Между мгновениями. «Вспомни меня… между времён»

Морриган Грин

Между мгновениями. "Вспомни меня… между времён"

Пролог – Три года спустя

Прошло три года с тех пор, как Джеймс вернулся в свой век.

Мир, когда-то дрожавший на грани разлома, вновь стал тих и целен.

Осенние дожди стекали по крышам старого города, по узким улочкам, по замшелым камням у пристани, словно смывая следы того, что не должно было произойти.

Но не всё можно стереть временем.

Некоторые следы живут не в камне – а в памяти.

В тот вечер, когда границы между мирами закрылись, небо было густым, почти чёрным.

Луна, словно вырезанная из серебра, застыла над холмами, где начинался лес.

Там, у водопада, всё и закончилось.

С тех пор Джеймс больше не возвращался к тому месту.

Он знал: стоит лишь ступить на тот берег – и тишина заговорит с ним её голосом.

Дни сменялись неделями, недели – годами.

Мир вокруг жил привычной жизнью:

люди смеялись на ярмарках, священники зажигали свечи в церквях, осенние листья ложились мягким ковром на старые дороги.

Но для Джеймса всё это казалось чужим.

Он жил, как тень в собственном времени – будто кто-то вырвал из его жизни часть, которую нельзя вернуть.

Иногда, поздними вечерами, он садился у камина и смотрел на огонь.

Пламя дрожало в каменной нише, отражаясь в бокале старого вина.

Тени на стенах складывались в странные очертания – то ли силуэт, то ли воспоминание.

Он видел её – лицо Клэр, едва различимое в отблесках света.

Улыбка, которую он больше никогда не увидит.

Голос, что звучал между порывами ветра.

Он пытался забыть, но память была упряма.

В деревне шептались, что Джеймс изменился.

Он стал тише, задумчивее.

Порой его можно было увидеть на склоне холма, где ветер рвал сухие травы.

Он стоял неподвижно, словно слушая невидимую музыку.

Дети, пробегая мимо, замедляли шаг – казалось, вокруг него воздух плотнее, чем везде.

Как будто само время стягивалось вокруг его фигуры, пытаясь удержать того, кто когда-то ослушался его законов.

Он часто писал.

На столе в его доме – в старом поместье с тёмными окнами – лежали десятки листов, исписанных аккуратным, но нервным почерком.

Письма, которые он никогда никому не отправит.

Каждое – обращение к ней.

К той, что, возможно, больше не существует в этом мире.

Он писал ей, как живой, рассказывая, что видит, о чём мечтает, как прошли дни.

Иногда его строки дрожали, чернила растекались от капель дождя, упавших из открытого окна.

Иногда слова превращались в молитву – тихую, отчаянную.

– Если ты где-то есть, Клэр, – шептал он, глядя в ночь, – если хоть одна частица твоего дыхания осталась там, где я был… услышь меня.

Ответа не было.

Только ветер трепал старые ставни, только дождь бил в стекло, как память о дне, что не хотел уходить.

Иногда ему снилось, будто он снова стоит у водопада.

Мир вокруг зыбкий, как отражение в воде.

Он видит её – Клэр, стоящую на том берегу, в свете лунной дымки.

Она тянет к нему руку, но между ними – поток.

И чем сильнее он старается приблизиться, тем дальше она отходит, исчезая в серебре тумана.

Когда он просыпался, тишина казалась почти осязаемой, как после долгого сна, где сердце успело поверить в невозможное.

Иногда он спрашивал себя – почему именно он?

Почему ему позволили пройти через время, нарушить естественный порядок?

Может быть, потому что кто-то должен был помнить.

Потому что память – тоже хранитель, невидимый и тихий.

И теперь это его крест.

Ночь опустилась на город.

Луна снова висела над крышами, над рекой, над лесом.

Джеймс стоял у окна, глядя на дальний горизонт.

Внизу по дороге проходили люди с фонарями, их голоса размывал туман.

Мир жил, как будто ничего не произошло.

Но он знал – границы между мгновениями не исчезают навсегда.

Они просто спят, как зверь под толщей земли.

