«Семь воронов для леди Элеоноры»

Ангелина Герцович

«Семь воронов для леди Элеоноры»

Она была невидима для всех.

Пока не стала единственной, кто увидел правду.

1348 год, замок Блэкстоун.

После загадочной смерти леди Элеоноры все спешат списать всё на несчастный случай или Божью кару. Все, кроме десятилетней Элис – незаконнорожденной дочери покойной, призраком снующей по коридорам могущественного рода.

У Элис нет ни титула, ни статуса, только феноменальная память и дар быть невидимой для тех, кто смотрит на неё свысока. Расследуя гибель матери, она подслушивает шепот за стенами, вглядывается в тени и читает тайные знаки, записанные запахами страха и греха. Её расследование грозит обрушить древние стены и погрести под обломками тех, кому нечего терять, кроме власти и тайн.

Почему мать, боявшаяся темноты, пошла навстречу своей смерти без свечи?

Ответ перевернёт всё с ног на голову и заставит Элис сделать выбор, который определит её судьбу: остаться в мире лжи или стать ветром, которому не нужны ни имя, ни замок.

Она была невидима для всех.

Пока не стала единственной, кто увидел правду.

1348 год, замок Блэкстоун. После загадочной смерти леди Элеоноры все спешат списать всё на несчастный случай или Божью кару. Все, кроме десятилетней Элис – незаконнорожденной дочери покойной, призраком снующей по коридорам могущественного рода.

У Элис нет ни титула, ни статуса, только феноменальная память и дар быть невидимой для тех, кто смотрит на неё свысока. Расследуя гибель матери, она подслушивает шепот за стенами, вглядывается в тени и читает тайные знаки, записанные запахами страха и греха. Её расследование грозит обрушить древние стены и погрести под обломками тех, кому нечего терять, кроме власти и тайн.

Почему мать, боявшаяся темноты, пошла навстречу своей смерти без свечи? Ответ перевернёт всё с ног на голову и заставит Элис сделать выбор, который определит её судьбу: остаться в мире лжи или стать ветром, которому не нужны ни имя, ни замок.

Глава 1. Где живут призраки

Замок Блэкстоун не просто стоит на утёсе. Он в нём врастает, как старый, злой зуб в дёсны великана. Камни его всегда мокрые, будто замок плачет, и пахнет он… пахнет по-разному.

С утра он пахнет страхом. Это когда лорд Годфри идёт по залу, и его тяжёлые сапоги стучат, как молотки по гробам. От него пахнет холодным железом и старой яростью, которая прокисла, как вино, но всё ещё может ударить в голову.

Днём замок пахнет трудом. Это запах пота из конюшен, влажной шерсти овец, которых стригут на дворе, и дыма из кузницы. А ещё – щёлока, потому что мы, служанки, словно призраки, скребём и моем, пытаясь оттереть вековую грязь, которую замок выдавливает из своих пор, как больной – гной.

Но самый главный запах приходит ночью. Я называю его Запах Греха. Он не вонючий, как испорченное мясо. Он сладковатый и тяжёлый, как дым от ладана, который курится в часовне, но с примесью чего-то гнилого. Он живёт в складках гобеленов, в щелях между каменными плитами. Он – это запах старых секретов. Матушка Агнесса в часовне говорит, что у греха нет запаха, но она ошибается. Она просто от него отвыкла. А я живу в нём, как рыба в воде.

Меня зовут Элис. Мне десять зим, и я – тень. Я незаконная. Так меня называют. Это значит, что у меня есть мама, но нет папы. А мама моя – леди Элеонора, жена лорда Годфри. Все в замке это знают, но все делают вид, что не знают. Это тоже часть Запаха Греха – притворяться.

Я сплю в каморке под лестницей, где хранят вёдра и швабры. Это моя келья. Здесь пахнет воском от свечей, которые я ворую, чтобы читать, и мокрым деревом. У меня есть одна книга – «Притчи Благочестивой Девы». Я не умею читать как следует, но слова там знакомые, как лица в толпе. Матушка Агнесса учила меня буквам, пока лорд Годфри был в отъезде. Теперь я вожу пальцем по строкам и узнаю истории о грешниках и праведниках. Иногда мне кажется, что все в этом замке – герои из моей книги, только никто не может разобрать, кто из них кто.

Моя мама, леди Элеонора, похожа на образок из этой книги – прекрасный и печальный. У неё глаза цвета горного пейзажа – со смешением оттенков насыщенного коричневого, глубокой зелени и янтаря заходящего солнца, а руки белые и холодные, как мрамор. Она почти не смотрит на меня при людях. Её взгляд скользит мимо, будто я пустое место, пылинка в солнечном луче. Но иногда, очень редко, она находит способ.

