака. Брызги дождя, с прелым запахом умирающих листьев, сверкают на её густой шерсти. Собака радостно смотрит на меня, благодарная, что я не задавила её, лезет к лицу, навалившись всей тяжестью на грудь, облизывает мокрым шершавым языком… Я, счастливо хохоча, треплю её за уши, пытаюсь увернуться от её ласки и… открываю глаза.

* * * * *

Тяжесть не исчезла: мою грудь стягивает жёсткий корсет гипсовой повязки. Лицо тоже осталось мокрым: его обтирают смоченной марлевой салфеткой. К левой моей руке подключена капельница. Я встречаюсь с взглядом тревожно-внимательных серых глаз. Молодой человек вздрагивает и, быстро закончив примитивное умывание, отходит. Неужели я так изуродована, что испугала его?!

Долгое время меня никто не беспокоит и, от нечего делать, я изучаю обстановку. Всё это мне уже знакомо со времён оживления. Но то был «вид сверху». Теперь же я лежу на специальной кровати с бортиками, под той же большой бестеневой лампой, укрытая тёплым шерстяным одеялом в бежевом пододеяльнике.

Поверх гипсового корсета на мне надета сорочка из мягкой фланели, с длинными рукавами, того же бежевого цвета, с розовыми кружевами у ворота. Это меня очень удивляет: что за больница, такая шикарная?! А уж электроники всякой здесь… Вдоль стен – места свободного нет! И от многих приборов тянутся к кровати провода, но где крепятся датчики, я не ощущаю. Как не ощущаю ни боли, ни тепла одеяла. Лишь тяжёлое неудобство корсета и остатки влаги на лице. Ещё меня гнетёт какое-то тревожное ожидание. Вскоре понимаю, что жду вспышки света, которая отшвырнёт сознание опять в ТЬМУ, или за руль «Опеля». Но в помещении царит зеленоватый полумрак: три широких окна занавешены тяжёлыми шелковыми шторами, слабо мерцают голубым и зелёным экраны приборов. Только сзади, из-за изголовья кровати, льётся мягкий жёлтый свет настольной лампы. Там, насколько я помню, стоит письменный стол, столик для инструментов, застеклённый медицинский шкаф и, похоже, сейф. За окнами – день. Наверное, сильная облачность: изредка на шторах появляются чёткие тени решёток с затейливым узором и более смутно – тени качающихся деревьев. Листьев на ветвях почти нет. Сколько же времени я здесь нахожусь?

* * * * *

Сколько времени прошло? Оно для меня словно перестало существовать. Я то проваливаюсь в небытие, чем-то похожее на ТЬМУ, но это – не ТЬМА: она мне слишком хорошо знакома. То сплю, то вновь бодрствую, теряя связь с реальностью: когда бы ни открыла глаза – тот же зелёный полумрак, тот же свет жёлтый из-за изголовья.

Полного покоя, правда, нет. Временами кто-то из обслуги делает мне какие-то уколы, меняют капельницу. Однажды я очнулась у кого-то на руках: сменяли постельное бельё, и на мне была такая же, но свежая, сорочка.

Часто осматривает доктор. Это – всё тот же мой Главный Мучитель. Ненависть моя к нему не прошла и после оживления. А он словно и не пытается изменить моё мнение: его осмотры для меня – пытка, не меньше реанимации. Но уже не в физическом, а в моральном плане. Грубость, жёсткость, бесцеремонность до полнейшей бестактности… Обращается со мной, как с предметом.

Не понимаю: как при таком враче может процветать эта клиника?! Он же всю клиентуру отпугнёт одним своим видом!

Теперь я его уже хорошо изучила. Невысокий, коренастый, с непропорциально длинными руками. Лицо жёсткое, крупный пористый нос выдаётся, взгляд пристально-сверлящий из-под низких широких бровей. Губы твёрдые, сжатые плотно, а когда задумывается, вытягиваются и складываются в трубочку – рот становится похож на клоаку ощипанной курицы. Длинноватая, чёрная с проседью, шевелюра тщательно маскирует небольшую плешь на макушке. В медицинской шапочке ещё смотрится импозантно, но без неё – кошмар! Зовут его Довгий Георгий Данилович. Меня смешит это сочетание: Довгий-коротышка.

