РУС.СТРИПТИЗ

Алексей Откидач

РУС.СТРИПТИЗ

Глава 1

Я стою перед зданием, которое с улицы почти ничем не отличается от обычного ресторана. Никаких ярких вывесок, только тёмные зеркальные окна и массивная дверь с латунной ручкой. Но стоит задержать взгляд – и понимаешь: это не ресторан, это нечто другое. Слишком плотный воздух вокруг, слишком дорогая отделка даже на фасаде, слишком много намёков на закрытость.

Я поднимаюсь по короткой лестнице. Каблуки гулко стучат по ступеням, будто предупреждают: назад пути не будет. Передо мной – дверь, и она производит впечатление сама по себе. Чёрная, лакированная, блестящая, как крышка рояля. Латунная ручка – широкая, тяжёлая, словно кусок золота. Я обхватываю её пальцами: металл холодный, будто хранит память обо всех, кто открывал эту дверь до меня. Мне приходится приложить усилие, чтобы потянуть на себя – и дверь поддаётся не сразу, а с низким скрипом петель, как будто решает: впустить ли меня внутрь.

За дверью меня встречает полутёмный коридор. Свет приглушённый, мягкий, от настенных бра, которые горят тёплым янтарным светом. На полу – тёмная мраморная плитка, идеально ровная, блестящая, холодная. Каблуки снова отзываются эхом, и звук уходит вдаль, будто клуб гораздо больше, чем кажется снаружи. Я иду медленно, стараясь не смотреть назад.

Запах здесь особенный. Я останавливаюсь, вдыхаю глубже. Сладкий, тягучий, с лёгкой нотой ванили и сахара, как будто в воздухе растворили килограмм карамели. Но это не кондитерская сладость – в нём есть что-то плотское, тяжёлое, пряное. Запах роскоши. Запах тел и дорогих духов, смешанный с ароматом кожи и пудры.

Chemical Guys когда-то выпускали ароматизатор для автомобилей с названием «Stripper Scent». Я вспоминаю его описание: ваниль, сахар, сладость и лёгкая нота алкоголя. Но здесь – это не химия, это живой воздух. Запах, от которого кружится голова. Запах, который обещает соблазн и тайну, даже если ты этого не хочешь.

Я иду дальше. Коридор будто растягивается, и с каждым шагом внутри крепнет чувство, что я перехожу грань. Чёрные стены отражают свет так, что создаётся ощущение глубины – как будто пространство смотрит на меня в ответ. От зеркал вдоль стен доносится слабое отражение моей фигуры: высокая, чуть напряжённая, светлые волосы выделяются в полумраке. Я на секунду вижу себя чужой, и это ощущение одновременно пугает и завораживает.

Наконец коридор выводит меня в зал. И здесь всё уже иначе. Простор, высокие потолки, мягкий свет. Чёрные стены, зеркала до пола, тяжёлые бархатные занавеси цвета бордо. Кожаные диваны стоят полукругами, между ними – стеклянные столы с выгравированной надписью «Рус.Стриптиз» и сияющей розово-бордовой звездой. Всё это выглядит как храм роскоши, созданный, чтобы подавлять и восхищать одновременно.

Запах становится гуще. Я делаю шаг – и он окутывает меня, как дорогая шаль. Теперь я чувствую его повсюду: в бархате, в коже диванов, в полированных столах, в самом воздухе. Сладость, обещающая нечто большее, чем просто развлечения.

Я оглядываюсь, взгляд скользит по залу: зеркала, бархатные драпировки, блеск стекла. И только тогда замечаю фигуру у барной стойки. Женщина. Стоит спокойно, уверенно, как будто зал принадлежит ей.

Мне сразу понятно – это Жанна. Та самая, с которой мы переписывались в одной из популярных социальных сетей. Её короткие ответы казались сухими, но между строк чувствовалась твёрдость. Я тогда невольно пролистала её фотографии в профиле: ухоженные волосы, подчеркнутые губы, лёгкая вызывающая улыбка и приподнятый подбородок. Та улыбка, которая остаётся у женщин, знающих свою цену.

Сейчас же, вживую, она выглядела куда сильнее. Чёрная юбка из плотной ткани обнимала её бёдра и колени, оставляя ровно столько свободы, чтобы шаг казался плавным и уверенным. Юбка не кричала, но подчёркивала – силуэт, осанку, характер. Белая рубашка сидела на ней чуть свободнее, но верхние пуговицы были расстёгнуты, и в мягком свете ламп грудь словно сама отбрасывала тень на белоснежную ткань. Это не была вульгарность, это было мастерство баланса: показать ровно столько, чтобы тебя запомнили.