Сегодня ночью я проснулась от звука. Не скрипа половиц – они скрипят всегда, это замок разговаривает сам с собой. Нет, это был другой звук – тихий, как шелест шёлка. Я выглянула из своей норки и увидела её. Она стояла на лестнице, как призрак в белом ночном одеянии, и её лицо было бледным в свете луны, пробивавшемся через узкое окно-бойницу.

Она не сказала ни слова. Просто протянула руку. В её ладони лежал кусочек засахаренного имбиря, липкий и душистый. Это был её язык. Язык нашей тайной любви. Я взяла его, и наши пальцы встретились на мгновение. Её прикосновение было быстрым, как укол булавки, и тёплым, как единственный лучик солнца в моей каморке.

«Спи, дитя мое», – прошептала она, и её голос был таким тихим, что его мог услышать только я и призраки, живущие в стенах. Потом она растворилась в темноте, как свеча на ветру.

Я сидела, сжимая в руке сладость, и слушала, как замок дышит. Он всегда полон звуков. Это не только скрип. Это стоны за стенами – может, ветер, а может, души тех, кто умер здесь со своими секретами. Это далёкий лай собак на дворе. Это тихий плач – я никогда не могу понять, откуда он. Может, это плачу я сама во сне.

Иногда мне кажется, что замок – это огромная каменная книга, а все мы – буквы в ней. Лорд Годфри – это жирная, чёрная заглавная буква, которая начинает историю. Моя мама – изящная, позолоченная буквица, которую все видят, но никто не понимает. А я – маленькая, бледная точка в самом конце предложения, которую почти не разобрать. Но в Притчах говорится, что иногда именно точка решает всё.

Я не знаю, кто мой отец. Никогда не спрашивала. Этот вопрос висит в воздухе замка, как тот самый Запах Греха, – все его чувствуют, но все делают вид, что нет. Может, он был рыцарем. Может, монахом. А может, сам замок Блэкстоун – мой отец, и потому я чувствую его боль, слышу его шёпот и живу в его тени.

Я прижала кусочек имбиря к носу. Его пряный, сладкий аромат перебил на мгновение все остальные запахи. Это был запах любви. А любовь в Блэкстоуне – самая большая и самая опасная тайна из всех.

Глава 2. Ангел во льдах

Беременность леди Элеоноры стала тихим скандалом, леденящим душу куда сильнее, чем вьюги за стенами их родового замка. Лорд Годфри, её супруг, воспринял весть не гневом, а молчаливым, обжигающим презрением. Он не поднял на неё руку, не изгнал. Он просто превратил её в призрака в собственных покоях. Их брак, брак по расчету и статусу, и без того был лишён тепла, но теперь между ними выросла стена из чистого, прозрачного льда. Он перестал с ней говорить, его взгляд скользил по её округлившемуся животу, как по неодушевлённому предмету, досадной помехе в безупречной генеалогии их рода.

Элеонора же, словно компенсируя его ледяное безразличие, вся ушла в себя. Она словно каменела изнутри. Её прекрасное лицо, всегда такое оживлённое на балах, стало похоже на изваяние из белого мрамора. Она не напевала колыбельных, не прикасалась к животу с нежностью. Она просто носила этот груз – груз своей ошибки, своей слабости, своего позора – с трагическим, почти царственным достоинством.

Роды были стремительными и безжалостными, как удар кинжала. Когда акушерка подала ей крошечный, красный комочек, Элеонора взглянула на дочь лишь раз. В её глазах мелькнуло что-то сложное – боль, страх, отчуждение. И решимость.

– Её имя – Элис, – произнесла она тихо и чётко. – Отведите её в служанки. Пусть воспитывается вместе с другими.

Так Элис, дочь леди замка, начала свою жизнь в каменных стенах людской, в мире, где её колыбелью стали грубые руки чужих женщин, а первой игрушкой – старая тряпичная кукла, доставшаяся от кухонной девочки.

Детство Элис прошло в тенях огромного замка. Она подметала полы в тех залах, где её мать принимала гостей. Она носила дрова в камин её опочивальни. Сначала она и не думала ни о чём. Леди Элеонора была для неё далёким, прекрасным ангелом, живущим в мире хрусталя и шёлка, до которого ей, служанке, никогда не дотянуться. Она была существом иного порядка – печальным, молчаливым и невероятно красивым.

