Подписка на безумие. «Другие»

– Зеленые с колючками, – вынырнула из размышлений Варя.

– Исчерпывающее определение. Ладно, чувствую, ты на работу переключилась. Не буду беспокоить. Звони мне, делись, рассказывай, я же должна все знать. И ссылку, ссылку на свои произведения пришли, а то мама последняя узнает, что дочь – знаменитость. Неправильно поступаешь. И блогер – это современно, ярко. Иван Геннадьевич их любит и читает мне вслух. Помнишь его? Физик из нашей школы, вдовец. Он дом продал, квартиру под нами купил, теперь мы с ним общаемся, – она притормозила. Варя знала о служебном романе, но ждала, когда мама тоже созреет, чтобы открыться. Обе умели держать марку. – Ты не подумай чего лишнего. Я женщина видная, но порядочная. В общем, не о том я… Он меня месяц назад ошарашил. Дядю Борю Константинова, соседа нашего, помнишь, ну, с которым беда случилась? Должна помнить, упокой его душу грешную. Так вот, Ваня… ой, Иван Геннадьевич то есть… сказал, что люди его помнят и не как сумасшедшего, бегавшего по рынку с триколором, а как должно – буревестником, – произнесла она восторженно. – И зачитал сравнение изумительное с птицей, которая живет над океаном, ходит по воде, а перед штормом на волны опуститься не может и кружит в небе. Для моряков это знак. Так и Константинов, которого автор назвал Константином, но мы-то поняли: предчувствуя бурю, взмыл и кружил, кружил, потому что не мог по-другому и был другим. Был нам знак, а мы проморгали. Вот… спустя столько лет… До мурашек, бр-р… Надеюсь, ты станешь таким же блогером, чтоб про жизнь и за душу.

– Таким же не стану, – Варины плечи распрямились, а щеки окрасились румянцем.

– Почему?

– Я и есть тот блогер.

Лестный отзыв и следом признание в авторстве – лучшего Варя желать не могла. Она закрыла глаза и наслаждалась моментом. В трубке повисла тишина.

– Ой, что-то сообразить не могу… Варенька, доченька… – мама шмыгала носом и, кажется, собиралась расплакаться, но передумала. – Ваня говорил, блогер парень. Он вообще женщин не читает, говорит, не родилась еще его Кюри. Ой, что-то я не о том… И имя, имя блогера я не запомнила…

– Варвар.

– Совсем я, что ли, Варвара? Варвар – псевдоним?

– Да.

– Ты ж моя умничка, цены тебе нет. Я в шоке, в приятном шоке. Мне надо все переварить и обдумать. Наливочки капельку, что ли, а то сейчас расплачусь, гордость ты моя, счастье! Все, я отключаюсь, а то эмоции через край. Звони мне, пиши и, если что, возвращайся домой.

– Хорошо, мам. Пока.

– Пока, Варежка.

Варя сидела уставшая и опустошенная. С одной стороны, моральная дилемма с признанием разрешилась и одним нервяком стало меньше, а с другой – мама узнала о триумфе накануне грандиозного провала. Похоже, Варя вернется домой без повода для гордости. Для полноценной истории нужен не час, а несколько подходов по часу без секундомера в руках: кто-то говорит медленно и умолкает, у кого-то речь прыгающая, за мыслью не уследишь, и приходится потрудиться, чтобы слепить из нее связный монолог. Поиск, контакт, согласие на интервью и публикацию – вообще непредсказуемая по времени часть работы. Варя представила руку Луи и непроизвольно сжала кулак. Он не напугал ее, нет. Он разжег желание доказать, что она способна сделать невозможное и рискнуть ради победы всем. Нашел ахиллесову пяту.

Варя завела будильник на шестнадцать ноль-ноль и забралась под одеяло. Вдруг она почувствовала себя ребенком, намного младше простигосподибарби. Надька бы сейчас высказалась, но у нее тоже нашлось что сказать Варежке, и звучало это примерно так: «Последний раз прощаю. Больше никому ничего не доказывай, в том числе себе». Вслед за мотивирующим заявлением пришла мысль, что «Другие» – всего лишь первый проект, а другие впереди. В конце концов, она может создать новый блог, перетащить в него свои посты, сославшись на авторское право, и работать как ни в чем не бывало. Она уснула, не успев развить идею до плана. Ей снился Дамбо. Он набил рюкзак легкомысленными шмотками, прихватил зайца и улетел в закат, по-стрекозьи трепеща розовыми ушами.