Остальные четверо при нём (и при мне сейчас) – и ассистенты, и операторы, и медсёстры (впрочем, это, кажется, называется «медбрат»), и нянечки. Без различия. Каждый выполняет любую работу, от настройки аппаратуры до мытья пола и вытирания пыли. Кроме самого Довгого, естественно.

При этом никто со мной не заговаривает (я, правда, и не стремлюсь к общению), смотрят на меня не как на красивую, страдающую женщину, а как на вещь. Притом, вещь, чем-то их пугающую. Это, конечно, задевает: такое отношение мужчин ко мне – непривычно. Ладно, я сама знаю о себе, что я – временно оживший труп. Но они-то… Реанимировали, вернули к жизни, поддерживают эту жизнь… В чём же дело?! Хоть бы один взгляд сочувствующий, вопрос пустячный. Ни-ни!

Общается со мной, опять же, только доктор. И то – своеобразно: гипноз применяет. В первый раз я очень удивилась, когда он уселся передо мной, начал сверлить своими колючками бездонно-чёрными и требовать, чтобы спала. Спросила – зачем? Но он не отреагировал, продолжал своё. Подумала, подумала и закрыла глаза, словно в самом деле в сон погрузилась. Тогда он начал задавать вопросы. Обычные анкетные данные. Разве без гипноза это нельзя узнать?! Смешно! Но отвечала. Медленно, спокойно. Как в роли Дуньки-дурочки: говоришь так, будто любуешься каждым словом и удивляешься самому его звучанию.

Минут через десять доктор велел мне просыпаться. Но, полежав с закрытыми глазами, я и в самом деле спать захотела, буркнула: «еще чего!» Он почему-то взбеленился и как рявкнет:

– Открой глаза!

Ну, открыла, посмотрела невинно-испуганно.

– О чём ты сейчас говорила? – спросил он таким тоном, что не ответишь – разорвёт.

– Спать хочу, – вяло отозвалась я, – что и кому я должна говорить? Меня никто ни о чём не спрашивает.

Потом он ещё несколько раз гипноз применял (без этого – и слова не скажет). Послушно «засыпала» и отвечала на вопросы. Не понимаю: ведь он врач! Как же не замечает, что я не поддаюсь гипнозу?! Или собственное величие вообще затмило ему мозги?

Спрашивает меня о разном. И о детстве, и о родителях, и о том, как попала в аварию. Когда я сказала о смерти мамы, Довгий опять почему-то взбесился, разорался:

– Ты не знаешь этого! Ты НЕ МОЖЕШЬ этого знать! – кричал он. – Кто тебе сообщил?!

– Она сама, удивилась я. – Мы с ней встретились, когда я была мёртвой…

Доктор так оторопел, что прервал «гипноз».

Потом снова и снова возвращался к этому вопросу в «беседах». Но что я могла добавить? Рассказала о ТЬМЕ, о видениях в ней. Только о лучиках, принёсших мне ЗНАНИЕ от Света, ничего не стала говорить.

– Невероятно! – бурчал Довгий. – Это что-то новое.

– Да, – поддержала я, открывая глаза, – мне тоже, при жизни, рассказывали совсем иначе.

– При жизни?! – он до такой степени удивился этим словам, что не сразу отреагировал на мой взгляд. Но потом, как обычно, рявкнул своё: – Спать! – и продолжал спрашивать.

Рассказывала я всё. О скандале в театре, правда, не хотелось вспоминать. Но, подумав, выложила и это. Чтобы, раз уж он не замечает бездействия гипноза, хотя бы не начал опять рявкать. Больно надо ещё это терпеть! В последний раз на меня так орал директор школы.