Но замок – место, где стены не только защищают, но и шепчут. Слухи ползли, как паутина по тёмным углам.

«Видала, как она на неё смотрит?»

«Говорят, у леди были голубые глаза, прежде чем её скосила тоска… а у девочки…»

«Слишком белокура для простой служанки, не находишь?»

Никто не говорил правды вслух. Никто не осмеливался. Но Элис ловила на себе взгляды, полные странной жалости и любопытства. Она начала замечать, что старая экономка, обычно суровая, иногда смотрела на неё и тихо вздыхала. Она видела, как другие служанки замолкали, когда она входила в комнату.

А потом она и сама начала видеть. Случайно поймав собственное отражение в полированном доспехе в одном из залов, она замерла. Изогнутая сталь искажала черты, но не скрывала главного – высоких скул, формы губ, того особого разреза глаз… того, что она видела каждый раз, украдкой глядя на портрет леди Элеоноры в галерее.

Сомнения прорастали, как сорная трава сквозь каменную кладку. Почему леди Элеонора иногда замирала, встретившись с ней взглядом в длинном коридоре? Почему её холодные, как озёра, глаза на мгновение смягчались, в них вспыхивала какая-то сложная, быстрая, как всполох молнии, боль, прежде чем снова затянуться ледяной плёнкой?

Однажды, когда Элис было лет десять, она уронила и разбила старинную фарфоровую вазу, вытирая пыль в малом зале. В ужасе, она застыла на коленях среди осколков, ожидая неминуемой порки. В зал вошла Элеонора. Она посмотрела на дрожащую девочку, на осколки её прошлого, разбросанные по полу. Минуту царила звенящая тишина.

– Убери, – голос леди был ровным, без единой ноты гнева или упрёка. Он был просто пустым. – В следующий раз будь осторожней.

И она ушла, не обернувшись, оставив Элис с чувством, что была наказана куда суровее, чем любым розгами. Эта непреодолимая дистанция, эта стена из вежливости и печали была мучительнее любой брани.

Так и росла Элис – прекрасная, как её мать, и несчастная, как она. Они были двумя одинокими ангелами, заточёнными в одном ледяном дворце. Одна – в плену своего положения и прошлого, другая – в плену тайны, которую все знали, но которую никто не решался произнести вслух. И тихая, всепроникающая грусть леди Элеоноры была единственным материнским наследием, которое Элис получила.

Глава 3. Ночной шёпот

Каменные стены Замка Блэкстоун впитывали не только сырость и холод, но и звуки, делая их приглушёнными, обрывочными, словно доносящимися из-под толщи воды. Этой ночью, показавшейся юной Элис особенно долгой и тревожной, замок был неспокоен. Не ветер выл в бойницах, не мыши скреблись за обоями – сама тишина казалась живой и зловещей.

Не в силах уснуть, Элис прокралась из своей опочивальни в длинный, тёмный коридор, ведущий в покои её матери, леди Элеоноры. Она часто делала так, когда её мучили кошмары, не ища утешения в тёплом материнском объятии. Но сегодня дверь в покои была прикрыта, а из-за неё доносились голоса. Не обычная беседа, а напряжённый, сдавленный шёпот.

Элис прижалась к холодной стене, сердце её колотилось где-то в горле. Она знала каждый закоулок замка, включая потайную нишу за тяжёлым гобеленом, изображавшим сцену соколиной охоты. Бесшумно юркнув за него, она стала невидимым свидетелем.

Голос матери был ей знаком, но сейчас в нём звучала нота, которую Элис слышала впервые – чистый, неконтролируемый страх.

– …не может быть и речи! Она всего лишь дитя! – это прозвучало как мольба, оборванная на полуслове.

Второго голоса Элис не знала. Он был низким, безжизненным, словно скрип повозки, нагруженной камнями. В нём не было ни гнева, ни уговоров – лишь холодная, неумолимая уверенность.

– Время не ждёт, леди Блэкстоун. Песок утекает. Знаки указали именно сюда. На вашу кровь. Долг должен быть исполнен.

Элис затаила дыхание. Она не видела говорящего, лишь слышала этот голос, от которого кровь стыла в жилах. Она почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Страх матери был заразителен, он витал в воздухе, густой и сладковатый, как запах увядающих цветов.

– Я дам вам всё, что у меня есть! Золото, земли… – голос Элеоноры дрогнул.