Будильник – одобренное Минздравом орудие пыток. Неважно, звонит он в четыре утра или вечера: его звук приятен, как визг стоматологического бора. Оглушенный мозг врубает автопилот, чтобы прийти в себя от адреналинового шока, и всякий раз обнаруживает собственное тело на кухне листающим всякую чепухню и лайкающим видосы под кофеек. У Вари был фитнес-браслет с вибросигналом, его изобрели святые люди. Она проснулась от ощущения, что левую руку пытаются поднять жуки с пупочной грыжей: вжж, вжж – и никак. Отключив его, она нашла в кровати телефон, открыла расписание автобусов до деревни Видное и решила, что поедет на семичасовом. Осмотрится, выяснит, когда приходит дед, и прикинет, в каком режиме работать. На нечеткой фотографии дед выглядел лет на восемьдесят, интеллигентно бомжевал, потеряв счет времени, так что пугать его телефоном не стоило. Для таких индивидов Варя разработала алгоритм: диктофон включается в кармане, фото делается на подлете к объекту, записи ведутся по старинке, а иллюстрации – позже с фоток.

– Не подведи, Робинзон, – произнесла она, как заклинание, и пошла собираться.

Автобус объехал деревню, скатился под горку и остановился: «Площадь. Конечная». Дорога действительно расширилась вдвое, образовала кривенький квадрат и далее шла вверх по улице в направлении города. «Хорошо, что не Красная», – хихикнула Варя, оглядываясь по сторонам. Новехонькая остановка и магазин стояли по одну сторону, на другой – в рядок пни, лысый тополь и здание с джипами на парковке за модным забором – видимо, сельсовет. Частные дома наглядно демонстрировали этапы экономического развития страны за сто лет: бок о бок с послевоенными хибарами громоздились особняки девяностых, поздние пародии на замки диснеевских принцесс, и новоделы с хештегами #смешайгосподитаунхаус и #собачьябудка. Варя обошла площадь, сделала несколько снимков, дала высокую оценку сверхинформативной доске объявлений. Ее потянуло прогуляться по тропинке к лесу – ради кадров для иллюстраций, но трава в поле вымахала по шею, а звук из нее доносился такой, будто армада кукурузников готовилась к взлету. Мелкие птички пикировали с рябины в траву и обратно в крону, ходившую ходуном. В воздухе стоял знойный запах сена с нотками полевых цветов и свежего навоза.

– Пейзажу не хватает кабанов в пыльном облаке, летящих из леса не разбирая дороги, – резюмировала Варя, услышала вой, жутко похожий на волчий, и спешно вернулась на дорогу.

Размышляя, сотрется ли змея, если поползет по асфальту, она подошла к магазину и спряталась с камерой наготове. Укрытие было что надо: спереди крыльцо по грудь, сверху черная тень от козырька, а сбоку и позади плечом к плечу росли туи. Остановка как на ладони, да и дорога просматривается идеально. «Если дед ушел в сторону больницы, то, скорее всего, придет оттуда», – прикинула Варя, одернула полы льняного пиджака, навела камеру на себя, поправила прическу, именуемую «пони с челкой», и вошла в состояние боевой готовности.

Через полчаса в засаде ее начали одолевать сомнения в реальности происходящего. А где все? Не деревня, а декорация к хоррору. В детстве Варя проводила каникулы на даче и знала, что летом городские жители скопом перебираются на дачную природу. В Заболотске под словом «дача» подразумевали домик в деревне времен Софьи Палеолог. Печное отопление, сортир в зарослях крыжовника и колодец один на улицу – чисто для питья. Для помыться, постирать – речка за огородами и приземистые черные баньки со стойким запахом ржаного хлеба и можжевельника. Люди бегали по деревне в броуновском экстазе. Выйдешь за калитку – жизнь бурлит: кто в автолавку, кто к соседу, кто на колодец, а кто у ворот в плавках губкой машину умывает под хиты девяностых, собирая лайки соседушек. Вечером от скуки взад-вперед парочки, на лавках мужики с горючим и вечным га-га-га, а как стемнеет – пьяные драки. Здесь же вообще никого: ни машин, ни прохожих, дома близко, а речи не слышно, только писк комаров, стрекот в траве и эхом издалека стук молотка по железу.

Дед появился на дороге ровно в семь сорок, и Варя чертыхнулась. Это «привет-привет, пока-пока», а не интервью.

– Что же делать? – спросила себя Варя и навела камеру на худощавого старика.

