Больше не боюсь. Как перестать жить в тревоге и наконец довериться себе

Луиса Хьюз

Больше не боюсь. Как перестать жить в тревоге и наконец довериться себе

ВВЕДЕНИЕ

Есть ощущение, которое не кричит. Оно не требует внимания, не захватывает резко, не оглушает, как паническая атака или внезапный ужас. Оно – как фон. Едва уловимое напряжение, к которому так привыкаешь, что начинаешь считать его своим естественным состоянием. Ты просыпаешься с ним, варишь кофе, идёшь на работу, разговариваешь с близкими, улыбаешься – а где-то в животе сжата пружина. Вроде всё спокойно, но внутри тревожит. Это не громкий страх, а тихий – почти невидимый. И именно он проникает в каждый день, в каждое решение, в каждую мысль.

Тревога – это не всегда паника. Она может быть молчаливой. Она может выглядеть как осторожность, как излишняя ответственность, как бесконечный анализ, как постоянное ожидание подвоха. Она может прятаться за словами: «Я просто всё просчитываю заранее» или «Я хочу быть уверенной». Она может маскироваться под заботу о других или стремление к порядку. Но за всем этим – напряжённый контроль, попытка предугадать будущее, попытка защититься от боли, которая, как кажется, вот-вот случится.

Мы боимся не потому, что с нами что-то не так. Мы боимся, потому что когда-то было небезопасно. Потому что были моменты, когда мы теряли, когда нас не слышали, когда было стыдно или одиноко. И тело это запомнило. Ум – тоже. Он теперь берёт на себя роль сторожа, заранее предсказывая опасность там, где её нет. Сердце бьётся чаще от простой просьбы сказать «нет», руки дрожат перед разговором с начальником, ты репетируешь диалог перед встречей, вчитываешься в чужое сообщение, ища в нём намёк на неприязнь. Всё это – формы одной и той же тревоги. И чем дольше она с нами, тем больше мы перестаём её замечать. Мы просто живём с ней. Мы называем её «характером», «особенностью», «чуткостью», «ранимостью». Но в глубине – это страх.

Есть женщина, которую я встречал на консультации. Её звали Лена. Она пришла с запросом научиться говорить «нет». Но за этим, как оказалось, была целая история. В детстве её часто оставляли одну. Не потому что не любили – просто родители были заняты, уставшие, без ресурса. Она рано научилась сама себе готовить, сама себе завязывать шнурки, сама себе объяснять, почему подруга перестала с ней дружить. Она была «удобным» ребёнком. Тихим. Послушным. Незаметным. Чтобы никому не мешать. Чтобы не вызывать гнев. Чтобы не услышать: «Ну сколько можно». И тогда же зародился страх: если я доставлю неудобство – меня отвергнут. И с этим страхом она жила всю жизнь. В школе – старалась быть «правильной». В университете – не спорила с преподавателями. В отношениях – соглашалась на неудобное. На работе – брала чужие смены. Потому что тревога была сильнее желания. Потому что тревога шептала: «Если ты скажешь, что тебе не нравится – они уйдут».

Мы часто не осознаём, откуда в нас тревожность. Она как тень детства, вросшая в кожу. Она как фильтр, через который мы смотрим на себя и на других. И если долго жить с этим фильтром, мир начинает казаться опасным. Даже если внешне всё хорошо – внутри мы всё равно в напряжении. Потому что тревога – не про факты. Она про внутреннее состояние. Это как жить на краю обрыва, даже если ты на самом деле в уютной квартире с закрытыми окнами.

И вот тут возникает главный вопрос: а можно ли иначе? Не победить страх. Не «перестать бояться». Не выдавить из себя тревожность, будто она инородная. А – стать себе опорой. Перестать ждать, что кто-то придёт и успокоит. Что кто-то «разрешит», «поймёт», «подтвердит». Это не значит быть холодной и независимой. Это значит: научиться слышать себя. Быть с собой, даже когда страшно. Поддержать себя – так, как не поддерживали в детстве. Дать себе защиту – не внешнюю, а внутреннюю. Потому что доверие к себе не появляется внезапно. Оно вырастает – из маленьких шагов, из честности, из позволения быть разной.

