
Полная версия
Чистый лист

О. Байтер
Чистый лист
Глава 1
Сидя на краешке кожаного кресла, я думала о том, что события внезапно начали развиваться гораздо быстрее, чем я могла предположить. За окном начало августа, я должна готовиться к пересдаче проваленной летней сессии, но мои грандиозные учебные планы пошли коту под хвост. Впрочем, похоже, как и вся моя дальнейшая жизнь. Успешного успеха ожидаемо не случилось.
– Да, Кира? – голос мамы ворвался в мои приятно упаднические мысли.
Я вздрогнула, а затем на автомате кивнула, рассматривая тёмную блестящую столешницу.
В кабинете директрисы пахло полиролью для мебели и ложной заботой. Обстановка изо всех сил имитировала уют, но получалось это у неё из рук вон плохо. На подоконнике теснились мясистые растения в одинаковых белых кашпо, все листья были будто натёрты до противоестественного глянца. Пастельные стены украшали дипломы и грамоты с формулировками вроде «За вклад в ментальное здоровье нации» и «Лучший социально-реабилитационный центр года». За стеклом стеллажа, рядом с аккуратными стопками папок, стояла целая армия странных фарфоровых фигурок – пастушек, щенков, клоунов с неподвижными улыбками. Они словно наблюдали за происходящим застывшими глазами, дополняя общую атмосферу показного, натужного благополучия.
Сама директриса, Ольга Аркадьевна, была женщиной из той же оперы – отглаженная блузка, тщательно уложенная седая волна коротких волос, проницательный взгляд поверх стильных очков. Она сидела напротив нас, сложив руки домиком столе, и её улыбка была выверенным инструментом, отточенным на встревоженных родителях вроде моей мамы. От её взгляда мне было не по себе – она будто видела не меня, а мой диагноз, мою цену за пребывание здесь и потенциальные проблемы.
– Наше заведение создано для особенных молодых людей, – сказала директриса, и её голос будто обволок меня сахарной ватой. Липкой и неприятной. – Для тех, кто пока не нашел своего пути. Мы помогаем раскрыть потенциал.
Читай: для снежинок, которые оказались слишком хрупкими душевно. Вроде меня.
Я перевела взгляд за окно, на ухоженные дорожки и унылый садик с розами. Это было похоже на кадр из рекламы частной клиники. Только вместо счастливых пациентов – пара типов в одинаковых спортивных костюмах, топчущихся у главного входа. Наверное, в ожидании душеспасительной беседы. Или шоковой терапии.
– Какие способы наказания у вас тут приняты? – уточнила я, посмотрев на директрису. – Хочу понимать, где проходят границы.
– Кира! – зашипела мама, нервно заёрзав.
– О нет! – жестом прервала её Ольга Аркадьевна, внезапно оживившись. – Очень хороший, здравый вопрос! Вы, верно, начитались разного в интернете про подобные центры, так вот: у нас всё решается дисциплиной, режимом, трудотерапией и назначением лёгких препаратов при необходимости. Мы не тюрьма и не психиатрическая клиника в дурном смысле слова. Мы – учебно-реабилитационный центр. Наша задача – помочь молодым людям от восемнадцати до двадцати одного года найти себя, а не сломать. Кире восемнадцать, а значит, вы обратились как раз вовремя.
– Именно поэтому я и выбрала «Чистый Лист», – уверенно вставила мама. – Здесь комплексный подход. И безопасно.
– Совершенно верно, – кивнула директриса. – У нас закрытая территория, эффективная и интересная программа. Проживание в общежитии, раздельное, конечно. Распорядок дня, питание, активность – всё по расписанию, это структурирует вашу жизнь. Обязательные занятия – физкультура, лекции о выборе пути, групповая терапия. Активное участие в повседневной жизни центра. Это учит ответственности.
– А если… если не все хотят? – спросила я, глядя на свои руки.
– Мотивация – ключевой фактор, – парировала Ольга Аркадьевна, ни на секунду не теряя деловой оптимизм. – Но у нас есть и мягкие стимулы. Кому-то нужна просто передышка, кому-то – помощь в профориентации. Мы тестируем, определяем вектор, обязательно назначаем куратора, к которому всегда можно обратиться – обычно это соседка по комнате. Кто-то за три месяца на ноги встаёт, кто-то… задерживается подольше. До двадцати одного года – предельный срок нашего попечения. Дальше – взрослая жизнь, работа.
