Мокрая вечеринка

Тамара Беляева

Мокрая вечеринка

Генеральный директор арт-дизайн-центра « Villa de Versailles» Петр Лаковский жил на этом белом свете и ни в чем не нуждался. Нет, точнее сказать, к своим неполным тридцати годам ни в чем не знал нужды.

Так уж случилось,что будучи еще студентом МАРХИ (Московского архитектурного института), онсверх успешно поучаствовал в нескольких международных конкурсах. Самый непрезентабельный из них имел название "Housing Tomorrow, A' Design Award”. Специалисту название конкурса скажет о многом. Победив на нем, Лаковский получил свой первый заказ на проект «русской дачи» в франко – итальянском городе Ницце. И вскоре старые владельцы «легких в прованском стиле домиков» в районе Mont Boron , где цена квадратного метра, как сказано в одном #tolkodlyasvoih путеводителе, соответствует престижу этого места, смогли  восхититься необычным сооружением одного из их новоприбывших соседей.

Помимо некоторых архитектурных штук в стиле луковичных куполов «а ля рус» «на пятом фасаде», т.е. крыше, вилла имела завораживающую текучесть линий и легко возносилась над морем. Особую гордость богатого русского заказчика составляла «умопомрачительная» римская терраса и музыкальный фонтан . Смелая постмодернистская эклектичность молодого и дерзкого архитектора имела свои последствия. Одно за другим ему поступили такие предложения, от которых он не мог отказаться. Впрочем, Лаковский и не отказывался.

Внезапно прорвавшись к архитектурному олимпу, Петр Лаковский решил побыстрее закрепить достигнутый успех и … написал письмо не кому – либо, а самому сэру Джеймсу Вильямсу, всемирно-известному архитектору лондонских «высоток» . Тот обновлял совсем рядом на острове в заливе Вильфранш виллу Беатрис Готшильд, принадлежавшую нынешнему вдадельцу славной фамилии. В отправленном письме Лаковский со всей возможной страстью художника просил позволить ему внести элементы русского колорита в дизайн старинного особняка Готшильдов или его садов. Он напомнил сэру Джеймсу тот факт, что хозяйка виллы Беатрис Готшильд в девятнадцать лет вышла замуж за русского банкира из Одессы – Мориса Де – Фрусси. И даже после тайного развода продолжала носить его фамилию, сохранив тайную страсть ко всему русскому.

Сэр Джеймс Вильямс ответил согласием.

К своему столетнему юбилею шикарный розовый дворец Беатрис Готшильд, возведенный усилиями прежних двадцати пяти архитекторов по образцу итальянских палаццо эпохи Ренессанса, и прилегающий к нему реликтовый парк требовали глубокой и многоэтапной реставрации.

Творческими усилиями Петра Лаковского в прекрасном замке «Иль – де Франс» (средневековое название было маленькой прихотью взыскательной владелицы ) наряду с Испанским, Японским, Флорентийским, Провансальским парками появился уголок Русского леса. А там средь елей да берез, да неожиданно полезших на прованское солнышко подберезовиков открылся музыкальный фонтан из античных скульптур «Петергофского» разлива. И в каждый всплеск и вспенивание пронизанных солнцем и золотом фонтанных струй ворвалась мощь фортепьянных концертов Чайковского с неожиданным привкусом пряной иудейской мелодии неизбывного по оптимизму хита «А хиц ин паровоз». Его музыкальную тему расторопные французские мастера фонтанной музыки на свой вкус подцепили из веселого посвистывания «месье Лаковски» , которым тот всегда сопровождал простое и нехитрое архитектурное дело свое.

Именно здесь у поющего фонтана и проводились с начала двухтысячных, а по-другому с начала «нулевых» Bals des Fleurs – Балы цветов для неугомонной светской тусовки из Москвы .

Петр Лаковский никогда не пропускал сообщения светской хроники о том, что в очередной уикенд «вся Москва» перемещается на Лазурный берег, где на знаменитой вилле баронессы Беатрис Де -Фрусси-Готшильд проходит NN- ый по счету Bal des Fleurs.

Из аэропорта Ниццы его, по обыкновению, доставлял на виллу арендуемый VIP-вертолет. По приземлении, легко сбегая по ступенькам приставного трапа и рукой досадливо убирая со лба назад разлетающиеся белокурые пряди, Петр всегда рассчитывал на эпатаж женской части прибывшей в Иль-де Франс публики. И расчет его не подводил.