В мире, где многое нестабильно, где новости тревожат, а темп жизни выматывает, внутренняя устойчивость становится не роскошью, а необходимостью. Но её не получить из книг с советами. Её нельзя выучить как таблицу умножения. Её можно только выстроить – из опыта. Из пройденных кризисов. Из падений и вставаний. Из момента, когда ты позволила себе плакать. Из разговора, где ты сказала правду. Из решения уйти из того, что давно не твоё. Из выбора встать утром, даже когда не хочется. Всё это – кирпичики опоры на себя.

Путь к спокойствию – не прямой. Это не значит, что тревоги не будет вовсе. Это значит, что ты перестанешь ей управляться. Она будет приходить – и ты будешь знать, что делать. Ты не будешь пугаться себя. Ты не будешь винить себя за слабость. Ты не будешь ждать, пока всё снаружи станет безопасным. Потому что безопасность ты начнёшь ощущать внутри.

Это не значит, что станет легко. Это значит, что ты будешь с собой – в любой ситуации. И это самое ценное, что можно обрести. Не идеальность. Не контроль. Не полное спокойствие. А – связь с собой.

Эта книга – не инструкция. Она не даст «пять способов перестать тревожиться». Но она поможет тебе посмотреть на себя по-другому. Без оценки. Без приговора. С вниманием. С уважением. С принятием. Потому что именно из принятия рождается настоящая устойчивость. И только через контакт с собой можно выйти из плена страха.

Я не обещаю, что после прочтения этой книги ты проснёшься свободной. Но я знаю, что ты сделаешь первый шаг. Или второй. Или продолжишь путь, на который уже встала. И однажды ты заметишь – внутри стало тише. Не потому что тревоги ушли. А потому что ты перестала их бояться. Потому что ты научилась быть с собой – даже когда страшно. И это и есть самое главное.

Добро пожаловать в эту книгу. В пространство, где ты не одна. Где страх – не враг. Где ты – не сломанная, а уставшая. Где тревожность – не приговор, а приглашение. К себе.

Глава 1. Когда тревога – твой фон

Есть состояния, к которым человек привыкает так сильно, что перестаёт замечать их присутствие. Как шум улицы под окнами, который поначалу мешает уснуть, а потом становится частью тишины. Как лёгкое покалывание в груди, к которому уже не прислушиваешься, потому что оно кажется естественным. Так живёт тревога – тихо, настойчиво, незаметно, превращаясь из редкого гостя в привычного соседа, который всегда рядом. Она не кричит, не требует внимания, она просто присутствует – в каждом взгляде на телефон, в каждом слове, в каждом решении, которое принимаешь. Ты уже не спрашиваешь себя, почему не можешь расслабиться, потому что давно перестал понимать, как это – быть спокойным.

Иногда тревога маскируется под заботу. Ты проверяешь, всё ли выключено, потому что не хочешь пожара. Ты уточняешь у близких, добрались ли они, потому что боишься за них. Ты перепроверяешь письмо перед отправкой, потому что не хочешь показаться глупым. Всё это вроде бы логично, разумно, ответственно. Но внутри есть что-то, что не даёт покоя даже после того, как всё проверено. Что-то шепчет: «А вдруг ты всё-таки ошибся? А вдруг всё рухнет?» И вот ты снова открываешь дверь, снова читаешь текст, снова убеждаешься, что всё под контролем – и всё равно чувствуешь тревогу. Потому что дело не в том, что ты сделал или не сделал, а в том, что внутри тебя живёт чувство: безопасность невозможна. Что бы ты ни сделал, мир всё равно способен обрушиться.

Я помню женщину по имени Алина. Ей было тридцать четыре, у неё была стабильная работа, уютная квартира и человек, который её любил. И при этом каждое утро она просыпалась с ощущением, будто на неё давит невидимый груз. Она не могла назвать причину. Всё было «в порядке». Но, как она говорила, «что-то всегда не так». Когда она шла на работу, ей казалось, что начальник недоволен. Когда молчал телефон, она думала, что подруга обиделась. Когда партнёр задерживался на двадцать минут, ей начиналось казаться, что он больше не любит. Каждый день в её жизни был как хождение по тонкому льду – снаружи всё спокойно, но внутри постоянная готовность к тому, что лёд треснет. И чем больше она старалась быть «разумной», тем сильнее становилось это чувство. Она искала причину, анализировала, пыталась понять, где она ошиблась, почему не может расслабиться. Но тревога не уходит от понимания – она живёт глубже, чем мысли.