– Кира как раз не определилась со специализацией, – поспешно добавила мама, будто оправдываясь за меня перед директрисой. – Институт – это прекрасно, языки – это перспективно, но, возможно, ей нужно просто… отвлечься на что-нибудь ещё. В спокойной обстановке. Без давления сессий.
– У нас для этого есть мастерские, кружки по интересам, – подхватила директриса. – Рисование, кулинария, столярное дело. Можно выбрать что-то по душе. Но, конечно, есть и обязательная программа, назначенная психотерапевтом после первичного тестирования.
– А связь с внешним миром? – спросила я, уже предчувствуя ответ.
– Мобильные телефоны мы просим сдать на время адаптации, – сказала Ольга Аркадьевна так, словно предлагала конфету, а не отнимала единственное окно в привычный мир. – Это помогает снизить тревожность, избежать ненужного информационного шума. Для звонков родным есть стационарный телефон в холле, в установленные часы. Интернет – только под контролем в учебном классе, для образовательных целей. И, конечно, обязательные сессии с психотерапевтом – два раза в неделю. Для начала.
В её тоне не было ничего угрожающего. Всё звучало разумно, логично, даже заботливо. Как будто меня не сдавали с рук на руки, а записывали в хороший, хоть и строгий, летний лагерь для проблемных подростков. Лагерь с антидепрессантами и санитарами вместо вожатых.
– Ясно, – пробормотала я, потому что больше сказать было нечего.
Директриса продолжила свою заготовленную рекламно-ознакомительную речь для родителей, а я с тоской рассматривала фигурки за стеклом, слушая вполуха, и косилась на маму. Она идеально вписалась в этот кабинет. Её деловой костюм был как с иголочки, макияж – безупречен, уколы красоты сохраняли её лицо гладким и чуть удивленным. Она излучала энергию человека, у которого каждая минута на счету. Её забота была таким же инструментом, как и улыбка Ольги Аркадьевны – эффективным, целевым. Рука на моем плече лежала не для утешения, а для контроля, словно она придерживала нечто шаткое и неустойчивое, которое в любую минуту могло неловко грохнуться и поцарапать дубовый пол.
– Кира у нас девочка целеустремлённая, – подала голос мама. Её пальцы на моем плече слегка сжалась. – Просто небольшое… выгорание. После первой сессии. Она же у меня отличница.
Отличница. Ключевое слово. Оно прозвучало как оправдание и приговор одновременно. Оправдание – для директрисы, мол, материал качественный, просто что-то пошло не так. Приговор – для меня. Его она вбивала мне в голову все семнадцать лет моей жизни. А в конце первого курса я сломалась и разрушила ей идеальную картинку.
– Мы это учтём, – кивнула директриса, и её взгляд скользнул по мне, будто оценивая. – У нас прекрасная арт-терапия. И индивидуальный подход к каждому.
Индивидуальный подход к штамповке нормальных людей. Ура.
Я изобразила на лице нечто среднее между интересом и покорностью. Как они и хотели.
– Вот и славно! – воскликнула Ольга Аркадьевна, подсовывая мне бумаги. – Кира, в коридоре тебя встретит дежурный, ознакомит с распорядком, а теперь давай-ка поставим пару подписей…
Пока я расписывалась, мама излучала довольство. Она получила то, за чем приехала: уверенность, что её проблемная дочь пристроена в надёжное место, пока она сама будет покорять бизнес-олимпы где-то за границей. Телефон в её сумке уже минуту вибрировал очередным важным звонком. Ну-ну.
Наконец, мы вышли в коридор – светло-жёлтый, длинный и безликий. Мне немедленно захотелось изрисовать здесь все стены каким-нибудь материалом пожирнее. Это место напоминало не то больницу, не то офисный центр средней руки, а таблички на дверях – я не могла их рассмотреть, но наверняка там было указано «Психотерапевт» и «Процедурный кабинет» – довершали впечатление.
Мама повернулась ко мне, едва дверь кабинета закрылась. Её лицо потеряло сладкую улыбку, которую она дарила директрисе, а выражение мгновенно сменилось с участливо-делового на напряжённое.
– Ты поняла всё, да? – она понизила голос. Лекарство от её раздражения – моя полная и безоговорочная капитуляция. – Здесь тебя приведут в чувство. Ты возьмешь себя в руки, закончишь этот… творческий кризис, и в следующем семестре вернешься в институт. Я не для того вкладывалась в твое образование, чтобы ты сейчас всё профукала.
