Запятые между нами

С Глазко

Запятые между нами

ГЛАВА 1: ХУЁВАЯ ПРАВДА О МЁРТВОМ ХОМЯКЕ

Дождь. Всегда этот ебучий дождь.

Капли стучали по карнизу, словно пытались передать азбукой Морзе: «Ты-зря-тра-тишь-вре-мя». Максим Орлов стоял у окна, сжимая в руке пластиковый стаканчик с виски. Дорогой виски. Очень дорогой. В стаканчике за два рубля.

«Почему именно „Джек Дэниелс“?» – думал он. «Потому что это идеальная метафора: дорогая жидкость в дешёвой оболочке. Как я. Как все, блять».

Он потягивал виски, глядя на тёмное окно напротив. Старик не пришёл сегодня. Свет не зажёгся. Максим почувствовал странное беспокойство – не страх, а скорее раздражение. «Нарушен ритуал. Чёрт, даже в чужой жизни я создал себе паттерны».

Внезапно – стук в дверь. Короткий, нервный. Максим вздрогнул, чуть не расплескав виски. «Кто? Никто не приходил с тех пор, как я переехал. Если не считать почтальона с квитанциями».

Он открыл дверь. На пороге – девочка. Лет восьми. В руках – пустая клетка. Глаза красные от слёз.

– Хомяк… – выдавила она. – Пропал.

Максим молча смотрел на неё. «Вот дерьмо. Вот настоящее, пахнущее, живое дерьмо. Ребёнок. Слёзы. Пропавший грызун. Идеальный рецепт для вечера, который я планировал провести с виски и своим ебучим одиночеством».

– Как звать? – спросил он, голос прозвучал хриплее, чем он ожидал.

– Аня… – прошептала она. – А ваше имя табличке нет.

– Потому что я не жду гостей, – ответил Максим. «Иди к чёрту, Макс. Скажи ей „пошла нахуй“ и закрой дверь. Сделай это. СЕЙЧАС ЖЕ».

Но он не сделал. Вместо этого он взял куртку.

– Ладно, Аня. Где видели в последний раз?

Они искали хомяка полтора часа. Проверили подвал – тёмный, пахнущий сыростью и чужими страхами. Максим зажёг телефон, светя фонариком в углы. «Почему я это делаю? Потому что она плачет? Все плачут. Мир состоит из слёз и виски. Я выбрал виски».

И тут он увидел его. Маленькое, бездыханное тельце позади старой трубы.

«Вот и всё. Хомяк мёртв. Скажи ей правду. Скажи: „Твой друг сдох. Добро пожаловать в реальный мир, детка“».

Он обернулся. Аня смотрела на него с надеждой, которая резанула больнее, чем любая правда.

– Он… убежал, – сказал Максим. Голос прозвучал чужим. – В страну вечных каникул. Там… много семечек. И никаких кошек.

Он видел, как напряжение спало с её плеч. Как появилась улыбка. «Ложь. Я подарил ей ложь. И она счастлива».

Вернувшись в квартиру, он снова подошёл к окну. Свет напротив всё ещё не горел. «Старик умер? Уехал? Или просто нашёл кого-то, с кем можно пить чай?»

Он зашёл на кухню, открыл холодильник. Три банки оливок. Все на месте. «На случай гостей».

Максим взял одну банку, открыл её. Высыпал оливки в раковину.

– Нахуй этих гостей, – прошептал он. – Нахуй.

Он пошёл в ванную, включил душ. Горячая вода. Пар. Он стоял под струями, глядя на кафель. И вдруг – удар. Кулаком. По стене. Один раз. Два.

– Почему? – его голос потонул в шуме воды. – Почему я не сказал правду?

Он знал ответ. Правда – это мёртвый хомяк в подвале. А ложь – это страна вечных каникул. И он, Максим «Циник» Орлов, выбрал каникулы. Снова. Как всегда.

Вытеревшись, он подошёл к столу. Взял блокнот. Написал: «Сегодня я солгал ребёнку о мёртвом хомяке. И это была самая честная ложь в моей жизни».

Затем он открыл ящик, достал новую пару носков. Целых. Без дыр.

«Завтра, – подумал он. – Завтра всё будет по-другому».

Он лёг в кровать. Выключил свет. Тьма. Не комфортная, знакомая.

«Старик, – мысленно обратился он к тёмному окну напротив. – Если ты ещё жив… Зажги свет. Хоть на минуту».

Свет не зажёгся.

Максим закрыл глаза. Завтра. Всегда «завтра».

ГЛАВА 2: БОРИС, ВИСКИ И ТРИ ЕБУЧИЕ ЗАДАЧИ

Дождь кончился. Наступило утро, серое и беспощадное, как похмелье после дешёвого виски. Максим проснулся с мыслью, которая билась в черепе, как мотылёк об лампу: «Завтра всё будет по-другому».

«Врёшь, как всегда», – мысленно хмыкнул он, заваривая кофе. Взгляд упал на холодильник. Три банки оливок. Молчаливое напоминание о его ебучей никчёмности.

Работа. Технический писатель. Он превращал код инженеров в слова, которые могли понять даже самые тупые пользователи. Сегодня на повестке дня были три задачи:

1. Обновить руководство по интерфейсу панели администратора.