– Ваше мирское богатство ничтожно перед весами судьбы, – невозмутимо парировал невидимый собеседник. – Ребёнок будет передан Церкви. Это не наказание, леди. Это искупление. Искупление для вашей души и защита для её.

Внезапно Элис услышала лязг дверной щеколды. Испугавшись, что её обнаружат, она прижалась глубже в нишу, вжавшись в шершавый камень. Из покоев матери вышел кто-то. Не мать. Тяжёлые, мерные шаги, не спеша удаляющиеся по коридору. Элис рискнула выглянуть из-за края гобелена.

В слабом свете ночной лампады она увидела лишь высокую, тощую фигуру в тёмном, ниспадающем до пола одеянии. Голова была скрыта глубоким капюшоном. Это был монах. Но не добрый брат из местной обители, а нечто иное. От него веяло могильным холодом и древними тайнами. Это был доминиканец. Охотник за ересью. Вестник беды.

Он не обернулся, не замедлил шаг. Он просто растворился в темноте коридора, словно тень.

Элис осталась одна, дрожа от холода и ужаса. Она не понимала смысла услышанного, но поняла главное: речь шла о ней. И её мать, всегда такая сильная и непоколебимая, была так же напугана, как и она сама.

Тихо, на цыпочках, она вернулась в свою комнату и забилась в постель, натянув одеяло с головой. Но образ монаха в капюшоне и звук бесстрастного голоса преследовали её. «Искупление… Защита…» Шёпот в ночи обещал не спасение, а плен. И Элис, прислушиваясь к стуку собственного сердца, понимала – её безмятежному детству в стенах Блэкстоуна пришёл конец. Тень легла на замок, и эта ночь была лишь её первым, робким шагом.

Глава 4. У подножия лестницы

Замок Блэкстоун, Англия, 1348 год. Утро.

Холодный рассвет октября пробивался сквозь узкие бойницы, не в силах разогнать мрак, застывший в каменных стенах. Его первым лучам открылось немое представление смерти: у подножия главной лестницы, в неестественной позе куклы, брошенной детской рукой, лежала леди Элеонора. Её белокурые волосы раскинулись тёмным нимбом вокруг бледного, почти прозрачного лица, а тонкие пальцы сжимали складки бархатного платья, словно в последний миг она пыталась ухватиться за жизнь.

Тишину разорвал пронзительный, истеричный вопль кухонной служанки. Хаос, как внезапный шторм, ворвался в покои замка. Сбежались оруженосцы, горничные, повара. Они столпились на лестнице, их испуганные шёпоты эхом разносились под сводами.

«Господи помилуй, упала… с самой вершины…»

«В темноте, наверное, оступилась, свечи не было с собой…»

«Светлая ей память, ангел неземной…» – всхлипывала юная фрейлина.

Но её слезы тонули в едком шепоте, ползущем из-за спин:

«Ангел? Греховодница! Ходила, кого хотела, а Господь-то всё видит».

«Молчи, дура! Лорд услышит!»

«А чего молчать? Все видели, как она на того лекаря-чернокнижника косила…»

На шум спустился лорд Годфри. Высокий, суровый, с лицом, высеченным из гранита, он не издал ни звука. Он медленно спустился по ступеням, его тяжёлые сапоги отдавались гулким стуком по камню. Он остановился над телом жены, и его взгляд был холоден и расчётлив, как у бухгалтера, подводящего итоги неудачного года.

– Убрать, – его голос прозвучал тихо, но с железной властностью, и несколько слуг тут же бросились вперёд. – И найти того шарлатана, что звался лекарем. Он кропил её своими зельями от «бесплодия», а в итоге ноги ей подкосил. Или разум. Она так и не родила наследника.

Его слова повисли в воздухе, чёткие и неоспоримые. Вина была назначена.

Из тени колонны за происходящим с ужасом наблюдал сэр Эдмунд, младший брат лорда. От него пахло вчерашним вином и страхом. Его потные пальцы теребили рукоять кинжала. «Она мертва. Мертва. И все сейчас начнут…» В голове у него пронеслись обрывки воспоминаний, жаркие и позорные: как он прижимал её в тёмном коридоре, шепча пьяные признания; как она отталкивала его, её лицо искажалось отвращением; как он, осмелев, кричал ей вдогонку, что брат – сухая колода, а он, Эдмунд, сможет сделать её счастливой. «Все подумают, что это я… что я, в ярости от отказа…» Он отступил глубже в тень, желая провалиться сквозь каменный пол.