Она уставилась на меня, ожидая ответа. Правильного ответа.
Я держала паузу, рассматривая потолок. Потом скользнула глазами на стенд с расписанием, где разноцветными листочками были обозначены «Группы взаимопомощи» и «Сеансы релаксации».
– Не разочаруешь меня снова, Кира, правда?
Я медленно перевела взгляд на маму. В горле стоял ком, но я выдавила ровно тот тон, который она от меня ждала. Безэмоциональный. Сдержанный.
– Не разочарую, – сказала я, и слова показались чужими. – Я же твоя маленькая отличница.
В её глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение. Она не услышала сарказма. Она никогда его не слышала.
– Вот и хорошо, – она поправила сумку на плече, её взгляд уже блуждал в поисках выхода. Её миссия здесь была выполнена. – Звони, если что. Но только по делу. У меня там аврал.
Она развернулась и пошла прочь, её каблуки отстукивали чёткий, быстрый ритм по каменному полу. Она не обернулась ни разу, и через минуту уже покинула здание.
Я осталась стоять одна, глядя ей вслед и чувствуя, как стены этого душного и стерильного места медленно начали смыкаться вокруг меня.
Добро пожаловать в реабилитационный центр «Чистый Лист». Исправительную колонию для неудачников от восемнадцати до двадцати одного года.
Ко мне уже направлялся мужчина с усталым лицом и бейджем «Дежурный».
– Кира Знаменская? Я Дмитрий. Пойдём, я покажу твою комнату. И заодно сдай телефон на хранение.
Я молча протянула ему свой телефон. Он исчез в кармане его униформы без лишних слов, будто этого предмета никогда и не существовало. На секунду я ощутила почти физическую пустоту внутри себя. Не то чтобы мне было с кем переписываться – личные чаты молчали месяцами. Но вот эта привычная возможность уткнуться в экран, листать свою мрачноватую и такую уютную бесконечную ленту, искать вдохновение в каналах про заброшенную архитектуру или слушать свежий пост-панк с кривым, но цепляющим звуком – всё это исчезло. Осталась лишь тишина, которую нечем было заполнить.
Дмитрий развернулся и зашагал по коридору, и мне ничего не оставалось, как поплестись следом, волоча свою спортивную сумку.
– Мы сейчас находимся в административном корпусе, – монотонно начал он, не оборачиваясь, – здесь расположены приёмная, кабинеты руководства, архив, пульт охраны. Учебные занятия, столовая, мастерские и всё прочее – в основном корпусе. Там же и медпункт. Общежитие – в отдельном здании, мы как раз туда идём.
Мы вышли из здания, и я на секунду зажмурилась от непривычно яркого солнца. Передо мной раскинулась та самая ухоженная территория, которую я видела из окна директрисы. Асфальтированные дорожки, аккуратные газоны, скамейки. Вдалеке виднелся небольшой пруд, поблескивающий на солнце, а за ним – стена соснового леса. По периметру всё было обнесено высоким забором с пышными кустами у подножия, явно для того, чтобы он не так бросался в глаза. Типичный больничный городок, как в сериалах. Иронично.
– Там, – Дмитрий махнул рукой в сторону самого дальнего, светлого здания с зарешёченными окнами и ещё одним забором по периметру, – корпус для тех, кому нужно… более интенсивное лечение. У них своя территория, вы не будете пересекаться. А вон то, – он кивнул на полуразрушенное двухэтажное строение у самого пруда, почти скрытое зарослями, – вообще заброшено. Туда вход воспрёщен, для твоей же безопасности.
Он произнес это безразличным, заученным тоном, явно повторяя это в сотый раз. Мы свернули к трехэтажному зданию из белого кирпича – общежитию.
Запах средств для мытья полов ударил мне в нос, и я поморщилась. Мужское и женское крыло оказались разделены металлическими решётками, Дмитрий распахнул одну из них, и мы поднялись на второй этаж. Длинные коридоры с камерами наблюдения и одинаковыми белыми дверями, на которых были приклеены таблички с номерами. Из-за одной двери доносились приглушённые звуки музыки, из-за другой – сдержанный женский смех.