В десятом классе я сыграла, на Новогоднем вечере, роль проститутки. Он, болван, не понял, что перед ним – будущая знаменитая актриса. Вызвал к себе в кабинет и та-а-акое устроил…

А я молчать не умела. К тому времени уже десятки ролей знала наизусть. И сыграла для него одну из них, подходящую к случаю. Самой же и «скорую» пришлось вызывать. А через неделю он умер…

Сейчас же, играя сомнамбулу, пререкаться не могу: по роли не полагается. Иначе – что я за актриса? Поэтому так болезненно переношу окрики Довгого.

Вообще, не перестаю удивляться: что за врач такой?! Никакого сострадания к больному! Обезболивание прекратили очень быстро. Я сразу не поняла, в чём дело: боли по-прежнему не чувствую. И вдруг… Наркотик как-то всё скрадывал… Очень необычное и неприятное ощущение каждой клеточки тела, его повреждений… Пожаловалась на ужасное состояние. Но этот, с позволения сказать, «врач», только зыркнул и бросил презрительно:

– Наркоманка… На руках живого места нет! Используй старые запасы – их в тебе… (применил «сверхинтеллектуальное» выражение).

* * * * *

На какое-то время Довгий оставил меня в покое. А потом вдруг один из ассистентов вкатил такую мощную дозу, что я «выключилась» моментально и надолго. Проснулась в машине, когда меня вытаскивали на носилках. Куда возили – так и не узнала. Но зато увидела, что здание, в которое мы вернулись, совсем не больница, а пристройка к большому жилому дому. Вроде магазина.

Была глубокая ночь: темно, фонари… В доме лишь три-четыре окна светились. А на лицо мне падали редкие, очень крупные, медленные снежинки. И почему-то не таяли: я их ещё долго ощущала на лбу, на щеках. Под ногами молодых людей, несущих носилки, мягко поскрипывал снег.

Уже зима… Сколько же времени прошло?..

Гипс с меня сняли. Осталась лишь тугая повязка на груди. При этом я, уже привычно, ощущаю всё ту же разбитость органов, всё те же, абсолютно не сросшиеся, переломы и осколки раздробленных костей. Боли же по-прежнему нет.

Вообще-то, всё правильно. Память медленно, но приносит мне моё ЗНАНИЕ: мёртвое тело боли ощущать не может. Не может оно и излечиться. Оно лишь живёт какой-то примитивной жизнью, необходимой для существования в нём сознания. Особенно, когда у этого сознания ТАКАЯ цель. Сейчас я не помню, в чём эта цель заключается, но уверена, что, по мере надобности, ЗНАНИЕ будет раскрываться для меня постепенно, как приносили его лучики в ТЬМЕ.

* * * * *

Довгий куда-то уезжает. Я это поняла из того, что он даёт множество указаний остающейся четвёрке относительно меня. При этом хоть и находятся со мной в одном помещении, говорят обо мне, как о предмете. Так какая-нибудь мещаночка, приобретя дорогую хрустальную вазу, уходит на работу и наставляет детишек, как себя вести, чтобы, упаси Господи, вазу эту не ухайдохали.

Ладно, я и это стерпела. В конце концов, при мне мой лучик НАДЕЖДЫ. Это он помогает пересилить все страдания, в основном – душевные, так как физических не ощущаю.

Но, оказывается, физические страдания переносить гораздо легче. Вот к какому интересному выводу я пришла.

Ну, в самом деле, если подумать, человек может терпеть довольно долго и очень сильную боль. Каждый по-своему: кто-то годами, а кто-то – всего несколько минут. Если страдания физические достигают предела возможностей, он теряет сознание, или вовсе умирает, освобождаясь от этих страданий на время, или навсегда.

Боль душевная тоже имеет свой порог. Но за этим порогом – потеря разума, смерть личности. Сойдя с ума, человек избавляется от непереносимой боли душевной. Мир для него теперь – иной. С иными критериями, со своей моралью. Он обживается в этом мире, словно в другом измерении. Но для окружающих, знавших его прежде, это – уже совсем иная личность. Впрочем, за сумасшедшими право на личность в нашем обществе не признается.