Дед шагал посередине дороги, не опасаясь, что его прокатит на капоте или откинет в кусты какой-нибудь местный лихач. Похоже, костюмчик у него был один на все случаи жизни, а кеды грозились его пережить. Ветер сдувал длинные пряди с бледного лица. Варя сделала несколько снимков, и, пока рассматривала, дед дошел до остановки, сел на скамейку, выпрямил спину, положил руки на колени и уставился на что-то перед собой. Волосы почти полностью закрыли лицо, которое она успела разглядеть на фото и запомнить фрагментами. Глаза зеленые, с лучевидными морщинами, лоб гладкий, высокий, брови с изломом, нос с горбинкой, заострившийся от болезни или плохого питания, борода менделеевская, губ не видно, но судя по пропорциям, они тонкие. «Породистый дед», – заключила Варя, любуясь симметрией лица, которое на всех снимках выглядело застывшим. А еще вьющиеся волосы… до плеч. В его возрасте им положено выпасть или поседеть, а они были густыми, темно-русыми или светло-русыми, если отмыть. Они молили о шампуне с бальзамом, и сердце девушки дрогнуло: «В следующий приезд захвачу ему презент из „Подружки“, пусть порадуется и других порадует». Она включила диктофон, положила в карман пиджака, подошла и вежливо спросила:

– Разрешите присесть?

– И вам здравствуйте, – ответил дед, не шелохнувшись, – в общественном месте разрешение не требуется.

– Простите, здравствуйте, меня Варей зовут, – она села на край скамьи, боясь нарушить его личное пространство.

– Варей, значит… чужестранкой. Я Альберт. Легко запомнить. Меня родители в честь Эйнштейна назвали, планируют гения взрастить и сопроводить в Стокгольм. Они ученые, все у них проекты, даже я… Поэтому должен оправдать генетику и ожидания.

Из-за ровной интонации деда, пауз перед каждой запятой и взгляда, устремленного поверх всего и в никуда, девушка почувствовала себя на диктанте в начальной школе. Это его пык-мык не смущало, главное – Альберт заговорил, а значит, есть шанс, что дед решится на зрительный контакт, означающий, что доверительные отношения установлены.

– Получается? – спросила Варя.

– Получается. Школу окончил в двенадцать. С институтом хуже, на него целых семь ушло. Науке опыт требуется, экстерном не получишь. Чужой впитывается быстро из книг и учебников, но опасен для ума. Не всяк задумается, принимая изложенное за правду, был ли автор здоров, когда писал, не был ли голоден, зол, влюблен, горевал или, хуже того, не писал ли по принуждению начальства или гордости. Это как семью восемь – сорок восемь.

– Шутите? – осторожно спросила Варя.

– Проверяю, слушаете или нет. Давненько меня никто не слушал, а когда не слушают, говорить разучишься.

Варе захотелось станцевать, но она скопировала его позу и, зафиксировав взгляд на здоровенном пне, сказала с той же интонацией, но быстрее, чтобы ускорить темп речи деда:

– Пятьдесят шесть. Ответ – пятьдесят шесть. А я, наоборот, больше люблю слушать. Расскажите, что было дальше?

– Попробуйте угадать.

– С таким стартом работа, пенсия, лавочка – не ваш вариант.

– Смышленая, – дед поднял глаза к небу. – С работой верно, без нее ни одна биография не обходится. В физике работа есть сила, умноженная на путь. Тут я перестарался.

– С силой или расстоянием?

– Правильные вопросы задаете, Варя. Не хочу вас расстраивать, но у меня нет правильного ответа. Это факт, а не философская сентенция. Если жизнь представить чемоданом, в который мы складываем знания, представления о мире и о себе, то свой я заполнил за два десятка лет. Мой наполовину забит, – он постучал пальцем по лбу, – сожалениями об утраченном, а сверху – незавершенные дела и сентиментальные безделицы.

– Понимаю, – промолвила Варя, чтобы дать себе время настроиться на его волну.

– Неужели?

Вопрос-подножка возник неожиданно. Альберт опустил голову, разочарованный неуклюжей паузой в разговоре, и посмотрел на часы, что болтались у него в кармане. Недобрый знак.

– Если ко мне когда-нибудь придет понимание жизни, думаю, оно поместится в рюкзачок, – она тоже постучала себя по лбу, надеясь привлечь внимание деда. Он не повернулся, но склонил голову набок, как бы прислушиваясь, и Варя продолжила: – Я летаю налегке. Знаю, что буду стара и никому не интересна, когда меня подмоет поделиться откровением от Варвары о том, как устроен мир. Возможно, это будет раскраска. А вы… Простите, не могу представить, что должно случиться с человеком, чтобы в юности и далее он не нашел ничего стоящего, что захотелось бы взять себе.

