
Полная версия
Мозаика судеб
Я представляю, как могла бы выглядеть наша жизнь втроём. Тёплые вечера в саду, где ты читаешь сыну сказки, а я смотрю на вас с улыбкой. Завтраки на террасе, когда ты обсуждаешь с ним что-то интересное, а он отвечает тебе с такой детской искренностью, что у нас обоих сжимается сердце от счастья. Но эти картины – лишнее напоминание о том, чего никогда не будет.
Я думаю о том, насколько наша жизнь могла бы быть другой, если бы обстоятельства не были такими безжалостными. Как хотелось бы рассказать сыну, что его отец влюблен в изумительную женщину, но эта любовь осталась недосягаемой, как звезда на ночном небе.
Ночью, когда не спится, я иногда представляю, как он играет в саду, а ты наблюдаешь за ним, смеясь от души. Эти картины – моё спасение и одновременно моя боль. Твой образ, любимая, остаётся для меня якорем, но этот якорь держит меня в жизни, которая уже не принадлежит мне самому.
Мария, жаль, что ты никогда не получишь мои письма. Ты запретила мне писать тебе. И я принял это. Постарался смириться. Но знай, что, расставшись с тобой, мир для меня потускнел окончательно. Преданный тебе Александр.
1 августа 1964 года.
Мария, далекое мое счастье, прошёл год с тех пор, как ты уехала неизвестно куда, оставив меня в этом хаосе мыслей и чувств. Я написал тебе больше ста двадцати писем, в которых каждое слово наполнено надеждой, болью и тоской. Вот все письма, написанные тебе. Целая стопка – и ни одно из них так и не отправлено. Эти письма стали моим убежищем, моей исповедью, тем, что помогает мне не сойти с ума. Но в то же время они напоминают мне о пустоте, в которую я погрузился, потеряв тебя.
Мария, жизнь без тебя превратилась в бесконечное однообразие. Даже радость, которую приносит мой сын, больше не скрашивает серость моих дней. Я смотрю на него и пытаюсь найти в его улыбке силы, но всё, что я вижу, – это отражение своей собственной слабости. Его смех больше не зажигает в моей душе огонь, а его вопросы только добавляют тяжести. Я не могу объяснить ему, почему я так часто молчу, почему подолгу смотрю в окно, где каждый пейзаж напоминает мне о тебе.
Всё вокруг потеряло свои краски. Утренний свет больше не будоражит воображение, запахи лета не вызывают тех эмоций, что раньше. Всё кажется лишённым смысла. Я пытаюсь улыбаться ради сына, ради того, чтобы он чувствовал себя нужным и любимым, но это улыбка словно маска, за которой скрывается разорванное сердце.
Я не знаю, как долго я ещё смогу так жить. Иногда закрываю глаза и вижу тебя. В этих мечтах весь мир становится снова наполненным радостью и светлым. Но потом я осознаю, что это мираж – и вновь погружаюсь пустоту.
Я знаю, что проститься с тобой нужно было давно. Я знаю, что держаться за тебя, за эти письма, за воспоминания, – значит причинять боль самому себе. Но отпустить тебя выше моих сил. Эта любовь, эта привязанность стали частью меня, и вырвать их значит уничтожить всё, что осталось от моей души. Я пишу это письмо, надеясь, что оно последнее, и, возможно, оно действительно станет таким. Очень трудно постоянно жить в агонии любви. Но я хочу, чтобы ты знала: несмотря на всю боль от нашей разлуки, я всё равно благодарен за те мгновения, что мы провели вместе. Они были самыми светлыми и радостными в моей жизни.
Я прощаюсь с памятью о тебе, но это не означает, что я перестану любить тебя. Ты навсегда останешься в моём сердце. Прощай, моя единственная любовь. Твой навсегда, Александр».
С каждым новым письмом Андрей всё глубже погружался в историю, о которой никогда не знал. Это была история любви, боли и утрат, которая открывалась ему через слова отца. Андрей читал о женщине, которую он любил всем сердцем, о препятствиях, которые разделили их, о тоске, которая не покидала его даже в самые светлые моменты жизни.