Я сейчас нахожусь на своей грани. Постоянно помнить, что ты – труп… И, одновременно – каждое мгновение жизни до гибели и после неё… Вдобавок ко всему этому – нестандартное поведение доктора и его ассистентов…

С усмешкой вспоминаю о мечте уйти в роль навсегда. Я играла Смерть и была непрочь остаться в этой роли. Сейчас я играю живую Ирину в роли Смерти. Звучит абсурдно. Но сон во сне – не абсурд. И актер, играющий актера, исполняющего роль – вещь вполне заурядная.

И в то же время, играть эту роль невероятно трудно. Ещё один абсурд? Нет. Просто, живая Ирина – она вся должна быть в контексте. Как короля делает свита, так и она была создана своим окружением, образом жизни. Богема накладывает отпечаток на интеллигентную личность.

Так получилось, что при жизни я обладала прекрасным здоровьем, несчастных случаев со мной не случалось. И, несмотря на талант перевоплощения, даже вообразить себе не могу, как именно я, а не моя героиня, могу вести себя в данной ситуации: изолированная от привычного общества, страдающая… Даже со страданиями вышла накладка: всё не так, всё – иначе…

К тому же, пережитое с момента гибели, почти начисто стёрло с меня – сознания тот налёт богемности, которым любила щегольнуть актриса-прима. И чем я стала? Сгустком интеллекта с примесью философии?.. Интеллекта, получившего актерское образование, помнящего о собственном таланте…

Сохранился ли талант после того, как была сметена шелуха «свиты»? Надеюсь. Иначе ведь было бы бессмысленно затевать ТАКУЮ игру. Прежде мне и в голову бы не пришло впадать в философствования: всегда на виду, всегда в окружении друзей, приятелей, поклонников. И тогда мне не было нужды играть роль Ирины. Нет, я жила той жизнью, она нравилась мне и никогда не тяготила. Как, например, Галку: та время от времени, прячется от общества, чтобы, как объясняла, «хоть немного побыть самой собой». Я в подобном никогда не нуждалась. И теперь я – вряд ли «сама собой». Поэтому и – не продолжаю жизнь Ирины, а исполняю её роль.

Опять же: Ирина живая, как бы блестяще ни сыграла Смерть, на самом деле увести за собою всякого, оглянувшегося на её дикий хохот, не могла. Могла убить, доведя до инфаркта, сбить машиной и – не оглянуться, пронестись мимо. Но – не УВЕСТИ.

Я же – могу. Постоянно помню, что, сколько бы ни продолжилось это моё оживление, всё равно погибну в летящей по мокрому шоссе, машине. Представляю, как буду хохотать, когда это произойдёт! Ведь, действительно, нелепо и смешно: погибнуть, чтобы, ожив, погибнуть. И не завидую тому, кто окажется в этот момент рядом со мной, кто оглянется на мой хохот.

Но когда это произойдёт – не имею ни малейшего понятия. Память прячет в своих глубинах подаренное Светом ЗНАНИЕ. И уже начинают одолевать сомнения: а было ли – ТЬМА, Свет, лучи, летящие сквозь непроглядное НИЧТО… Может, всё это – бред повреждённого мозга, УЖЕ безумие, а не его грань, как я считаю? Как проверить? Пожалуй, лучшим подтверждением была бы вспышка света. Если повторится всё, я опять окажусь за рулем «Опеля», несущегося сквозь дождь – это не бред. А нет – что ж, тогда придётся привыкать к новой реальности, в которую меня занесло сумасшествие. Только одна проблема: как такую вспышку устроить. Хорошо, если бы кто-то включил лампу, нависающую над моей кроватью… Да, как же… дождёшься! Довгий это отдельным пунктом, в наставлениях молодому поколению, выделил: ни в коему разе!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
2 из 2