У Жанны были тёмные волосы до плеч – каре с мягким блеском, словно после салона. На губах играла помада приглушённого винного оттенка: не слишком яркая, но именно та, которая создаёт ощущение взрослой женщины, уверенной в каждом движении. Она слегка склонила голову набок, наблюдая за мной, и это движение было почти хищным – кошка, которая знает, что добыча сама подойдёт.

Я заметила даже мелочи: тонкий браслет на запястье, кольцо с камнем, блеск лака на ногтях. Всё вместе создавало образ не просто менеджера клуба, а хозяйки этой сцены.

– Ну что, проходи, садись, – сказала она наконец. Голос низкий, с лёгкой хрипотцой, чуть тянущий гласные. Он прозвучал так, будто мы уже знакомы, будто это не собеседование, а продолжение начатого разговора.

Она указала на диван, я сделала шаг и поймала себя на том, что волнуюсь больше, чем перед экзаменами в университете. Жанна чуть прищуривается и добавляет, уже мягче:

– Не волнуйся. Здесь все сначала теряются.

Чёрная кожа дивана блеснула в свете лампы. Она выглядит идеально гладкой, как будто её протирали каждую ночь. Я опускаюсь – и чувствую, как холод кожи прорывается сквозь тонкую ткань платья. Диван поддаётся подо мной, мягкий, упругий, но всё же сдержанный, как дорогая мебель в офисах, где сидеть разрешено, но расслабляться – нет. Я слегка скольжу ладонью по подлокотнику: он холодный, прохладная поверхность отражает свет, будто это не просто мебель, а часть декора, требующая уважения.

Жанна обходит стойку и садится напротив. Движение плавное, как будто это её личная сцена. Она слегка поправляет юбку, опускаясь на край, потом закидывает ногу на ногу – каблук тонко щёлкает о плитку, и этот звук в тишине кажется почти музыкальным.

Она откидывается на спинку, но взгляд остаётся прищуренным и внимательным. Смотрит прямо в глаза – не дерзко, но так, что я чувствую себя раскрытой до конца. Её поза кажется одновременно расслабленной и властной: лёгкий наклон головы, плавное движение руки, когда она убирает со лба прядь волос, и хищная уверенность в каждом её жесте.

Я понимаю: она изучает меня. Не просто как собеседницу на работу – как женщину, как часть этого мира. И от этого у меня внутри странное ощущение: я пришла сюда как менеджер, а её взгляд будто примеряет меня к другому амплуа.

Жанна смотрит на меня с прищуром, её каблук всё так же тихо постукивает, задавая ритм. Она медленно улыбается и произносит:

– Красивая ты.

Я чуть моргаю, не зная, что ответить. Она говорит это спокойно, без комплиментарного тона – скорее как диагноз.

– Волосы у тебя необычные. Белые, почти серебряные. В зале свет упадёт – и будут сиять. Не спрячешься.

Я машинально трогаю прядь у виска. Она права: мой цвет всегда был слишком светлым. В школе дразнили «пепелка», в университете подруги завидовали. Но сейчас, здесь, я ловлю себя на мысли: зачем она мне это говорит? Я ведь пришла менеджером.

Внутри поднимается странное чувство – будто меня рассматривают как одну из девушек для сцены, а не коллегу.

– И глаза у тебя хорошие, – продолжает Жанна. – Голубые. Живые. Такие на клиенте задерживаются.

Я напрягаюсь ещё сильнее.

– Я ведь… я сюда на менеджера, – вырывается у меня.

Жанна усмехается, подаётся вперёд и кладёт локоть на подлокотник дивана.

– Я знаю. Но пойми, Маш, здесь всё начинается с внешности. Даже менеджер в этом клубе – часть картинки. Если ты выйдешь к бару – ты лицо. И гости это видят.

Я молчу, чувствуя, как внутри то ли стыд, то ли злость – будто меня проверяют на прочность.

Жанна делает паузу, потом выпрямляется и уже более деловым тоном добавляет:

– Но менеджер – это не девчонки на сцене. У нас всё по-другому. Здесь порядок. Здесь дисциплина. Мы с тобой будем работать через ночь. Сегодня, например, моя смена. Завтра – твоя. И так будем чередоваться. Я должна быть уверена, что если я оставлю бар чистым, ты его не завалишь.

Она снова кидает короткий взгляд, от которого хочется подтянуться.