В письмах раскрывалась душа отца, его борьба с самим собой, его жертвы ради сына. Андрей впервые увидел своего отца не только как любящего родителя, но и как человека, который пытался сохранить в себе силу чувств, несмотря на всю боль, которые они приносили ему. Каждый листок был пропитан эмоциями – радостью, печалью, надеждой, которой не суждено было сбыться. Андрей внезапно понял, почему отец всегда был таким погруженным в себя и отстраненным. Особенно в присутствии жены. Эти письма были его отдушиной, возможностью, где он мог быть собой.
Прочитав последнее письмо, Андрей взял в руки воздушный шарф и машинально поднес к лицу. Он уловил далекий аромат персиков и грустно улыбнулся. Это был запах женщины, без которой отец не мыслил своей жизни. У вдруг его взгляд упал еще на одно письмо, лежавшее отдельно. На конверте рукой отца было написано: «Для любимого сына». Сердце Андрея сжалось. С дрожью в руках он вскрыл конверт и начал читать. Письмо начиналось словами:
«Мой дорогой сын, если ты читаешь это письмо, значит, меня больше нет рядом, чтобы обнять тебя и сказать, как я горжусь тобой и как сильно люблю. Писать эти слова мне тяжело, потому что они – последнее, чем я могу с тобой поделиться. Но я хочу, чтобы ты знал правду обо мне, о моей жизни и о той любви, которая всегда оставалась в моём сердце.
Когда-то давно я встретил женщину, которая стала для меня всем. Её звали Мария, и она была для меня светом в самые тёмные времена. Я любил её настолько сильно, как, наверное, человек может любить только раз в жизни. Но обстоятельства сложились так, что мы не могли быть вместе. Моя ответственность перед тобой и перед твоей матерью не позволила мне следовать за своим сердцем. Я выбрал долг, сын мой, потому что не мог иначе. Я понимал, что твоя жизнь и твоё счастье важнее всего, даже важнее моей любви к Марии.
Я не жалею о своём выборе. Ты был и остаёшься самым дорогим, что у меня есть. Каждый раз, когда смотрел на тебя, когда слышал твой смех, я знал, что поступил правильно. Но эта правильность не избавляла меня от боли. Любовь к Марии была как огонь, который согревал меня и одновременно обжигал. Она была моим душевным убежищем и моей пыткой. Тем не менее, если бы я мог прожить свою жизнь снова, я бы не изменил в ней ничего. Я бы снова выбрал тебя, выбрал заботу о тебе, даже если это означало отказ от собственного счастья.
Понимать это сложно, но я хочу, чтобы ты знал: любовь бывает разной. Моя любовь к тебе – это безусловная привязанность, гордость и радость за то, каким человеком ты стал. А любовь к Марии – это воспоминание о том, что я тоже был способен глубоко любить, мечтать, чувствовать и жить. Эти две любви никогда не конфликтовали в моём сердце. Они стали частью того, кем я был.
Я оставляю тебе эти письма не для того, чтобы ты сожалел о моих потерях. Нет, сын мой. Я хочу, чтобы ты понял, что жизнь полна сложных решений. Иногда нам приходится выбирать между тем, чего мы хотим, и тем, что правильно. И я надеюсь, что, когда придёт время, ты тоже сделаешь свой выбор с открытым сердцем, как это сделал я.
Прощай, мой дорогой. Живи так, чтобы твоя жизнь была наполнена светом, радостью и любовью. И помни: я всегда буду с тобой, где бы я ни был. С бесконечной любовью, твой отец».
Когда Андрей дочитал письмо, адресованное ему, он долго сидел молча, глядя на шёлковую красную ленту, которая одиноко лежала возле стопки писем. Сердце стучало глухо и болезненно, словно пытаясь осознать ту тяжесть, которая легла на него вместе с отцовскими откровениями. Он почувствовал, как весь его мир вдруг стал более хрупким.
Андрей видел перед собой образ отца – человека, которого он всегда считал сильным, уверенным, и способным решить любую проблему. Но теперь этот образ наполнился глубиной, о которой он даже не догадывался. Отец любил. Любил так сильно, что пожертвовал этим чувством ради него, Андрея. Каждое письмо раскрывало отцовскую борьбу между любовью и долгом, между счастьем и ответственностью. Андрей осознал, что именно это сделало его отца тем, кем он был – человеком, который умел любить безусловно и его, и женщину всей своей жизни.
Слёзы катились по щекам, но Андрей не пытался их сдерживать. Он ощущал боль за отца, который любил беззаветно, но не позволил чувству найти своё завершение. Однако также испытывал и гордость – за его внутреннюю силу, за его выбор.