– Подъём в семь, отбой в одиннадцать. Завтрак, обед, ужин – по расписанию в столовой. Планер с расписанием активностей, лекций и всего прочего у тебя на тумбочке. Обязательные – посещаешь без опозданий и пропусков. С остальными возможны послабления, но рекомендуем не засиживаться в комнате. Твой куратор – твоя соседка по комнате, Аля Лесничева. Комната шестьдесят пять. Можешь обращаться к ней, если что-то непонятно. Менторство – часть программы реабилитации.
Мы остановились у одной из дверей с табличкой «65». Дмитрий толкнул дверь, и она, к моему неудовольствие, свободно открылась. Тут что, ещё и двери не принято запирать?
Комната оказалась небольшой, но на удивление сносной и светлой. Две односпальные кровати у противоположных стен, два шкафа для одежды, один длинный общий письменный стол. На моей кровати, застеленной серым покрывалом, аккуратным квадратом лежал в прозрачном пакете спортивный костюм – чёрный с голубыми вставками. На тумбочке рядом – шеврон с моей фамилией и инициалами, несколько листов бумаги, небольшой бежевый блокнотик и ручка.
А вот вторая половина уже явно была обжита и выглядела как один из моих подростковых кошмаров. Постель застелена пушистым покрывалом нежно-бирюзового цвета с вышитыми морскими звёздами, под которым угадывались очертания какой-то большой мягкой игрушки. На столе – беспорядок из журналов про путешествия, открыток и наклеек с морскими пейзажами и русалками, флакончиков с блёстками всех оттенков радуги, баночек с лаком для ногтей и заколок для волос с ракушками. Там же валялась пачка фисташкового печенья, уже распечатанная. Барахлу явно было тесно в рамках своей части столешницы, и оно упорно наползало на предназначавшуюся мне. Но я и не собиралась пользоваться столом – тумбочки будет вполне достаточно. Дверца соседнего шкафа закрывалась неплотно, и из щели кокетливо высовывался рукав серебристой кофточки. Довершали картину торчащий из розетки ночник с плавающими в нём крошечными рыбками и покачивающиеся на окне ловцы солнца – на них болтались подвески в виде звёздочек и полумесяцев.
Я сдержанно фыркнула про себя. Похоже, моя соседка оказалась из той самой породы людей, которых я инстинктивно избегала – ходячее воплощение девчачьего беспорядка и нарочитой, показной жизнерадостности. Такие обычно слишком громко смеются и считают, что фиолетовый – это цвет счастья. Только вот она, похоже, всерьёз помешана на модном несколько лет назад мермейдкоре – русалочьей эстетике. Сияние, глянец и прозрачность. Шиммер, жемчуг, нежные оттенки. Готова поспорить, что под покрывалом у нее прячется дакимакура с изображением принца из «Русалочки». Или, того хуже, Тритона с кубиками от паха до ключиц.
– Твоя форма, – указал Дмитрий на стопку. – Носи только её. Под низ можно свою футболку, свитер, если холодно. Сменная обувь на физкультуру – обязательна, второй комплект формы в этом же пакете. На тумбочке расписание, правила внутреннего распорядка и твой личный планер. Ознакомься пока.
Я кивнула, бросив взгляд на сложенный костюм. Он выглядел почти так же уныло, как тот розарий под окном у директрисы. Если бы не голубые вставки, было бы почти нормально.
– Если что, я на посту у входа в крыло. Аля должна скоро вернуться с занятия.
– А ключ?
– Какой ключ? – непонимающе уставился на меня Дмитрий.
– От двери, – терпеливо пояснила я.
– Двери не запираются, это запрещено правилами.
Я посмотрела на свою сумку, потом на шкаф, мысленно прикидывая, куда в этой комнате можно надёжно припрятать мои ценные вещички.
– Если переживаешь за сохранность личного имущества – то не стоит, – Дмитрий заметил мой взгляд. – Ты видела, сколько здесь камер? За воровство у нас такие штрафы, что до сих пор никому не приходило в голову это сделать.
– Буду знать, – неуверенно ответила я.
– Вот и хорошо. Осваивайся
Он вышел, притворив за собой дверь. Я прислушалась к его затихающим в коридоре шагам, бесшумно скользнула к двери и плотно закрыла её, стараясь не щёлкать ручкой.
Какое-то время я бессмысленно таращилась на ловцы солнца – мне нравились эти штуки, но я выбрала бы менее жизнерадостные варианты, без этих радужных переливов и сложной геометрии. Потом взяла расписание и пробежалась по нему глазами. Лекции, физра, трудотерапия. Словно в армии для душевнобольных.