– Красота – это бонус. Но главное – умение держать зал. Девчонки разные: одна заплачет, другая набьёт себе цену, третья выскочит с похмелья. Гости ещё веселее: кто-то платит молча, кто-то цепляется. И всем этим надо управлять. Понимаешь?

– Понимаю, – киваю я, и голос у меня чуть тише, чем хотелось бы.

Жанна улыбается уголком губ.

– Вот и отлично. Тогда скажи честно: справишься?

Внутри сердце колотится. Я снова чувствую этот тягучий запах ванили и пудры в воздухе, и он будто подталкивает меня к ответу.

– Справлюсь, – говорю я, и сама удивляюсь, насколько уверенно это звучит.

Жанна слушает мой ответ и молчит дольше, чем нужно. Смотрит так, будто пытается что-то вытащить из глубины моих глаз. Потом чуть наклоняет голову и усмехается – не зло, а так, словно знает какой-то секрет.

– Справишься, значит, – протягивает она. – Ты знаешь, Маш, все так говорят. Все, кто сюда приходит, садятся напротив и кивают. «Да, справлюсь. Да, легко». А потом проходит неделя – и кто-то сбегает, кто-то ломается, кто-то просто растворяется в этой атмосфере.

Она делает паузу, играет браслетом на запястье, и её взгляд снова возвращается ко мне.

– У тебя образование крутое, я читала твоё резюме. Красный диплом – это, конечно, впечатляет. Но здесь это не университет. Тут всё другое. Здесь умение держать людей стоит дороже, чем любая медаль.

Моё сердце сжимается. Она права. Всё, на что я надеялась до этого момента – все мои пятёрки, экзамены, золотая медаль, диплом – вдруг кажется бумажками, которые здесь ничего не значат.

Жанна улыбается чуть теплее, чем раньше.

– Но знаешь, когда я тебя увидела, у меня было чувство… – она не договаривает, откидывается назад, делает вид, что смотрит куда-то в сторону. – В общем, посмотрим. Есть в тебе что-то.

Я ловлю её взгляд – и на секунду мне кажется, что в её прищуре мелькнула лёгкая тоска, будто она увидела не только меня, но и себя когда-то.

– Ладно, – говорит она, прерывая паузу, – проверим это уже в деле. Завтра твоя ночь.

Слова падают тяжело, как если бы кто-то прикрыл за мной ту самую чёрную дверь и задвинул невидимую засовку. Зал на секунду будто сжимается: бархатные занавеси становятся гуще и темнее, зеркала тоньше, словно вода, холодная кожа дивана прилипает к ногам через тонкую ткань. Я слышу, как воздух меняет плотность; сладкая ваниль, сахар, мягкая пудра и тёплая кожаная нота переплетаются и стекают в одну, густую как сироп, волну. Аромат стриптиза – я мысленно улыбаюсь этому слову – ложится на кожу тонким шлейфом, как будто уже мои собственные духи.

Где-то далеко, за стеной, коротко щёлкает выключатель – кто-то проверяет свет. Ещё дальше глухо двигают что-то тяжёлое, как будто перекатывают металлический кейс или ставят на место колонку. Всё это происходит как в замедленной съёмке. Я опускаю ладонь на подлокотник – подушечкам пальцев холодно, блеск кожи отражает точку света от бра так, будто это маленькая звезда, заблудившаяся в полировке. На стеклянном столе рядом микроскопические полоски от салфетки, которой его протирали: клуб чист до стерильности, в этой стерильности уже слышится будущий хаос.

Внутри меня поднимается тепло, но не от стыда – от того самого предвкушения, которое я старалась не замечать с момента, как взяла холодную латунную ручку у входа. «Менеджер», – напоминаю я себе, и всё равно взгляд цепляется за хром на барной подставке, за розово-бордовую звезду «Рус.Стриптиз» под стеклом стола, за линию сценического пилона, который в пустом зале кажется простым предметом интерьера, но я понимаю: через несколько часов он станет главной вертикалью этого мира.

Жанна молчит; она умеет молчать правильно. В этом молчании нет неловкости – только отмеренная пауза, в которой ты вынуждена услышать себя. Я чувствую её духи – густые, с сухой древесной полосой где-то внизу. Они не спорят с общей сладостью клуба, а словно фиксируют её, как закрепитель лака.

Мысли бегут, цепляясь одна за другую, и клуб подхватывает каждую, как эхом:

«Я пришла сюда как менеджер. Бумаги, дисциплина, графики, люди – этим я сильна. Красный диплом, безупречные сессии, списки дел. Всегда правильно, всегда вовремя – и всегда ощущение, что правильность почему-то ничего не решает. Я умею быть эффективной, но почему цифры на выписке такие пустые? Почему квартира в Ростове – только план, который я перекладываю между тетрадями, как открытку?»