Андрей поднялся и подошёл к окну. Солнце клонилось к закату, заливая комнату мягким светом. Он держал в руках томик стихов, в котором лежала засушенная роза как память о той, которая так и не смогла украсить жизнь отца своим присутствием. Эти письма были не просто памятью, они стали уроком – о том, что любовь имеет множество форм, что иногда она требует жертв, но при этом продолжает жить, несмотря ни на что.
«Я не могу выбросить этот сундучок вместе с другим хламом,» – прошептал Андрей, решив, что письма и все, что принадлежало Марии, должно быть сохранено в память об отце. Возможно, когда-нибудь он расскажет эту историю своим детям, чтобы они тоже поняли, что любовь – это не только счастье, но и сила, готовность к жертве ради тех, кто дорог. А пока он аккуратно сложил письма и вещи обратно, но уже не с чувством грусти, а с чувством благодарности. «Спасибо, папа,» – сказал он тихо, посмотрев в небо, в надежде, что отец услышит его там, где теперь его душа наконец обрела покой и умиротворение.
Два чая с лимоном

Марина каждое утро, ровно в восемь, заходила в небольшое кафе на углу старой улицы. Это было место с особой атмосферой: деревянные балки на потолке, винтажные светильники, мягкие кресла, в которых можно было уютно утонуть с телефоном, и стойка с домашней выпечкой, манящей сладким ароматом ванили. Она выбрала его не случайно – среди множества кафе города именно здесь было тихо, без суеты, с доброжелательными официантами, знающими её заказ наизусть. Здесь пахло свежеиспечёнными круассанами и терпким кофе, а солнце заглядывало в окна, отбрасывая на деревянные столики золотистые блики.
Она неизменно выбирала столик у окна, тот самый, где можно было наблюдать за оживлённой улицей и неспешными прохожими. Её завтрак был простым: чашка капучино с корицей и свежий багет с малиновым джемом. Ей нравился этот маленький ритуал, дарящий чувство уюта и стабильности в её, казалось бы, размеренной, но наполненной скрытыми эмоциями жизни.
За окном разворачивалась настоящая картина городской жизни: студенты спешили в университет, обсуждая что-то оживлённо, пожилые пары прогуливались, держась за руки, а продавцы фруктов выкладывали сочные яблоки и гроздья винограда на прилавки. Иногда она видела детей, бегущих в школу с рюкзаками, почти больше их самих, или уличного музыканта, играющего старый джазовый мотив. Это наблюдение наполняло её ощущением сопричастности к ритму города, позволяя ей чувствовать, что она не просто сторонний наблюдатель, а часть этого большого мира.
Марина приходила сюда не только ради кофе. Это кафе хранило её воспоминания. Когда-то здесь она была по-настоящему живой. Несколько лет назад в этом самом месте за этим же столиком сидели они вдвоём – она и он, кого так сильно любила. Они разговаривали, смеялись, строили планы, неспешно пили кофе, чувствуя, что впереди их ждёт целая жизнь. Он всегда заказывал эспрессо, а она – капучино с корицей, и каждый раз шутил, что в её кружке слишком много молока. А потом его не стало.
Теперь этот столик был её тихим убежищем, местом, где все ещё жило её прошлое. Без любимого привычные вещи утратили смысл – кофе больше не казался таким ароматным, солнце не согревало так, как прежде, а звуки города теряли свою живость. Ей не хватало его голоса, его улыбки, даже его привычки невзначай касаться её руки, когда он что-то рассказывал. Нелепая случайность забрала его, но не смогло забрать её любовь. Каждый день, садясь за этот столик, она словно протягивала руку в пустоту, надеясь, что вот-вот снова почувствует его тепло. Но на столе всегда оставалась только одна чашка. И это была её единственная реальность.
Но, несмотря на боль, она продолжала приходить сюда. Потому что здесь он был ближе. Потому что воздух был пропитан их общими воспоминаниями. Потому что этот столик, это кафе было местом, где они когда-то были счастливы. И в эти утренние часы, когда город только просыпался, а мир ещё не захлёбывался суетой, ей казалось, что он везде: в лёгком сквозняке у окна, в кофейных ароматах, в солнечных лучах, играющих на деревянных столешницах…
Иногда ей чудилось, что если она закроет глаза, то услышит его голос – тёплый, с легкой хрипотцой, которая заставляла ее замирать от удовольствия. И тогда её сердце на мгновение согревалось, словно он действительно был рядом, не покидая её даже теперь. Здесь ей удавалось не чувствовать себя одинокой, пусть даже совсем ненадолго.