Внешне он напоминал молодого голубоглазого Дэниела Крейга : имел его же аристократизм манер времен «Агента 007» и умение любую одежду носить с простотой отпрыска королевской крови. Прибыв на Bal des Fleurs , Петр Лаковский всегда выбирал самую «топовую» красотку. И она, облаченная в платье, сделанное из свежих благоухающих соцветий , становилась звездой программы, а потом , при удачном стечении обстоятельств, Шехерезадой в спальне его люксового номера .

В этот его прилет специальными гостями Бала цветов была супермодель Джен Ролл и оперная дива Анна Нештебко, только что удачно вышедшая замуж за яркого азербайджанского тенора.

Показ коллекции всех чудес дрессо-флористики намечался в его Петра Лаковского декорациях . И оттенять блеск модного шоу должно было звучание его музыкального фонтана. Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского …. Это музыкальное сочинение « как бы сотканное из мелодических модуляций человеческой души, этой поющей, симфонической философии жизни, этого сладкого русского симфонического экзистенциализма».

Дизайнер Тоня Троедворнова предложила новый изыск для показа своих фэшн – шедевров. Модели в платьях из свежих цветов и украшениях от Компании Leviev будут выходить под нежный шепот пузырьков шампанского «Moet & Chandon», прямо из музыкального фонтана Русского парка. Всего пятнадцать моделей, по числу женских образов чешского художника Альфреда Мухи, одного из основателей мирового стиля модерн.

Первая роль, по замыслу продюсера мероприятия – Антона Ромина, должна была достаться ведущей русской манекенщице Мари Савье. Супермодель Джен Ролл, решил он, вряд ли составит ей конкуренцию, если только захочет покинуть гостевую ложу.

Никто, кроме Петра Лаковского не знал подлинного имени Мари Савье. Оно осталось в далекой от берегов французской Ривьеры Москве и в его Петра Лаковского разбитом сердце.

Маша Савельева поменяла страну, имя, стала моделью мирового уровня благодаря известному агентству RED STARS.

Все кончено было между ними там в туманном московском прошлом два года назад. Но, может, Маша за это время что-то изменила в ее решении об окончательности их отношений? Лаковскому очень хотелось в этом убедиться.

История удачливой Золушки, внезапно вынырнувшей из глухой российской провинции в мир высокой моды, Маше совсем не подходила. Для нее, девочки из потомственной московской «мидовской» семьи, уход в топ – модели был сродни дауншифтингу и рассматривался, как вид протеста молодого морально неокрепшего организма против «духовных скреп» семейного клана советника Министерства иностранных дел Ивана Николаевича Савельева.

Петр до сих пор помнил все подробности их случайного знакомства. И , проезжая угол Кропоткинской улицы и Гоголевского бульвара, он невольно ловил себя на очередном появлении перед глазами почти не стершейся картинки того февральского вечера.

Как всегда в ранних сиреневых предвесенних сумерках машинный поток в центр двигался неспешно, чуть разгоняясь на площади перед станцией метро и вновь подчиняясь неторопливому ритму с угла Кропоткинской.

Рыжеволосую девушку на немыслимо высоких каблуках, постоянно соскальзывающую с обледенелого тротуара, Петр Лаковский заметил издалека. Она шла, явно избегая места, обработанные московским дорожным реагентом, чей состав, помимо известных всем « пятидесяти процентов мраморной крошки», загадочно терялся где-то в глубинах таблицы Менделеева. Тактика прохода по тротуару определенно диктовалась стоимостью сапог прекрасной незнакомки и нежеланием испортить их белую блестящую лакированную кожу.

Вдоль тротуара со стороны проезжей части громоздились кучи неубранного дорожными службами почерневшего снега и подтаявшей ледяной шуги. Задача девушки было не угодить туда во время очередного скользящего пируэта, и она, чтобы не упасть, уцепилась рукой за ближайшую водосточную трубу. На ее несчастье лед, начинявший это длинное жестяное чудовище, по какой-то прихоти сдвинулся, загрохотал и ледяным водопадом высыпался ей под ноги. С испуганным криком «Ой!!!» она отпрыгнула на дорогу прямо под колеса Петиной машины. Он резко нажал на тормоз, но машина, еще двигаясь по инерции, носом ткнулась в скользящий на дороге очень живой «объект». Девушка, потеряв равновесие, просто распласталась всем телом на капоте его черного «Порше Кайена ». Ее сумочка, сорвавшись с руки, с каким-то мокрым звуком клацнула по крыше автомобиля, а лицо с широко распахнутыми в отчаянном негодовании глазами, медленно, как в рапидной съемке, наплыло и приблизилось к лобовому стеклу.