И когда-нибудь, возможно, ветер снова изменит направление.

И он услышит шёпот – знакомый, тихий, зовущий.

Шёпот той, чья душа осталась между мирами.

Он закрыл глаза.

На секунду показалось, будто рядом мелькнула тень – лёгкая, почти невесомая, как дыхание.

Запах кофе, которого он не пил уже три года.

Улыбка.

И тёплое прикосновение воздуха к щеке.

Когда он открыл глаза, ночь была пуста.

Но в сердце – впервые за долгое время – не было холода.

Только тихое, неуверенное ощущение, что где-то, в другом времени, кто-то тоже не забыл.

Что память – это и есть мост между мгновениями.

Глава

I —

Тени

возвращаются

Три года минуло с того мгновения, как Джеймс вернулся.

Осень снова легла на землю тонким серебром инея, и в воздухе стоял запах прелых листьев, дыма и дождя.

Старый лес за Эвергринским водопадом шумел иначе – будто медленнее, глубже.

Казалось, он помнил всё, что произошло между мирами, и хранил эту память в своих корнях.

Джеймс жил теперь в поместье на окраине долины, где утро начиналось с тумана и звона колоколов далёкой церкви.

Деревянные стены дома дышали стариной: потрескавшиеся балки, скрип половиц, зеркала с мутным стеклом, в которых время отражалось иначе, чем у людей.

Он привык к этой тишине, к одиночеству, к звукам дождя по крыше.

Но каждую ночь, когда луна поднималась над лесом, он ощущал то самое – тонкое дрожание между мирами, где-то глубоко под кожей, как отголосок чужого дыхания.

Иногда он выходил к водопаду.

Вода там текла всё так же – холодная, прозрачная, вечная.

Он садился на камень, смотрел, как потоки разбиваются о скалы, и думал о ней.

О Клэр.

О девушке из другого времени, которую судьба подарила ему лишь на мгновение.

Он помнил каждую черту её лица, каждый взгляд, каждое движение руки, будто всё это произошло вчера.

В памяти она была живее, чем многие живые.

И порой, когда ветер касался его лица, ему казалось, что это её дыхание, тонкое, еле ощутимое.

Но тишина вокруг становилась всё гуще, словно сама земля готовилась к чему-то.

За последние месяцы Джеймс стал замечать странности.

Часы в доме иногда шли вспять.

Свечи загорались без огня.

По ночам в зеркале напротив кровати мелькали силуэты – не его, не отражения света, а чужие, тонкие, будто сотканные из дыма.

Он не боялся.

Он просто чувствовал – грань между мирами, которую он когда-то нарушил, снова дрожит.

Однажды утром он получил письмо.

Старый почтальон, молчаливый и сутулый, оставил конверт на перилах крыльца.

На бумаге – ни имени, ни печати, только тёмная сургучная метка в виде круга с пересечёнными линиями – символа, который Джеймс видел лишь однажды: на древнем кристалле, открывшем путь сквозь время.

Он не стал вскрывать письмо сразу.

Внутри него боролись два чувства – любопытство и страх.

Он понимал, что всё начнётся вновь, если он прочитает эти строки.

А может, всё уже началось.

Вечером, когда дождь стучал по стеклу, он зажёг свечу и вскрыл конверт.

Внутри лежал лист плотной бумаги, на котором едва различимыми чернилами было выведено:

“Хранитель не исчезает.

Он просто ждёт, пока лес снова позовёт его.”

“Всё повторяется, Джеймс. Но не так, как прежде.”

Подписи не было.

Только на краю бумаги тёмное пятно, похожее на след капли крови.

Он долго сидел в тишине, глядя на эти строки.

Свеча потрескивала, капли воска стекали по её боку, словно медленно утекавшее время.

Он понимал – кто бы ни отправил письмо, этот кто-то знал.

Знал о том, что произошло.

Знал, кем он был и кем стал.

И знал, что круг истории снова начинает своё движение.

В ту ночь ему снова снился лес.

Он шёл по знакомой тропе, где мох мягко пружинил под ногами, где свет луны ложился на ветви серебряной пылью.