Я вспоминаю своё утро – как шнурок у кроссовка упал на пол кухни, как я поднимала его и думала о том, что сегодня «просто собеседование». Как смеялась над собой: «Развлекательный клуб – так в вакансии же написано было», – и как два раза перечитала адрес. Всё, что казалось «просто», здесь перестаёт быть простым: даже кожа дивана – не просто кожа, а поверхность, на которой остаётся тепло сотен людей, и я ощущаю его, хотя зал ещё пуст.

«Она смотрит на меня как на часть витрины», – честно признаюсь себе. И не могу решить, раздражает ли меня это или, наоборот, собирает. Есть секунды, когда хочется выпрямиться и сказать: я не девочка на сцену. Но есть и другие – когда чувствую, как мои светлые волосы ловят этот мягкий свет, и понимаю: в этом мире даже менеджер – картинка, тон, нота, шлейф. И, возможно, именно эта смесь «делового» и «соблазна» и делает всё живым.

Я подаю корпус вперёд и снова откидываюсь назад – пробую, как это будет: сидеть на этом диване не гостьей, а хозяйкой процесса. Ладонь скользит по подлокотнику, и я ловлю ещё одну деталь: едва заметная риска, как след от кольца; еле уловимый блеск микроглиттера, как звёздная пыль, что остаётся на коже после долгой ночи. Эти крошечные следы чужих историй почему-то успокаивают: я не первая, кто сидит здесь и делает глубокий вдох перед новой жизнью.

Где-то в коридоре складывается швабра, коротко клацает пластик – уборщица, думаю я, и на секунду вижу в зеркале себя – высокую, с белыми волосами, с прижатными друг к другу коленями, чуть сильнее, чем нужно; с плечами, на которых так удобно висит привычка «держать лицо». Я улыбаюсь – себе в зеркале, не ей. Улыбка выходит ровной. «Учись читать людей», – вспоминаю я слова Жанны. «Но сперва – себя», – добавляет какая-то новая, упругая мысль.

– Завтра твоя ночь, – повторяется внутри, как стук метронома в пустом концертном зале. И я вдруг слышу, как пианино из детства откликается этим же сухим «тук-тук»: правая рука, гаммы, «ещё раз», «не так», «снова». Смешно – именно здесь, где всё пахнет ванилью и кожей, вспоминается лакированная крышка нашего старого инструмента, на которой тоже плясали блики света. И вместе с этим приходит тихое понимание: дисциплина – это не про медали, это про выносливость. Про то, что ты делаешь, когда никого нет и никто не хлопает. Здесь – то же самое, только аплодисменты будут звучать иначе.

Жанна встаёт, движение её лёгкое, как будто она меня услышала, хотя я молчу. Чуть наклоняет голову, взглядом проверяет – в порядке ли мой «внешний вид», не насквозь ли впилась тень в глаза. Я коротко киваю: слышу. Принято.

Она обходит стойку; её каблук щёлкает по мрамору – один, второй, третий – и эти три удара, кажется, фиксируют решение лучше любых подписанных бумаг. Я позволяю себе ещё раз оглядеться: барная латунь, вылизанные до зеркала стеклянные полки, пустые бокалы, в которых пока только отражается свет. Мне нравится эта тишина, в которой слышно, как запускается сердце пространства.

Под пальцами кожа дивана постепенно теплеет – не то от меня, не то от того, что клуб, кажется, принимает. Я встаю. Рука сама находит сгиб сумки; ремень прохладный, ладонь чуть влажная, как после долгого ожидания. Я делаю вдох – длинный, до боли между рёбер, и выдыхаю так, будто оставляю на этом диване тонкую, ещё невидимую, но мою метку.

«Я пришла сюда как менеджер, – говорю я себе и неожиданно отвечаю себе же: – А значит, я буду держать людей. И себя – тоже».

У выхода я на секунду оборачиваюсь: зеркала отдают мне моё движение, бархат в полутени ложится волной, розово-бордовая звезда посреди стеклянного стола светится тускло, как закрытый неон. Мир застывает – и в эту неподвижность вшито то самое предчувствие, ради которого сюда приходят.

Я беру в ладонь воспоминание о холоде латунной ручки и о её тяжести – теперь оно не пугает, а радует: у серьёзных дверей должны быть тяжёлые ручки.

И, уже шагая, впервые позволив себе улыбнуться по-настоящему, думаю:

Значит, завтра моя ночь.