Тревожные люди часто кажутся собранными. Они пунктуальны, надёжны, внимательны к деталям. Они помнят важные даты, отвечают на сообщения, держат слово. Они не подводят, не опаздывают, не забывают. Но за этим перфекционизмом прячется страх. Страх быть обвинённым, страх быть брошенным, страх потерять уважение. И это не каприз, не слабость, не «нервы». Это способ выжить. Ведь когда-то именно эта гипервнимательность помогла избежать боли. Когда-то нужно было быть предельно осторожным, чтобы не спровоцировать крик, не вызвать недовольство, не оказаться виноватым. И теперь эта привычка быть настороже стала частью личности. Человек с тревогой не знает, как это – не думать наперёд. Не готовиться к худшему. Не ожидать подвоха даже в хорошем.

В жизни тревожного человека всегда присутствует «если вдруг». Если вдруг я что-то упущу. Если вдруг они передумают. Если вдруг случится что-то, чего я не предусмотрел. И это «если вдруг» – постоянный спутник. Оно не даёт наслаждаться моментом. Даже когда всё хорошо, где-то глубоко внутри есть ощущение, что «так не может быть долго». Радость воспринимается как пауза перед новой бурей. Успех – как что-то временное, требующее немедленного напряжения, чтобы удержать. Любовь – как зона риска, где слишком страшно потерять. Тревога делает невозможным покой, потому что покой кажется подозрительным. Когда тихо – тревожный человек ждёт грома.

Бывает, что тревога проявляется в теле раньше, чем в мыслях. Тебе кажется, что просто болит спина, что напряжены плечи, что трудно дышать, что не можешь сосредоточиться. Но если прислушаться внимательнее, эти симптомы говорят: ты всё время в состоянии готовности. Как будто что-то должно произойти, и тело уже собрано, чтобы реагировать. Когда тревога становится фоном, мышцы почти никогда не расслаблены, дыхание поверхностное, а сон неглубокий. Даже во сне человек тревожится – просыпается от малейшего звука, видит беспокойные сны, чувствует усталость, едва открыв глаза. Это жизнь в режиме постоянного внутреннего сигнала тревоги, который не выключается.

Порой тревога прячется за деятельностью. Люди, которые не могут остановиться, которые всегда чем-то заняты, на самом деле убегают не от лени, а от тишины. Потому что в тишине слышно себя. А себя – страшно. В тишине поднимаются все неразрешённые чувства, все недосказанные слова, все сомнения, все сожаления. Поэтому тревожный человек старается делать, а не быть. Работать, помогать, организовывать, контролировать, спасать. Быть полезным. Потому что, когда он занят, тревога временно отступает. Но стоит остаться одному – и она возвращается, как эхо, напоминающее, что спокойствие не купишь активностью.

Удивительно, но тревожные люди часто кажутся окружающим очень сильными. Их уважают за надёжность, за ответственность, за умение держать себя в руках. Никто не догадывается, что внутри – постоянная борьба. Что за улыбкой стоит внутренний монолог: «Не ошибись, не забудь, не подведи». Что за аккуратно подобранными словами стоит страх сказать что-то не то. Что за стремлением быть лучшей стоит ужас – быть отвергнутой. И именно поэтому тревога так трудно распознаётся: внешне человек выглядит собранным, даже счастливым, а внутри – измотанным.

Однажды Алина сказала: «Я не понимаю, как другие просто живут. Как они могут спокойно пить кофе и не думать, что что-то пойдёт не так?» Это вопрос, который задаёт себе каждый, кто давно живёт с тревогой. Потому что спокойствие кажется чужим языком. Когда тревога становится твоим фоном, мир воспринимается иначе. Каждое слово других – как возможная угроза. Каждая неопределённость – как сигнал к действию. Даже простая тишина между двумя людьми может восприниматься как опасность: вдруг это начало конца? И тогда человек начинает говорить, объясняться, искать подтверждения, чтобы вернуть чувство безопасности. Но оно возвращается ненадолго. Потому что источник тревоги не снаружи.

Понимание этого приходит не сразу. Сначала кажется, что проблема – в обстоятельствах. В людях, в работе, в ритме, в шуме города. Хочется убежать туда, где будет тихо. Но даже на берегу моря, в одиночестве, тревога находит способ заговорить: «А вдруг всё это закончится? А вдруг ты всё испортишь?» И тогда становится ясно – тревога живёт внутри. Она не исчезает, если поменять место. Она не уходит, если избавиться от источников раздражения. Потому что источник – не вовне, а в опыте, который хранится в теле и памяти.