Через дорогу, в другом кафе, всегда сидел один и тот же старик. Он появлялся там каждое утро, словно по расписанию, и неизменно заказывал чай с лимоном. Чайник с прозрачной янтарной жидкостью и чашки с тонкими кружочками лимона стояли перед ним, наполняя воздух лёгким цитрусовым ароматом.
Он сидел у окна, пристально глядя на улицу, но не просто смотрел – он ждал. Его лицо было спокойным, но в глазах застыло что-то большее, чем привычка или усталость. Это был взгляд человека, который слишком долго жил в ожидании, привык видеть мир через призму прошедших дней, но не терял надежды, что прошлое однажды заглянет в это кафе и тихо сядет рядом.
Иногда его взгляд цеплялся за кого-то, и тогда в уголках глаз пробегала едва заметная дрожь, словно нервный отклик на ускользающую тень знакомого лица. В эти моменты его пальцы чуть сильнее сжимали чашку, выдавая напряжение, которого он, кажется, сам не осознавал. Бывали секунды, когда его глаза наполнялись невыразимой нежностью – как если бы перед ним действительно возникла та, кого он ждал, но мгновение спустя выражение угасало, и в нём оставалась лишь лёгкая печаль, не покидающая его ни на миг.
Он не выглядел потерянным, скорее обречённым на вечное ожидание. В его жестах, в манере подносить чашку к губам, в том, как он чуть склонял голову, угадывалась тоска, ставшая частью его жизни. Это была не грусть в чистом виде, а тихая, тёплая память, которая жила в нём. Никто не знал, кого он ждёт, но сам он, похоже, знал это точно. И с каждым утром его ожидание начиналось снова.
Взгляд Марины каждый раз останавливался на нём, но она не придавала этому значения, пока однажды не начала теряться в догадках: «Почему он всегда тут?»
Она пыталась найти объяснение: возможно, ему просто нравится это место, или, может, это его ежедневный ритуал, привычка, сложившаяся годами… Но в глубине души она чувствовала – за его присутствием стоит нечто большее.
Её мысли сменяли друг друга. Может, он ждёт кого-то? Или не хочет возвращаться домой, потому что там никого не осталось? А возможно, в его жизни есть кто-то, кому он посвящает это молчаливое утро? Чем больше она наблюдала за ним, тем сильнее разрасталась в ней эта необъяснимая тревога, смешанная с любопытством.
Однажды, когда старик, как обычно, поднял чашку чая к губам, она заметила, что его пальцы дрожат. Лёгкая судорожность движения, которую можно было бы списать на возраст, но в ней было что-то другое – неуверенность, скрытая за привычкой, нечто более глубокое, чем просто дрожь в руках. Этот человек не просто сидел здесь – он жил в каком-то своём времени, в ожидании чего-то, что так и не приходило. И Марина впервые почувствовала: она хочет знать его историю.
Как-то она заметила, что старик разговаривал сам с собой, будто обращался к кому-то невидимому. Его губы едва заметно шевелились, словно он вёл тихий, почти молитвенный разговор. Иногда он кивал, будто соглашался с кем-то, иногда его брови чуть нахмуривались, и он делал короткие паузы, словно прислушивался к ответу, которого никто, кроме него, не слышал. Этот диалог был не просто привычкой, а ритуалом, в котором жило нечто более глубокое, чем одиночество. В нём были не только воспоминания и боль, но и тихая радость, словно этот разговор для него – единственная связь с кем-то очень важным.
А ещё он всегда оставлял место слева от себя свободным. Ни разу Марина не видела, чтобы он поставил на тот стул свою сумку или положил газету. По-видимому, старик ждал, что кто-то вот-вот появится, отодвинет стул и сядет рядом. Иногда его взгляд на мгновение светлел, как если бы он действительно увидел перед собой дорогого ему человека. Тогда он чуть приподнимал подбородок и почти незаметно улыбался – и в эти секунды не выглядел одиноким. Но затем реальность снова обрушивалось на него своей безжалостной тяжестью, и его лицо снова затягивала та же самая безмолвная тоска.