Там, у водопада, он увидел силуэт – не Клэр, не её отражение, а кого-то иного.

Фигура в длинном плаще, стоявшая спиной.

Когда он подошёл ближе, тень обернулась, и Джеймс почувствовал, как земля под ногами пошатнулась.

Лицо – юное, но до боли знакомое.

Те же черты, что он видел в зеркале триста лет спустя.

Итан.

Он проснулся в холодном поту.

Пламя свечи погасло, и лишь слабый свет луны освещал комнату.

На столе лежало письмо – но теперь на нём проступили новые строки, которых не было раньше:

“Кровь хранителя не исчезает.

Она зовёт тех, кто способен открыть путь вновь.”

Джеймс поднялся, подошёл к окну.

Лес был неподвижен, но в воздухе стояло чувство, будто кто-то наблюдает.

Он знал: мир снова пробуждается.

И, возможно, ему не избежать того, что грядёт.

На следующее утро город встретил его непривычной суетой.

Улицы ожили – по мостовой проехала телега с мебелью, у пристани выгружали ящики, на главной площади слуги развешивали новые вывески.

Жители обсуждали приезд новых семей.

Говорили, что одна из них – издалека, из северных земель, где туман никогда не рассеивается и ночи длиннее дней.

Другая же – странная, молчаливая, с женщинами в чёрных платьях и взглядами, в которых горел ледяной свет.

Люди перешёптывались: “ведьмы”, “старый род”, “нехорошие знаки”.

Джеймс слушал краем уха, но в груди кольнуло предчувствие.

Ведь всё странное начиналось именно так – тихо, будто невзначай.

Поздно вечером, когда он возвращался домой, над холмами поднялся ветер.

Луна вынырнула из-за облаков, озарив дорогу мягким серебром.

И на мгновение ему показалось, будто внизу, у реки, мелькнули две женские фигуры.

Одна – высокая, с белыми волосами, развевающимися на ветру.

Другая – совсем юная, с глазами цвета грозы.

Они стояли у воды и смотрели прямо на него.

В тот миг Джеймс понял – его покой окончен.

Лес снова позвал.

И прошлое, которое он пытался забыть, готово вернуть долг.

Глава

II.

Когда

солнце

согревает

тени

Утро выдалось на редкость тёплым. Для середины ноября – даже слишком. Воздух был плотный и прозрачный, как стекло, и в нём висел лёгкий аромат талого инея. Солнце лилось золотом по крышам, касалось старых каменных стен и отражалось в лужах, словно само время решило сделать передышку в своём холодном беге.

Джеймс стоял у порога дома, глядя на улицу, где дым из труб поднимался тонкими спиралями. Мир казался спокойным, почти умиротворённым, но внутри него всё ещё тянулась тонкая нить – отголосок того, что не давало покоя. Он не знал, сон ли то, что было, или реальность, которая потеряла дорогу к настоящему.

Сегодня он должен был встретиться с братом – Томасом. Тот жил ближе к центру города, в шумном квартале, где по утрам гремели колёса повозок, торговцы спорили о цене хлеба, а звон кузнечных молотов перемешивался с пением ранних птиц.

Джеймс шёл медленно, слушая этот привычный шум, но не ощущая его живым. Каждый звук казался ему отголоском чего-то давно минувшего. Когда он добрался до дома Томаса, солнце уже стояло высоко, отбрасывая длинные тени от вывесок и ставен.

Томас встретил его с широкой улыбкой, как всегда – жизнерадостный, с лёгкой небрежностью в жестах.

– Брат мой! – воскликнул он, распахнув дверь. – Я уж думал, ты снова решил уехать в свои леса и забыть обо всём на свете!

– Иногда тишина нужнее, чем слова, – ответил Джеймс, но уголки его губ чуть дрогнули.

Они уселись за стол у окна. На подоконнике стояла глиняная ваза с сухими ветками – Томас всегда любил украшать дом вещами, напоминающими о лете. На столе – чайник, две кружки и немного хлеба с мёдом. Солнечные лучи ложились на стол тёплыми полосами, и в их мягком свете мелькали пылинки, будто золотая пыль времени.