– Вы кто по профессии? – спросил дед.

– Филолог.

– Книги любите, читаете много, сами пишите?

Варя кивнула.

– Так не тратьте время на сочувствие, а представьте, что вы там собирались представить, и назовите причину одним словом.

Если бы не потрепанный вид, поза, характерная для людей замкнутых, отчужденных, Варя бы решила, что Альберт не ее клиент, а обнищавший препод по философии, не утративший навыка гонять студента по теме. Она едва сдержалась, чтобы не упереться руками в лавку, заняв позицию для старта.

– Стресс.

– В точку. Я ждал от вас слово «беда». Непростительно ошибся.

– Разве стресс – это не беда?

– А вот тут вы ошибаетесь, но вам простительно, – он сделал акцент на «вам».

– Поясните.

Альберт вытянулся вперед, прислушался к дороге. Когда он осел и снова посмотрел на часы, его будто подменили.

– Не могу, на то есть причина личная, особого секрета в ней нет, был бы секрет, его не раскроешь, а нет секрета, так и причина другая.

«Господи, только не это. Скрипи, дед, не слетай с катушек, мы ж хорошо начали, и предыстория нарисовалась», – мысленно взмолилась девушка.

– Альберт, мы с вами познакомились, значит, мы знакомые, вы можете мне рассказать, – на свой страх и риск подвинулась ближе.

– Ва-ря… Память на имена у меня отличная, профессиональная. Сколько людей мимо проходит, всех нутром запоминаю и через годы встречу – не ошибусь. Вас я вряд ли встречу.

– Встретите, я до сентября здесь по работе и каждый день на последнем домой. Где-нибудь увидимся, – она закинула наживку и перестала дышать.

– Если так, то не где-нибудь, а тут. В это время я всегда тут… А когда не тут, то не время. Может, расскажу о своем труде. Людям следует знать о великих открытиях.

– Я могу написать, чтобы все узнали? – оживилась Варя.

Ей уже попадались гении, и потом они бегали за ней, а не она за ними. Альберт мог оказаться первой версией программиста, шизиком вроде Терри Дэвиса, создавшего операционку для общения с богом. Дед и на айтишников нынешних похож: сухой, тощий, длинношерстный, неопрятный, а руки чистые, и ногти аккуратно пострижены. Но, не дай бог, выяснится, что он изобретатель уникальных способов завязывания шнурков, как Никита, обитающий в патентном бюро. У того каждый узел сопровождала подробная инструкция с формулами, учитывающими силу ветра и гравитацию, плавно переходящая в трактат о пользе морепродуктов. Хотя сейчас не до жиру, сгодится любой закидон, ведь главное – как подать.

– В какой-то газете трудитесь? – спросил дед.

– «Правда и точка», – Варя брякнула первое, что пришло в голову, и покраснела.

– Достойное издание, если в названии есть слово «правда». Всякий правду ищет и требует, да не всякому она по плечу. Подумаю.

– Вы на часы смотрите, ждете кого-то?

– Жду… Человека. Познакомились, год провели в понимании. Больше скажу, своим открытием обязан ему. Упрямый был человек… настойчивый, – протянул дед и замолчал, будто его выключили.

До автобуса оставалось пять минут, и Варя засуетилась.

– Почему был?

– Он был и есть. В это крепко верю. Прошлое – оно ведь не совсем прошлое. Мы все из прошлого, так обстоятельства сложились, и их надо учесть, чтобы правильное досталось прошлому, а в будущем оказалось будущее.

«Приеду, Олегу не поздоровится. Все понятно. Где этот гребаный автобус?» – сжала зубы Варя.

По крыше застучало, будто ворона пробежала по ней на каблуках. Варя посмотрела по сторонам. Капли и мелкий град обрушились на асфальт, порыв ветра накренил деревья, пластиковая бутылка, подпрыгивая, летела через площадь, гром прогрохотал совсем близко. Впереди небо было белесым, а наверху и позади над лесом нависали рыхлые грозовые тучи, взявшиеся ниоткуда. Последний аккорд в Вариной карьере поставила гроза. Бабахнуло будь здоров. Варя инстинктивно пригнулась.

– Крыша прозрачная, но надежная, – произнес дед, убрал ноги под скамейку, ссутулился и обнял себя за плечи, будто ему вдруг стало холодно или страшно. – В углу не дует, не течет. Встаньте туда. Я тут посижу.