Лаковский резко нажал ручку дверцы и выскочил из машины на проезжую часть. Поскальзываясь в туфлях на тонкой подошве, он ринулся к девушке, неуклюже сползающей уже в этот момент с капота прямо в груду придорожного грязного снега, и буквально схватил ее в охапку, не дав упасть. Он подержал ее в руках, ощущая под тончайшей меховой шубкой упругое девичье тело, и мягко поставил на ноги. Она была прямо ему под рост, где-то за метр восемьдесят, и серые в темной выпушке ресниц глаза, и большой в размазанной алой помаде рот оказались как раз напротив его глаз и рта, и носа так близко, что он, будто боясь коснуться ее голосом, очень тихо спросил:

–Вы целы?

– А Вы? – на раз отшутилась она, кольнув его «далекоинадолгопослать» взглядом.

Петр оглядел машину, как бы ища повреждения, и в некотором раздумье произнес:

– Капот стал заметно чище.

Девушка, чуть отстранив его руками , перевела взгляд вниз на отвороты воротника и подол шубы. Светлая, цвета топленого молока стриженная норка была напрочь изгваздана и местами полностью поменяла свой цвет на черно- бурый с маслянистыми подтеками. И в этот самый момент они одновременно почувствовали, что стоят уже по щиколотку в грязной ледяной придорожной жиже.

– Вы куда-то очень спешили? – Лаковского все еще несло на волне неотразимой мужской галантности . Сей вопрос, кажется, предполагал идею ненавязчиво подвезти незадачливую попутчицу и возместить причиненный материальный ущерб.

Девушка оклемалась гораздо быстрее.

– Теперь у нас с Вами только одна дорога….– сердито пробубнила она.

В голове Лаковского ее фраза завершилась по-киношному пессимистично:

«Либо я веду ее в ЗАГС, либо она ведет меня к прокурору».

Но пострадавшая, на усталом выдохе, протянула очень прозаично:

– В … ближайший магазин обуви, как минимум. И сумочку с крыши можно?

Стараясь не замечать хлюпающую в туфлях воду, Лаковский направился к ожидающему с открытой дверцей «стальному другу», снял с верха машины сумочку, вдвинулся вместе с ней на сиденье и, нажав легким движением руки кнопку замка, распахнул другую дверцу для пассажирки. Она, также стараясь не глядеть на протекшие почти до колена сапоги, элегантно пронесла себя на дециметровых каблуках вдоль бока машины и по-кошачьи мягко устроилась на переднем сидении.

Петр включил обогреватель, машина плавно тронулась с места, и только тут Лаковский понял, что так и не услышал нетерпеливых гудков и сигналов сзади идущих машин. Он взглянул на часы: прошло чуть больше полутора минут с момента его внезапной остановки, а ему показалось не меньше часа.

Навскидку оценив испорченные эксклюзивного вида белые сапоги попутчицы, Лаковский подумал, что его вечерний бюджет стоимость аналогичной пары элитной обуви вряд ли выдержит. Однако, Маша, так она представилась сама, не полагаясь на его способность к звукопроизношению после обозрения ее голых коленок в порванных колготках, везде расплатилась своей VISA GOLD. Да, еще посоветовала ему купить по очень разумной цене джентельменский вариант мужских мокасин в магазине «Одежда и обувь из Италии».

Местами еще белая и пушистая, а по факту в полуобморочном состоянии шубка была сдана в ближайшую экспресс – химчистку, и, оставшаяся в одном ярко-красном длинном платье – свитере из итальянского кашемира, Маша попросила доставить ее в Дом моды на Кузнецком мосту. Так Петр узнал о ее принадлежности к миру кутюрье, подиумов и колючего света софитов.

Как-то само собой продолжилось их знакомство . Маша, прощаясь, достала из сумочки билет и пригласила его на ближайший показ «Nina Ricci in Moscow», где девочки с Кузнецкого, в том числе и она, участвовали в модном дефиле. А Петр протянул свою визитку. И оказалось, что она сразу вспомнила его имя среди организаторов мероприятия.