Есть момент, когда человек впервые понимает, что живёт не в настоящем, а в ожидании катастрофы. Это момент, когда вдруг становится видно, что почти каждое действие – попытка предотвратить что-то. Что даже радость – осторожная, «на всякий случай». Что даже любовь – с напряжением, «чтобы не потерять». Это открытие может быть болезненным, но именно оно становится началом перемен. Ведь невозможно освободиться от того, чего не замечаешь.

Жить с тревогой – значит всё время быть между «сейчас» и «вдруг». Между тем, что есть, и тем, чего боишься. И этот разрыв лишает покоя. Но именно осознание этого разрыва даёт возможность вернуться. Когда ты начинаешь замечать: вот это чувство в груди – не просто усталость, это тревога. Вот этот бесконечный внутренний диалог – не разумность, а страх. Вот это желание всё контролировать – не сила, а попытка защититься. И в этом осознании нет осуждения. Есть понимание. И с него начинается путь обратно к себе.

Путь не быстрый. Не через советы и не через логические выводы. А через простое присутствие. Через разрешение себе дышать, чувствовать, быть. Через принятие того, что тревога не делает тебя слабым. Она делает тебя живым. Потому что там, где больно, всегда есть место для исцеления. И когда ты впервые перестаёшь бороться с тревогой, а просто смотришь на неё – она теряет власть. Она становится голосом из прошлого, который можно услышать, но не обязательно слушаться.

И тогда впервые появляется пауза. Маленькая. Неприметная. Между вдохом и выдохом. Между мыслью и действием. Между страхом и доверием. И в этой паузе – начало свободы.

Глава 2. Почему мы боимся. Неочевидные причины

Страх редко приходит громко. Он не всегда сопровождается дрожью, криком, бегством или паникой. Чаще он тихий, почти вежливый. Он живёт в том, как мы говорим «да», когда хотим сказать «нет». В том, как соглашаемся на лишние обязанности, потому что «так надо». В том, как не решаемся позвонить первым, чтобы не показаться навязчивыми. В том, как сидим с прямой спиной на совещании, молчим, хотя внутри есть мнение, потому что боимся выглядеть глупо. Страх не всегда выглядит как страх. Он может быть замаскирован под сдержанность, под осторожность, под рациональность. Но если копнуть глубже – под всеми этими слоями живёт одно и то же чувство: боязнь быть отвергнутым, осмеянным, осуждённым, непринятым. И самое сложное в нём то, что чаще всего оно не рождается здесь и сейчас. Оно – оттуда, из детства.

Когда человек говорит: «Я боюсь неудачи», это редко про реальную неудачу. Это про память тела, в котором когда-то случился стыд. Про момент, когда кто-то взрослый сказал: «Ты опять всё испортил». Про взгляд, в котором было разочарование. Про ощущение, что за ошибку тебя перестают любить. Это чувство закрепляется не логикой, а нервами. Ребёнок тогда не умеет рассуждать, что взрослый просто устал, что слова сказаны на эмоциях. Он чувствует буквально: если я сделал что-то не так – меня не будут любить. И этот опыт превращается в внутренний закон, в тихое правило, которое потом управляет жизнью. Взрослый человек вроде бы понимает, что это не так, но тело и подсознание живут по старому сценарию: «Ошибаться опасно».

Когда-то давно ко мне пришёл мужчина, тридцати восьми лет, с запросом, который звучал просто: «Я не умею отдыхать». Мы разговаривали, и выяснилось, что он не может расслабиться даже на отпуске – постоянно проверяет почту, волнуется за проекты, ощущает вину за то, что не работает. Он сказал: «Если я просто лежу, у меня чувство, что я теряю время. Что я подведу». Мы копали глубже. И оказалось, что его отец часто повторял фразу: «Кто не работает, тот не достоин уважения». В детстве мальчик каждый раз, когда позволял себе играть, слышал: «Хватит ерундой заниматься, займись делом». И он запомнил не слова, а состояние – что покой опасен, что отдых вызывает стыд, что любовь нужно заслуживать действием. Теперь, взрослый, он боится не бездействия, а того, что перестанет быть нужным. И этот страх не уходит, потому что это не просто установка – это способ чувствовать себя безопасно.