Марина невольно затаила дыхание. Её сердце вдруг сжалось, как будто в него проникло отражение его ожидания, его преданности кому-то, кого больше нет. Но разве можно ждать так долго? И что будет, если он однажды перестанет ждать?
Она чувствовала, что его одиночество было не случайным, а осознанным выбором, за которым скрывалась глубокая история. Возможно, этот старик жил в своих воспоминаниях, и любое постороннее вмешательство разрушило бы ту хрупкую иллюзию, в которой он находил утешение.
Но разве можно по-настоящему выбрать одиночество? Марина по себе знала, как боязно отпустить то время, когда чувствовала себя жизнерадостной. Иногда одиночество не было осознанным решением, а лишь следствием того, что когда-то потерялось, оставив после себя пустоту. Она представляла себя на его месте – сидящей в кафе, ждущей кого-то, кто уже не придёт. Как долго можно держаться за прошлое? Как не раствориться в нём полностью? Эти мысли тревожили её, заставляя смотреть на старика с новым, более глубоким чувством сострадания.
Возможно, она так остро чувствовала его боль, потому что сама была частью той же тишины, того же ожидания, которое никогда не оправдывалось. Её одиночество было другим, но не менее всепоглощающим – оно затаилось внутри, цепляясь за воспоминания, за пустоту, которую невозможно заполнить. Она знала, каково это – когда прошлое становится единственной реальностью, в которой хочется существовать.
Она несколько раз порывалась подойти к нему, сказать что-то, но каждый раз останавливалась. Может, он действительно не хотел, чтобы его тревожили? Или, напротив, ждал того единственного слова, которое могло бы разрушить стену молчания?
Марина не знала, что делать, но внутри неё зарождалось ощущение, что этот человек появился в её жизни неслучайно.
Марина всё же решилась зайти в то кафе. Её движения были осторожными, словно она боялась разрушить что-то невидимое, неуловимое, что связывало её со стариком, даже если до этого момента они ни разу не обмолвились ни единым словом. Она прошла внутрь, окунувшись в тёплый аромат свежесваренного чая и сдобы. Её сердце билось быстрее, чем обычно, но она старалась выглядеть спокойно.
Старик, как всегда, сидел у окна, его руки неторопливо касались чашки с чаем, но взгляд, полный ожидания, был устремлён наружу. Он не заметил её, продолжая свой молчаливый ритуал. Марина уже собиралась сделать шаг в его сторону, когда вдруг услышала негромкий стук – очки старика соскользнули с края стола и упали на пол.
Он наклонился, нащупывая их дрожащими пальцами, но не успел поднять – Марина уже оказалась рядом. Быстро нагнувшись, она подняла очки и осторожно вложила их в его ладонь.
– Вот, держите, – её голос прозвучал мягко, почти неслышно.
Старик замер на мгновение, словно его вывели из глубокой задумчивости. Затем медленно поднял глаза, внимательно посмотрел на неё и слегка улыбнулся. В этой улыбке было что-то печальное, но одновременно благодарное.
– Благодарю вас, молодая леди, – тихо произнёс он, надевая очки. – Иногда мне кажется, что вещи начинают жить своей жизнью и ускользают, когда им вздумается…
Марина невольно улыбнулась в ответ. Ей захотелось сказать что-то ещё, но она не знала, с чего начать. Однако старик, словно почувствовав её нерешительность, сам продолжил разговор:
– Вы часто сидите напротив, не так ли?
Эти слова прозвучали неожиданно. Он видел её. Он замечал её так же, как она замечала его. В этот момент Марина еще раз убедилась: да, их встреча не случайна.
Разговор завязался осторожно, будто два незнакомца пытались нащупать нить, соединяющую их истории. Старик сначала выглядел удивлённым – возможно, потому что редко кто-то решался заговорить с ним. Его глаза, глубокие и чуть потускневшие, задержались на Марине чуть дольше, чем нужно, будто он пытался разгадать, что привело её сюда.
– Простите, если я мешаю, – сказала она, чувствуя себя немного неуверенно. – Просто… мне стало интересно, почему вы всегда сидите здесь.
Старик тихо вздохнул, провёл пальцами по краю чашки и, словно приняв какое-то внутреннее решение, кивнул.
– Присаживайтесь. Только напротив. Стул слева я никому не позволяю занимать.