Они были одной крови. И эта кровь циркулировала в тусовочном кровотоке Москвы, разнося эликсир веселья, пузырьки легкого, шампанского существования по ночным клубам, театральным премьерам и приват вечеринкам «только для своих». Вскоре их уже именовали парой, и фотографии соответствующего содержания замелькали на страницах известных глянцевых журналов. Поток всеобщего любования и одобрения уже должен был вынести их к объявлению очередного громкого светского бракосочетания, но тут Маша сказала: «Ша!». Сказала так, как говорила ее тетя Лия из Одессы, когда настойчивый ухажер переходил границу дозволенных приличий. Маше нужна была карьера.

И она ушла. Ушла, «как каравелла по волнам», все забрав с собой в один день. Петр Лаковский вычеркнул этот день из своей жизни . А потом мог о нем точно вспомнить только две вещи: много боли и много спирта. Доктор из Склифа, старый школьный друг Генка Мухин, сумел как-то рассчитав по-медицински точно, посредством второго уничтожить в нем первое. И Лаковский, проснувшись наутро, почувствовал себя обновленным человеком, способным продолжать жить в отсутствии строгих Машиных глаз, шалой Машиной улыбки, дурашливых Машиных розыгрышей, в общем в полном отсутствии ее любви и его смерти.

С надежным товарищем Генкой, Петр проучился все одиннадцать лет в лучшей в Москве французской школе. Она имела простой номер 73 и очень непростую, но бьющую ключом школьную жизнь, поскольку директор оной был «непотопляемый» Юлий Цейтлин – «головная боль» начальства из Мосгороно по причине смелого новаторства в практической педагогике.

От родителей, скромных медицинских светил отечественной онкологии , Мухин унаследовал ген сострадания и вечного спасения человечества. И объектом этого спасения не раз становился Петр, росший в семье «отставного полковника», а попросту говоря, без отца. Его веселая, красивая и по молодости очень принципиальная мать так называла Петькиного папашу, поскольку дала ему полную отставку после того, как он не навестил ее в роддоме и не умилился первому младенческому крику родившегося сына.

Генка затаскивал вечно голодного школьного друга на семейный ужин, когда знал, что бесконечно пропадающие в клинике родители оба свободны от дежурства и сегодня точно будут дома. А еще тогда, когда у Петьки намечалось отсутствие любимой маман по причине очередного поиска счастья в личной жизни.

Мухинская домработница Глафира Парфентьевна, любительница накормить большое застолье, счастливо разливала по тарелкам духмяный грибной суп из заботливо собранных на даче и просушенных белых грибов. Горка румяных пирожков с мясом золотилась прямо под носом у Петьки, заставляя руку как бы невзначай ухватывать их один за другим и, раскусывая ровно пополам, складно отправлять в рот.

Все это происходило под неторопливые семейные разговоры и байки. Родители Мухины как-то совсем необидно подшучивали над ранней умудренностью их рассудительного сына. А он, крепкий, слегка флегматичный в движениях, тщательно пережевывая пищу, не сводил с собеседников пытливый взгляд темно-шоколадных глаз и задавал те самые вопросы, на которые обычно избегают отвечать взрослые.

Петру Лаковскому Генкин отец Лазарь Евгеньевич прочил блестящее будущее, рассматривая представленные на его суд нетривиальные рисунки и первые эскизы, сделанные в местной художественной школе.

И вот теперь он, Петр Лаковский, гордость и краса российского дизайна, не спеша, с балкона своего номера в розовом дворце Готшильдов – Де -Фрусси разглядывал диспозицию подготовки своих декораций для гала – представления Bal des Fleurs . Вертолет, доставивший его, чуть накренившись на взлете, быстро набрал высоту и растворился темной жужжащей пчелой в глянцевой голубизне неба над заливом Вильфранш. Залив, когда-то служивший морской базой для русского императорского флота, теперь был заполнен юркими катерами и белоснежными яхтами новой русской элиты. Поток гостей, прибывающих на этих яхтах, неторопливо вливался в аллеи парка и занимал розового мрамора ионическую анфиладу зрительского зала вдоль блистающего золотом статуй музыкального фонтана, рассаживаясь за выставленные по апсиде столики с винами и фруктами.