Мы боимся не столько внешних вещей, сколько внутреннего ощущения утраты связи. В детстве эта связь с миром, с родителем, с любовью – это вопрос выживания. Маленький ребёнок не может сам успокоить себя. Он зависит от того, как реагируют взрослые. Если мама приходит, когда он плачет, он учится, что мир надёжен. Если мама не приходит или приходит с раздражением, он учится, что мир небезопасен. И дальше этот шаблон переносится на всё. Даже когда мы становимся взрослыми, в нас живёт тот ребёнок, который ищет взгляд, подтверждающий, что всё хорошо. Поэтому мы боимся, что нас не одобрят. Боимся тишины после наших слов. Боимся, что наши чувства окажутся «слишком». И этот страх – не про логику, он про выживание той части нас, которая когда-то не получила отклика.

Страх – это не всегда трусость. Это часто память. Память о боли, которую мы не смогли прожить. Когда-то мы испытали одиночество, но не смогли его вынести, и теперь любая дистанция от другого вызывает тревогу. Когда-то нас пристыдили, и теперь любое внимание вызывает страх быть разоблачённым. Когда-то нас заставили быть «удобными», и теперь любое проявление злости воспринимается как опасность. Мы не помним этих моментов осознанно, но тело помнит. Плечи напрягаются, голос замирает, дыхание становится поверхностным, и мы уже не здесь – мы снова там, где было страшно. Поэтому боимся не событий, а воспоминаний, спрятанных под кожей.

Однажды я наблюдал сцену в кафе. За соседним столиком сидела молодая женщина и мужчина. Она рассказывала о своих планах открыть маленький цветочный магазин. В её голосе звучал восторг, но и неуверенность. Он слушал молча, потом сказал: «А ты уверена, что у тебя получится? Это же риск. Лучше не начинай». Она улыбнулась и ответила: «Наверное, ты прав». Но её глаза опустились. И я подумал: возможно, она и правда не уверена, возможно, её мечта требует обдуманности, но тон, с которым она сказала «ты прав», был слишком знаком. Это был тон человека, который привык сомневаться в себе, потому что с детства слышал, что его желания неразумны. Этот короткий эпизод был примером того, как страх быть непонятой заставляет человека соглашаться с чужим «правильно», даже если внутри всё протестует.

Иногда страх настолько встроен в нашу идентичность, что становится частью того, как мы себя воспринимаем. Мы говорим: «Я просто осторожный человек», хотя на самом деле внутри звучит: «Я боюсь потерпеть поражение». Мы говорим: «Я не люблю перемены», хотя в глубине – страх потерять опору. Мы говорим: «Я не нуждаюсь в близости», а на самом деле боимся снова испытать боль зависимости. Страх – умён. Он умеет маскироваться. Он может одеться в сарказм, в холодность, в рациональность. Он может говорить голосом опыта, но на деле просто прячет уязвимость.

Неочевидная причина страха в том, что он когда-то нас защищал. Он был не врагом, а спасением. Ребёнок, который жил в непредсказуемой среде, учился настораживаться, чтобы заранее почувствовать опасность. Девочка, которую стыдили за эмоции, научилась сдерживаться, чтобы избежать унижения. Подросток, которого высмеивали, научился молчать, чтобы не выделяться. Все эти стратегии были способом выжить. Но теперь, когда опасности нет, тело и ум продолжают действовать по старому сценарию. И тогда страх становится не защитой, а тюрьмой.

Когда человек начинает осознавать это, внутри поднимается сложное чувство – не просто грусть, а нечто вроде жалости к себе. Потому что приходит понимание: я всю жизнь боялся того, чего уже нет. Это момент, когда тревога перестаёт быть врагом и становится свидетелем того, что когда-то было больно. И именно через это осознание начинается путь исцеления. Не через усилие «перестать бояться», а через позволение себе увидеть, откуда этот страх растёт.