А на лицах некоторых слуг читалось странное облегчение. Горничная Маргарит, старая, с лицом, испещрённым морщинами-трещинами, стояла по стойке «смирно», но в её глазах плясали злые искорки. «Сдохла грешница. Место очистила. Теперь лорд вздохнёт, без этой иноземной шлюхи». Она мысленно благодарила Господа за скорый и справедливый суд.

Среди этого моря горя, злорадства и страха, прислонившись к холодной стене, стояла Элис. Ей было неприятно слушать эти перешёптывания, эта грязь, летящая на мёртвую…, но она уже привыкла. В замках всегда пахло не только дымом и воском, но и сплетнями. Её взгляд, оторвавшись от бледного лица мамы, скользнул вверх, по крутой лестнице, к самой её вершине. И тут её глаза зацепились за маленькую, но важную деталь.

На стене, на привычном железном держателе, должно было стоять тяжёлое подсвечное дерево с толстой восковой свечой. Оно всегда горело здесь по ночам, освещая опасный спуск. Держатель был пуст. Свеча отсутствовала.

Элис почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Леди Элеонора боялась темноты и никогда не спускалась по лестнице без огня. Никогда.

«Она не оступилась, – пронеслось в голове у девочки. – Кто-то убрал свечу. Кто-то знал, что она пойдёт…»

Но её тихое «странно» потонуло в общем гуле. Никто, кроме неё, не заметил, что тьма в ту ночь была не просто отсутствием света. Она была соучастницей.

Глава 5. Вердикт лорда

Замок Блэкстоун в это утро был погружён в гнетущее молчание, более густое, чем привычный утренний туман, стелящийся по долине. Каменные стены, казалось, впитали в себя ночной ужас и теперь тяжело вздыхали, источая сырость и страх. Смерть всегда была частым гостем в этих стенах, но смерть леди Элеоноры была иной. Она витала в воздухе, едкой и необъяснимой смесью горя и недосказанности.

В Большом зале, где на каменном полу лежало бездыханное тело хозяйки замка, завернутое в простой саван, собрались все обитатели Блэкстоуна. Слуги, рыцари, члены семьи – все стояли с опущенными головами, избегая смотреть друг на друга. В центре, у своего дубового кресла, возвышался лорд Годфри. Его лицо, обычно краснощекое от гнева или эля, сегодня было землистым и подернутым маской суровой скорби, что казалась высеченной из того же камня, что и стены его замка.

– Слушайте все! – его голос, грубый и властный, гулко разнесся под сводами, заставляя вздрогнуть даже самых стойких. – Волею Господа и по жестокой прихоти судьбы, моя супруга, леди Элеонора, покинула этот мир. Прошлой ночью, в кромешной тьме, она оступилась на лестнице в северном крыле и пала, свернув себе шею. Её смерть – трагическая случайность. Да упокоится её душа с миром.

В зале пронесся вздох – не столько облегчения, сколько покорности. Слово лорда было законом. Если он говорит «несчастный случай», значит, так тому и быть. Взгляды, украдкой бросаемые на замкового Лекаря, стоявшего поодаль с опущенными глазами и сплетёнными на животе руками, потеряли былую подозрительность. Лорд своей волей смыл с него тень вины.

Но один человек в зале не склонил головы. Элис стояла у колонны, сжимая в ледяных пальцах складки своего простого чёрного платья. Её лицо было бледным, как полотно савана, но глаза, обычно такие же кроткие, как у матери, сейчас горели сухим, яростным огнем. Она слушала «слепые слова», и каждое его слово падало на её душу каплей яда.

«Оступилась в темноте». Это была ложь. Грубая, топорная, оскорбительная ложь.

Элис знала. Она знала, что её мать, прекрасная и утонченная Элеонора, панически боялась темноты с самого детства, с того дня, когда её заперли в склепе старой часовницы. Этот страх был её вечным спутником. Она никогда, никогда не сделала бы и шага по крутой, скрипучей лестнице в северном крыле без зажжённой свечи. Это было так же немыслимо, как взлететь на луну.

И в ту ночь свечи не нашли. Ни на лестнице, ни в её опочивальне. Нигде.

Элис провела взглядом по лицам собравшихся. Она видела в их потупленных взорах не горе, а страх. Страх перед лордом Годфри. Страх задать вопрос. Страх усомниться.

– Приготовьте всё для погребения, – продолжил лорд, его голос прервался, будто от нахлынувших чувств, но Элис увидела, как судорожно сжался его кулак на резной ручке кресла. – Мы предадим её тело земле завтра на рассвете. И чтобы никто не смел осквернять её память праздными россказнями!