Варя послушно встала в угол. Ее рюкзак нечаянно коснулся ноги деда, она сумбурно извинилась, перехватила ношу в правую руку и отвернулась. Взгляд упал на доску объявлений. Что-то изменилось. Вот те же купи-продай, «пропал кот», «отдам даром сваю, 12 м, самовывоз», и вдруг в центре она увидела старое, написанное от руки и приклеенное намертво. Кто-то разорвал рекламу теплиц и явил его свету. Варя посмотрела на Альберта, потом на клочки красно-желтого глянца у его ног и снова на доску.

«Уважаемый А, если прибудете на другом автобусе, я буду ждать вас с 19:45 до 20:00 на этом месте до сентября. Альберт».

– Это ваше объявление? – спросила Варя. – Кто такой Уважаемый А?

– Начинаю верить, вы корреспондент и сыщик. Две фигуры в одной встречаются. Да. Писал. Имя не скажу. Потому и не писал, что не говорю. Правильно это, он поймет. Объявление не должно пригодиться, но так надо. Память хитра, мог не то вспомнить. Два года прошло. При знакомстве Уважаемый А сказал, что приехал сюда этим летом на последнем автобусе.

– Подождите, – Варя прикинула в уме, – если прошло два года, то встретились вы в 2022-м, а расстались в 2023-м. Сейчас 2024-й, но вы утверждаете, что он еще не приехал. Я ничего не путаю?

– Все. Мы познакомились давно и дружили, как вы правильно запомнили, год. Приехал он сюда в двадцать четвертом году летом, а осенью восьмидесятого пропал. Обратитесь к логике. Если я не могу найти его нигде, искать везде бесполезно. Надо исходить из неоспоримого факта и ждать последний автобус день за днем этим летом. Уважаемого А надо встретить и спасти.

– Ему что-то угрожает? – спросила Варя.

– Автобус.

Альберт встал и замер. Автобус подъехал вплотную к остановке, Варе не пришлось доставать зонт и спрыгивать на дорогу. Она подождала, пока выйдут пассажиры, и обратилась к деду:

– Мы завтра увидимся? Я хочу услышать продолжение истории, – спросила она с надеждой.

Альберт опустил голову, заложил руки за спину и молча пошел прочь. Его костюм моментально намок и повис, как на вешалке. Дед не замечал ни дождь, ни лужи, шагая по разделительной полосе. Вылетевшая из-за поворота машина чудом не сбила его, обдала брызгами и обматерила сигналкой.

– Девушка, вы едете? – поторопил ее водитель. Он курил за баранкой, открыв нараспашку двери. – На старого Альберта засмотрелись?

– Еду-еду, – она шагнула на первую площадку и оплатила проезд. – А вы его знаете? Кто он?

– Все его знают, – водитель сплюнул под колесо, посмотрел в зеркало, закрыл по очереди двери, шикнувшие на него в ответ. – Говорят, он местный псих на выгуле. Днем батрачит, вечером гуляет. Прикольный дед, добрый. Ну что, поехали?

Варя достала из кармана диктофон, выключила и бросила в рюкзак. Ей было понятно, что ей ничего не понятно, кроме того, что сказал водитель. И подружка-психиатриня Надька ей в этом деле не помощник. Она с первой фразы скорчит мину и покрутит у виска. В Альберте что-то есть, но времени на раскопки мало: изъясняется витиевато, диалогом подруливает, а в конце вообще триггернул на автобус и переключился в авиарежим. Прикол со временем, зацепивший Олега, – судя по всему, полнейший бред и наверняка под стать его безумно гениальному труду, о котором он упомянул вскользь. Но чем черт не шутит.

– Чем дальше, тем чудесатей и чудесатей. Все страннее и страннее, – сказала Варя, протирая запотевшее окно.

Ей захотелось высказать Олегу все, что она о нем думает, но автобус показался неподходящим местом для разборок. Варя представила, что наорала на друга и обвинила в смерти Варвара. Облегчение не наступило, пришло чувство вины: ведь Олег хотел как лучше. Мысли и чувства упорядочивались, подводя к выводу о результате осознанного выбора. Она давно пишет о других, руку набила, временами ей становится скучно, а тут не просто другой, а иной. Да, дед трудный, дефективный, но это не значит, что из него нельзя выудить историю об Уважаемом А. Надька ж как-то умудряется собирать анамнез без паяльника и гипноза. Варя вообразила, как подружка с умным видом – мол, смотри, как надо, – подходит к деду и, раскачивая паяльник у него перед носом, говорит: «Ваши веки тяжелеют, вы засыпаете». Она хихикнула, и вдруг ее осенило: об Альберте могут рассказать местные, раз его все знают.