Иногда, чтобы понять свой страх, достаточно вспомнить детские сцены, в которых мы чувствовали себя одинокими. Например, как мальчик выходит из класса и слышит, как за спиной смеются одноклассники. Он не знает, что они смеются не над ним, но тело уже решает: смех – это угроза. И спустя годы, на вечеринке, когда кто-то громко смеётся, внутри просыпается тот же отклик – неловкость, сжатие, желание уйти. Или как девочка рисует картину и показывает маме, а мама устало говорит: «Не сейчас». И в этот момент внутри закрепляется ощущение: мои чувства – не важны. И потом, уже взрослой, ей трудно просить внимания, потому что где-то внутри живёт страх быть отвергнутой. Вот откуда рождается тревога, которую мы называем беспричинной. На самом деле у неё есть причина – просто очень давняя.

Мы боимся не того, что произойдёт, а того, что повторится. Мы боимся боли, которая уже была. Поэтому каждый раз, когда тревога накрывает, важно помнить: она говорит не о будущем, а о прошлом. Она напоминает о том, что когда-то не было опоры. И когда мы начинаем слышать этот язык, страх перестаёт быть врагом. Он становится вестником – показывает, где мы до сих пор живём по старым правилам.

Есть одна деталь, которую часто упускают: страх не исчезает от того, что его разоблачают. Он становится мягче, когда его признают. Когда говоришь себе: «Да, мне страшно», – не для того, чтобы обвинить себя, а чтобы услышать. Страх – это часть нас, которая просто хочет быть увиденной. И в этом – парадокс: чем сильнее мы пытаемся избавиться от страха, тем крепче он держит нас. А когда позволяем ему быть – он растворяется, теряет остроту. Потому что страх не выдерживает света осознанности. Он живёт во тьме, где нет слов, нет признания.

Внутренний ребёнок, который когда-то замер от боли, ждёт не того, чтобы его убедили, что опасности нет. Он ждёт, чтобы его наконец обняли. Чтобы кто-то, пусть даже взрослый «ты», сказал: «Теперь я рядом. Тебе больше не нужно бояться». И, возможно, именно в этот момент жизнь впервые становится по-настоящему безопасной. Не потому что исчезли угрозы, а потому что внутри появился кто-то, кто умеет держать себя за руку.

Вот почему мы боимся. Не потому, что с нами что-то не так, а потому что когда-то мы остались без защиты. И теперь, взрослые, мы можем стать теми, кого когда-то не было рядом. Именно это – настоящая храбрость: не идти против страха, а идти рядом с ним.

Глава 3. Привычка тревожиться – как зависимость

Есть люди, которые тревожатся не потому, что в их жизни действительно происходит что-то пугающее, а потому что не тревожиться для них – почти невозможно. Как будто сама мысль о покое вызывает напряжение. Как будто спокойствие – это что-то чужое, подозрительное, что-то, что нужно заслужить. И даже когда всё спокойно, внутри всё равно звучит тихий вопрос: «А вдруг это затишье перед бурей?» Тревога становится не просто эмоцией – она становится состоянием, привычкой, а порой и зависимостью. Мы привыкаем к ней так же, как кто-то привыкает к кофе по утрам или к постоянным новостям в телефоне. Тревога становится внутренним ритмом, без которого кажется, что жизнь теряет смысл.

Я часто думаю о тревоге как о сигарете, которую человек зажигает не потому, что хочет, а потому что привык. Она становится способом успокоить себя, даже если делает только хуже. Человек курит тревогу, чтобы заполнить тишину, чтобы не остаться один на один с собой. И если кто-то предлагает бросить, он испытывает не облегчение, а страх – а как я буду без этого? Как жить без постоянного ожидания, без проверки, без внутреннего напряжения, которое я принимаю за энергию? Это и есть зависимость – не от вещества, а от состояния. От привычного чувства, которое, пусть и болезненно, но знакомо.

Когда тревога становится привычкой, человек перестаёт замечать, как она управляет его поведением. Он может думать, что просто ответственный, предусмотрительный, рациональный. Что он просто старается быть готовым. Но между «готовым» и «всё время наготове» – огромная разница. Быть готовым – значит иметь внутреннюю уверенность, что справишься, когда что-то случится. А быть наготове – значит всё время ждать, что что-то случится. Это ожидание становится образом жизни. В нем нет конца, потому что тревога – не ищет решения, она ищет доказательство, что опасность всё ещё рядом. И когда его находит, человек чувствует облегчение: «Вот, я был прав – мир действительно небезопасен». В этом тоже есть зависимость – в подтверждении собственных страхов. Мы чувствуем себя спокойнее, когда опасность оправдана, чем когда её нет вообще.