– Поче… – хотела было спросить Марина, но замолчала, прикусив нижнюю губу и испытывая неловкость.
– Я прихожу сюда каждый день, потому что жду свою жену, – ответил он спокойно, будто произносил самые естественные на свете слова.
Марина моргнула, озадаченная простотой его ответа. В её сознании тут же сложился привычный образ: возможно, его жена задерживается, может быть, вот-вот войдёт в дверь, устало улыбнётся и сядет рядом.
– Она… скоро придёт? – спросила Марина осторожно.
Старик взглянул на неё с едва заметной улыбкой, тёплой, но пропитанной чем-то неизмеримо грустным.
– Она всегда приходит, – тихо сказал он. – Просто вы её не видите.
Марина почувствовала, как по её коже пробежал холодок. В этих словах было столько нежности, столько веры, что на мгновение она даже растерялась, не зная, как отреагировать на услышанное. В воздухе повисла тишина, наполненная чем-то большим, чем пустота. И в этой тишине, в лёгком колыхании воздуха возле свободного стула, который он пододвинул к себе ближе, ей вдруг показалось, что кто-то действительно на нем сидит.
Старик тихо улыбнулся, будто его собственные слова вернули его на несколько десятилетий назад. Он взглянул на пустой стул и, погладив рукой его гладкую поверхность, заговорил:
– Мы обещали друг другу… что каждый день будем встречаться здесь. Это было ещё тогда, когда мир казался полным света и времени. Мы садились за этот столик, пили чай с лимоном, и она всегда смеялась надо мной, когда я морщился от его кислоты. «Ты же знаешь, что он полезен», – говорила она, а потом подсовывала мне кусочек сахара, смеясь своим звонким, лёгким смехом.
Его глаза затуманились, и он чуть склонил голову, словно вновь услышал тот звук, который существовал лишь в его памяти.
– Она любила жизнь… Всегда находила радость в самых простых вещах. Мы могли сидеть здесь часами, обсуждая, как птицы на дереве за окном каждое утро спорят между собой или как официант всегда ставит чашки на стол с легким стуком. Это были мелочи, но именно они делали каждый день особенным. Она говорила, что счастье прячется в таких мгновениях. Я не сразу понял, насколько она была права.
Он провёл рукой по краю стола, словно вспоминая прикосновение её пальцев. В его голосе звучала тихая тоска, но за ней стояли и бесконечная привязанность, тепло, которое не угасло даже спустя годы.
– Я любил её так, как, наверное, можно любить только раз в жизни, – продолжил он, его голос слегка задрожал. – Мне нравилось наблюдать, как она заправляет за ухо выбившуюся каштановую прядь, как её зеленые глаза загораются, когда она говорит о чём-то, что её волнует. Она была светом. Её смех, её голос – они заполняли этот мир, делая его больше, ярче, теплее. Иногда мне кажется, что даже воздух здесь всё ещё хранит её дыхание.
Марина слушала чуть дыша. Она чувствовала, что этот человек не просто вспоминает прошлое, он живёт в нём. Оно не стало для него чем-то далёким, оно было здесь, рядом с ним, в этом кафе, в этой ежедневной церемонии. Он не отпустил её – и, по всей вероятности, не хотел этого.
– Когда её не стало, – продолжил он, – я не знал, что делать. Я приходил сюда просто потому, что не мог иначе. Поначалу ждал, что дверь откроется, и она войдёт, поправляя волосы и бросив на меня свой лукавый взгляд. А потом я понял… Она всегда здесь. Я чувствую её присутствие в лёгком покачивании штор, в тихом стуке чайной ложки о чашку, в едва уловимом шорохе… Я разговариваю с ней. Потому что, если перестану – вдруг она действительно исчезнет?
Марина почувствовала, как у неё сжалось горло. Его слова проникали глубже, чем просто в сознание – они проникали в душу и сердце. В голосе старика была не просто грусть, а нечто большее: нежность, преданность, любовь, не подвластная времени.
– Я всегда заказываю два чая с лимоном, – продолжил старик, прервав затянувшееся молчание. – Один ставлю перед собой, другой – слева. Это для меня так естественно. Как будто она только на минуту отошла, задержалась у входа, беседуя с кем-то знакомым, и вот-вот вернётся с привычной улыбкой, с лёгким наклоном головы, который говорит мне больше, чем любые слова.