Если Варя видела, что персонаж совсем того, то разворачивалась и уходила. Ее интересовали люди с бзиком – ярким, выразительным, символичным, за которым скрывалась трогательная драма. Однажды она встретила торговку парфюмерными подделками Катю Карнавал и с ходу уговорила на интервью. То была крупная тетка с гидроперитной копной волос, налаченной до хруста. Лосины, гипюровая блуза, кардиган, напоминавший бурку Чапаева, и леопардовые сапожки на каблуках придавали ей легкий шарм. Но прозвище Карнавал она получила не за попурри в прикиде, а за макияж. Лицо с обвисшими щеками она использовала как мольберт. Черные дуги бровей на пол-лба, голубые тени от глаз до ушей, тушь «плюнь-намажь» с комочками на щетинках ресниц и кумачовые губы-вареники, обведенные коричневым так, что арка Купидона острыми углами упиралась в ноздри, – вот что делало ее неповторимой. Завидев это великолепие, мэтры художественного института Чикаго, не раздумывая, выбросили бы «Лицо Мэй Уэст» кисти Дали в окно и повесили на его место фото Кати Карнавал.

История Кати была чередой браков по любви и разводов из ревности – бурная жизнь в духе турецких сериалов. Но внезапно мужчины охладели к ней, перестали видеть в ширококостной даме забальзаковского возраста нимфу, достойную руки, сердца и кошелька. Она осталась одна, без образования, профессии, с девственной трудовой, которую подарила подруга из группы гидроаэробики, оказавшаяся супругой бывшего мужа и посланная к черту. Но к чертям отправилась Катя. Допилась на нервной почве до горячки и реанимации с последующим переводом в отделение для женщин с трудной судьбой. Из лечебницы она выписалась одухотворенной, с намерением отдать миру единственное, что получалось отдавать с легкостью, – свою красоту. Поверх опухшей мордоплясии Катя по памяти нарисовала свое молодое ангельское личико и вышла на прогулку. Люди видели ее и улыбались, она улыбалась в ответ, и это было прекрасно. Пенсию по свежей инвалидности спускала в секонде, чтобы выглядеть еще привлекательнее, а жила за счет мамы, которая забрала ее к себе и поселила в детской. Старшая по подъезду, отзывчивая тетушка Нина, положила конец мытарствам в хорошей квартире, подогнав красавице работу с контрафактом.

Новые знакомства, бесконечные разговоры о парфюме, косметике, украшениях и моде вдохнули в Катю жизнь. Она стала не просто самой красивой, но и самой счастливой. А счастье притягивает любовь. В конце интервью, когда Варя перешла к работе над портретом, Катя Карнавал обмолвилась, что за ней ухаживает отставной генерал. Он стащил у нее кольцо и помчал в ювелирный за обручальным того же диаметра. «Так делают все влюбленные мужчины, чтобы не спрашивать размер пальцев невесты, это же неприличней, чем задавать вопросы о возрасте. Имей в виду!» – поучительно добавила она. Варя почесала за ухом карандашом и сказала, что не будет об этом писать, дабы не спугнуть удачу. И без криминального эпизода материал получился отменный. Заголовок она стащила у Курниавана и написала свою историю «Красота – это горе».

Меж тем автобус подъехал к автовокзалу. Варя выпорхнула под дождь и полетела домой, чтобы отоспаться и с утра приступить к работе.

Правда

«Видимо, пора смириться, что буквально вчера все было впереди —

и вдруг я старик, которому стоит чаще смотреть под ноги,

чтобы случайно не угодить в последнюю яму».

Альберт

«Нервишки пошаливают», – подумала Варя, проснувшись на рассвете.

В комнате серо и прохладно, из приоткрытого окна тянуло ароматом утренней свежести с отголосками дыма дешевых сигарет мужика в семейниках на соседнем балконе. Когда Илон Маск заявил, что мы живем в компьютерной симуляции, Варя посмеялась, но поставила лайк. Ее матрица была бы безупречной, если бы не один баг – мужик, который курил в одних и тех же труселях, в одной позе, положив локти на перила и поставив ногу на ящик с картошкой, и, что не менее странно, она видела его всякий раз, выходя на балкон полить помидорки черри в пятилитровках.