Томас налил чай, потом наклонился чуть ближе, глаза его заблестели.

– Слышал новости? – спросил он тихо. – Вчера вечером в город приехали две семьи. Совсем новые. Говорят, издалека.

Джеймс поднял взгляд. – Издалека? Сюда редко кто добирается без причины.

– Вот и я о том же, – Томас откинулся на спинку стула. – Первая – семья Рэйвенс. Мать и дочь. Род старый, из Нордейла. Люди шепчутся, будто они ведьмы… но знаешь, как у нас любят сплетни.

Он усмехнулся, но в глазах промелькнуло беспокойство.

– Говорят, когда они проходили через рынок, ветер вдруг стих. И птицы, что сидели на колоколе, разом вспорхнули.

Джеймс молчал, глядя в чай, где отражалось солнце. Слово ведьмы отозвалось внутри холодным эхом, пробудив что-то забытое.

– А вторая семья? – тихо спросил он.

– Беннеты, – ответил Томас. – Из северных земель, где туман не рассеивается и ночи длиннее дней. Отец – вдовец, Эдвард его зовут. С ним двое детей: старший сын и младшая дочь.

Джеймс на миг задержал дыхание. Имя, простое и обыкновенное, вдруг прозвучало как звон колокола где-то в глубине его памяти.

– Что ты знаешь о них? – спросил он, стараясь говорить ровно.

– Немного, – пожал плечами Томас. – Эдвард тихий человек, сдержанный, видно, что пережил утрату. Сын – парень лет восемнадцати, рассудительный, помогает отцу. А вот дочь… – Томас замолчал на мгновение, словно подбирая слова. – Странная девочка. Люди говорят, будто она видит больше, чем остальные. И… – он усмехнулся неловко, – похожа на кого-то, но не пойму на кого. Светлая кожа, волосы как мед с бронзой, глаза – карий янтарь, будто в них спрятано солнце.

Джеймс опустил взгляд. Его пальцы невольно сжались в кулак.

Медные волосы. Янтарные глаза.

Эти черты будто вырвались из воспоминаний, из тех мгновений, что он пытался забыть.

Он встал, подойдя к окну. Снаружи ветер шевелил голые ветви, и в просветах между домами блестела река – неподвижная, как зеркало.

– Где они остановились? – спросил он тихо.

– У старого дома у реки, того, что пустовал с весны, – ответил Томас. – А Рэйвенсы поселились выше, у холма. Говорят, хотят быть ближе к лесу.

Джеймс кивнул, но ничего не сказал.

В нём нарастало странное ощущение – словно прошлое, которое он похоронил, снова тянет за руку.

Когда он вышел из дома, солнце уже клонилось к закату. Воздух стал холоднее, небо переливалось оттенками золота и серого. По дороге тянулся лёгкий туман, пахнущий водой и дымом.

Он шёл к реке. Ветки ив склонялись над водой, и каждое движение ветра отзывалось тихим шорохом. Вдоль берега стоял старый дом – теперь там жили Беннеты. На окнах мягко мерцал свет свечей. У дверей лежала старая корзина с яблоками, рядом – деревянный крест, увитый сухими травами.

Джеймс остановился в тени. Изнутри доносились голоса – спокойные, тёплые. Потом дверь открылась, и на крыльцо вышел мужчина – высокий, с уставшим лицом и печальными глазами. Это был Эдвард. За ним – юноша, должно быть, его сын. И следом – она.

Девушка остановилась у порога, прижимая к груди книгу. Ветер тронул её волосы, и те засверкали золотыми бликами.

На миг Джеймс не смог дышать. В её взгляде было что-то знакомое – не лицо, не черты, а сама тень памяти, отблеск далёкой души.

Имя Беннет прозвучало в его мыслях как шёпот судьбы.

И Джеймс понял – покой, к которому он стремился, лишь иллюзия.

Путь вновь открылся.

А вместе с ним – всё, что он пытался оставить за гранью времени.