Переодевшись, я прилепила шеврон к липучке на груди – Знаменская К. А. – сунула планер в карман, села на кровать и попыталась представить, как буду жить здесь. Мысли путались, упираясь в тупик: а что дальше? Мамино «вернёшься в институт» звучало как приговор. Я ненавидела свой языковой факультет, о чём и попыталась заявить ей, завалив сессию, но она и слушать меня не стала. А спорить с ней у меня не было сил.
Я сидела на краю кровати, вдавливая пальцы в жёсткий матрас, и пыталась понять, как всё так завертелось. Ещё полгода назад я была той самой «маминой отличницей» – окончила дополнительные курсы по её указке, сдала экзамены на высший балл и поступила на престижный факультет иностранных языков. Английский и французский. С дополнительной латынью, чтобы «блеснуть эрудицией». Я на дух не выносила каждый звук этих языков, каждое чуждое мне склонение, каждую глупую идиому. Но мама хотела видеть меня дипломатом или топ-менеджером по международными связями. А я хотела… Я не знала, чего хочу. И сейчас не знаю. Рисовать в тишине, может быть. Смотреть, как краски растекаются по бумаге, а не впихивать в себя грамматические конструкции.
Первый курс дался мне невероятно тяжело. Не из-за сложности – нет. Из-за тотальной, всепоглощающей пустоты. Каждое утро я заставляла себя идти на пары, сидела на лекциях, смотрела, как двигаются губы преподавателей, но слова до меня не доходили. Они отскакивали от какой-то невидимой стены внутри. Я возвращалась домой, проскальзывала в свою комнату, ложилась на кровать и смотрела в потолок. Часами. Иногда включала сериалы, но и они быстро стали белым шумом.
Друзей у меня не было. Я всегда была одиночкой, даже в школе, а тут и вовсе закрылась. Одногруппницы звали в кафе, по магазинам – я отмахивалась, ссылаясь на учёбу. А сама просто лежала и ничего не хотела. Совсем.
Зимнюю сессию с введением в предметы я с грехом пополам закрыла, а потом грянула летняя. Я не открыла ни одного конспекта. Не стала ничего учить. Просто пришла и сдала почти чистые страницы. Преподаватели смотрели на меня с удивлением – ведь у меня были хорошие оценки в течение семестра. Но я уже не могла. Во мне что-то сломалось, щёлкнуло, и всё закончилось.
La maman1 примчалась по первому звонку деканата. Её лицо было искажено непониманием и злостью.
– Ты что, совсем обленилась? Я столько в тебя вложила! Ты опозорила меня!
Я молчала. Что я могла сказать? Что мне хочется плакать от одного вида учебника по французской литературе? Что я не вижу смысла вообще ни в чём?
Всё лето она таскала меня по психологам, а потом один из них направил меня к психиатру. Он и вынес осторожный вердикт: «тревожно-депрессивное расстройство», добавив, что сформировалось оно, предположительно, на фоне эмоционального истощения и перфекционизма. Мама фыркнула: «Врачи всегда придумают модное название для обычной лени».
Так бы и продолжалось дальше, но в наш быт ворвалась её командировка. На полгода. И стало ясно, что одну меня в таком состоянии оставлять нельзя. Других родственников не было, отец растворился в тумане ещё в моем глубоком детстве. И вместо разговора по душам, вместо попытки понять, она просто нашла «решение». Быстрое и эффективное. Платное.
– Там тебя наставят на путь истинный, – сказала она уже в машине по дороге сюда. – Придёшь в норму и вернёшься к учёбе. Всё наладится.
«Норма». Её норма. Успешная дочь-отличница с блестящим будущим. А не замкнутая, никому не нужная хикки с блокнотом для набросков, которую тошнит от необходимости говорить по-французски.
Я вздохнула и потянулась к сумке. Достала свой блокнот – толстый, с чёрной обложкой, испещрённый старыми, полустёршимися набросками. Я не рисовала уже больше года. Краски высохли, карандаши затупились. Так же, как и я.
Открыла на чистой странице. Потрогала шершавую бумагу. Может, здесь… Может, в этом аду расписаний и голубых шевронов найдётся место для чего-то моего? Хотя бы для пары почеркушек. Или я и тут стану серой, удобной, исправленной версией себя? Как та фигурка клоуна в кабинете директрисы – с нарисованной, ненастоящей улыбкой.