Глава III. Эхо северных земель

Туман всегда сопровождал их – как дыхание прошлого, как шёпот памяти, который невозможно заставить замолчать. Северные земли редко видели солнце. Там, где жили Беннеты, день был бледен и короток, а ночи – длинные и вязкие, словно само время там текло медленнее. Люди привыкли к холодному ветру, к мерцающему свету фонарей в густом мраке и к скрипу снега под ногами.

Эдвард Беннет родился там, среди холмов и рек, затерянных в вечном тумане. Он был врачом – не просто по профессии, но по сути своей натуры. В его руках болезнь будто теряла силу, а страдание находило утешение. Но ни одни руки, даже его, не смогли удержать ту, кто была для него всем. Его жена умерла внезапно, тихо, оставив после себя запах лаванды и пустоту, с которой дом не смог справиться.

С тех пор Эдвард словно постарел на десятилетия. Ему было сорок три, но в его взгляде жила усталость того, кто видел слишком много. Он решил уехать – подальше от северного холода, от улиц, где каждый камень напоминал о потере. Вместе с ним были двое детей: Патрик и Элис.

Патрик – высокий, светловолосый, с серьёзными глазами, унаследовал от отца желание лечить. Он помогал Эдварду в работе, учился, читал по ночам при свече, часто засыпая над старыми медицинскими записями. В нём была сдержанность, почти зрелость, но и печаль – та, что появляется у тех, кто слишком рано понял цену жизни.

Элис же была иной. Ей было всего семнадцать, но после смерти матери что-то в ней изменилось. Весёлые черты исчезли, взгляд стал задумчивым, отрешённым. Иногда она подолгу сидела у окна, глядя на туман, будто пытаясь рассмотреть в нём кого-то. Её глаза – янтарные, с мягким отблеском золота, казались глубже, чем могли быть у обычного человека. Волосы – густые, каштановые, с золотистыми прядями, спускались по плечам, когда она, не замечая, перебирала их пальцами.

Когда они прибыли в Эвергрин-Фоллс, зима только вступала в свои права. Город встретил их холодным, но ясным светом. Снег лежал тонким слоем, воздух был наполнен свежестью, а где-то вдалеке звенели колокольчики упряжек. Эдвард снял дом у реки – старый, но крепкий. Здесь, среди сосен и тихого плеска воды, он надеялся, что им удастся начать заново.

Элис в первое утро долго стояла у окна. Она видела, как солнце пробивается сквозь редкие облака, как по реке медленно проплывает иней, как над крышами домов поднимается дым. И впервые за долгое время ей стало немного легче. Здесь воздух был другим – прозрачным, наполненным жизнью.

Но всё же в сердце жила тоска. Ночами ей снились странные образы: зеркальная вода, голоса, зовущие издалека, и лицо, которого она не знала, но которое казалось ей до боли знакомым. Иногда она просыпалась, сжимая край одеяла, не понимая, где сон, а где явь.

К полудню небо заволокло лёгкими облаками. Падал мелкий снег, редкий и почти невесомый, как пепел. Элис решила пройтись – уйти немного от дома, чтобы почувствовать запах леса и звуки, которых ей так не хватало. Она завернула в старую тропу, ведущую к водопаду. Местные говорили, что там редко кто бывает – особенно зимой.

Дорога петляла между елями, по ветвям которых лежал иней. Каждый её шаг сопровождался мягким скрипом снега. Ветер гнал по земле лёгкие снежинки, и всё вокруг казалось зыбким, будто мир вот-вот растворится в тишине.

Когда она вышла к водопаду, солнце на мгновение выглянуло из-за облаков. Поток воды падал с высоты, рассыпаясь на тысячи искр. Внизу, в прозрачной дымке, стоял человек.

Джеймс.

Он пришёл туда, как всегда, – чтобы услышать шум воды, в котором находил утешение. Лес был для него храмом, а водопад – границей между тем, что было, и тем, что осталось. Но сегодня его мысли прервал мягкий звук шагов.

Когда он обернулся, время будто остановилось.

Элис стояла у подножия скалы. Снежинки ложились на её волосы, и те блестели, словно сплетённые из золота и меди. Лицо бледное, глаза – глубокие, живые, полные странного света. Она смотрела на него с тихим удивлением, будто не знала, что делать.