Я откинулась на подушку и уставилась в потолок, стараясь остановиться внутренний поток мыслей. Опять.
Дверь скрипнула и распахнулась, впуская в комнату вихрь энергии и сладковатый ягодный аромат.
– О, приветики! – прозвучал звонкий, чуть взволнованный голос.
Я вздрогнула, села и прикрыла блокнот. На пороге стояла она – воплощение своей половины комнаты. Русые кудрявые волосы до плеч, собранные в беспорядочный пучок, из которого выбивались пряди, милое лицо сердечком и большие ясные глаза. На ней была такая же чёрная форма с шевроном с голубыми треугольником на груди, но под олимпийкой виднелась нежно-лиловая футболка с вышитым рыбьим хвостом. В руках она сжимала папку, набитую бумагами. Жемчужную, облепленную наклейками со всё той же русалочьей тематикой.
– Я Аля. И я, твой куратор, это типа старосты. Можешь спрашивать меня, если тебе что-то здесь непонятно с расписанием и прочим, – она бросила папку на свой стол и протянула мне руку, широко улыбаясь. На коротких ногтях – нюдовый лак с золотистым шиммером. – Рада тебя видеть! Хотя, тут, конечно, не самое радостное место для встречи.
Я медленно пожала её руку. Её ладонь была тёплой и сухой.
– Кира, – пробубнила я в ответ.
– Знаю, знаю, мне сказали, – Аля захлопала ресницами, усаживаясь на свою кровать, и окинула меня любопытным взглядом. Мне показалось, что игрушечное нечто под покрывалом жалобно пискнуло. – Ну, как тебе наши хоромы? Нормально, да? У нас тут даже душ есть свой, в конце коридора. Там новый ремонт, нашему этажу повезло!
– Сносно, – осторожно ответила я, отводя взгляд от её чрезмерно оживлённого лица.
– Ну что, всё показали? Всё объяснили? Или, как обычно, бросили в это болото без инструкции по выживанию?
– Ну… – протянула я.
– Сначала страшновато, я знаю, – кивнула Аля, словно прочитав мои мысли. – Но привыкнешь. Распорядок, знаешь ли, дисциплинирует. Главное – не пропускать обязательные активности, а то будут к психотерапевту вызывать на разбор полётов. А на остальное можно забить, если совсем припрёт. Я, например, хожу на кулинарию. Пытаюсь… ну, наладить отношения с едой, – она на секунду отвела глаза, и её улыбка стала чуть менее яркой, но тут же вернулась. – Тебе тоже надо будет выбрать что-то по интересам. Есть рисование, музыкалка, даже столярка для особо отчаянных.
– Я подумаю, – сказала я, чувствуя, как нарастает знакомая тяжесть. Все эти варианты звучали как принудительное веселье.
– Тебе же выдали планер с расписанием и правилами? – продолжила тараторить Аля. – Обязательно прочти их. Интернет только в компклассе, звонить можно по стационарке в холле, но только в определённые часы – думаю, тебе это уже озвучили. Дежурные следят. Но есть лазейки, – она подмигнула. – Как-нибудь покажу. О, ты рисуешь?
– Нет, – поспешно ответила я, пряча блокнот в сумку.
– Если надумаешь рисовать, тут есть арт-классы. Так вот…
Она говорила без остановки, сыпала фактами и советами: где столовая, как отпроситься у дежурного, какие занятия можно выбрать по желанию, а какие – обязательная повинность. Я лишь кивала и отвечала односложно, улавливая каждое третье слово.
– …и самое главное, – Аля вдруг наклонилась ко мне и перешла на заговорщический шёпот, – тут есть заброшка. Старый корпус, у пруда. Туда ходить нельзя, естественно. Но все ходят, – она снова подмигнула. – Тут раньше психушка была, настоящая дурка с буйными. Закрыли её лет двадцать назад, кажется. И не все обитатели тогда благополучно оттуда выписались… А потом здесь открыли «Чистый Лист». Говорят, что в старом корпусе до сих творится что-то странное. Типа там можно услышать всякие стрёмные звуки и даже голоса. Жуть, да? – она состроила напугано-восторженную рожицу, что смотрелось немного комично при её мягких чертах.
Я пожала плечами и хмыкнула, стараясь выглядеть равнодушной. Сказки для впечатлительных детей вроде неё. У меня и своих демонов хватает.