2. Написать инструкцию по восстановлению пароля для идиотов.

3. Подготовить документ по новой функции «Умный поиск».

«Умный поиск», – усмехнулся Максим. – «Назвали бы „Поиск для долбоёбов“, честнее было бы».

Он открыл ноутбук. Первые два задания он сделал за час, вложив в них всю свою ядовитую прямоту:

«Если вы забыли пароль, нажмите кнопку „Восстановить“. Если забыли и свою почту – закройте браузер и никогда не пользуйтесь интернетом. Вы недостойны».

Третья задача не шла. Текст не складывался. Слова казались плоскими, пустыми. Максим отодвинул ноутбук. Рука сама потянулась к бутылке «Джек Дэниелс», но он остановил себя.

«Не сейчас. Сегодня всё по-другому, помнишь?»

Он вышел на улицу. Солнце слепило глаза. «Надоедливая хуйня», – подумал он, направляясь к зоопарку.

Борис встретил его на том же месте, где всегда – вися на ветке в своём вольере. Ленивец медленно повернул голову, его глаза, казалось, говорили: «Опять пришёл, псина?»

– Привет, уёбок, – начал Максим, прислонившись к ограждению. – У меня три задачи, а сделать нихуя не могу. Как твои дела?

Борис медленно почесал бок.

– Знаешь, Борис, – продолжал Максим, – эта девочка, Аня. Она сказала, что я добрый. ДОБРЫЙ. Как будто это оскорбление.

Ленивец закрыл глаза.

– Ладно, не помогай, блядь, – Максим повернулся, чтобы уйти, но замер.

Из-за угла павильона вышла Аня. В руках она держала маленький рисунок.

– Я нарисовала вас с Борисом, – сказала она, протягивая листок.

Максим взял рисунок. На нём он и Борис стояли рядом, держась за руки. У обоих были улыбки.

– Похоже? – спросила Аня.

Максим посмотрел на Бориса, потом на рисунок. Что-то ёкнуло внутри.

– Да, – хрипло сказал он. – Почти как в жизни.

Когда Аня ушла, он остался стоять у вольера. Рисунок был зажат в руке. Внезапно он почувствовал, как в голове щёлкнуло. Идея для документации.

Он быстро написал сообщение в рабочий чат: «„Умный поиск“ – это как ленивец в зоопарке. Медленный, но находит то, что нужно. Если вам нужно быстрее – идите в библиотеку, долбоёбы».

Коллеги ответили смайликами и вопросом, не перегрелся ли он на солнце. Но Максим впервые за долгое время чувствовал себя… правым.

По дороге домой он зашёл в магазин. Купил ещё одну банку оливок. «На всякий случай», – подумал он, и в этот раз мысль не вызвала привычной горечи.

Дома он открыл холодильник. Четыре банки оливок смотрели на него. Максим взял одну, открыл её. Съел первую оливку.

– Не так уж и плохо, – произнёс он вслух.

Потом подошёл к столу, взял блокнот. Написал: «Сегодня я съел оливку. И документация по „Умному поиску“ не такая уж и ебучая».

Он лёг спать раньше обычного. Перед сном посмотрел на окно напротив. Свет горел.

«Завтра, – подумал Максим, – завтра я, может быть, съем ещё одну оливку».

На этот раз мысль не казалась такой уж смешной.

ГЛАВА 3: ЕБАНЫЙ РИСУНОК И ЧЕТЫРЕ ОЛИВКИ

Рисунок висел на холодильнике уже две недели. Каждый раз, когда Максим брал виски, он видел эти кривые линии и улыбку Бориса. «Идиотский рисунок», – думал он, но не снимал.

Работа шла. Его документацию хвалили, даже тот ебучий пассаж про ленивца. Начальник сказал: «Орлов, наконец-то вы начали писать с душой». Максим едва не поперхнулся кофе.

«Душа, блядь, – проворчал он, закрывая ноутбук. – У меня её нет, как у Бориса хвоста».

Он пошёл в зоопарк. Борис сегодня был особенно флегматичен.

– Слушай, уёбок, – начал Максим, прислонившись к ограждению. – Этот рисунок… Я его не снимаю. Почему?

Ленивец медленно перевернулся на другой бок.

– Ты прав, – хмыкнул Максим. – Глупый вопрос.

На обратном пути он встретил Аню. Она сидела на лавочке и плакала.

– Что опять? – спросил он, садясь рядом.

– Мальчик из школы… сказал, что я уродина.

Максим сжал кулаки.

– Как его зовут?

– Коля.

– Ну что ж, Коля… – Максим достал телефон. – У меня есть друг, который работает в детском саду. Он может прислать фотографию, где Коля писает в штаны. Хочешь?

Аня перестала плакать.

– Вы шутите?

– В жизни нет, – серьёзно сказал Максим.

Она рассмеялась.

– Не надо. Мама говорит, что надо прощать.

– Твоя мама, видимо, святая, – пробормотал он.

– Нет, – возразила Аня. – Она просто говорит, что все люди носят раны. И те, кто обижают – носят самые большие.

Максим замолчал. Эта мысль показалась ему отвратительно глубокой.

Вечером он стоял у холодильника. Четыре банки оливок. Рисунок. Он открыл одну банку, потом вторую. Приготовил салат.

«Нахуй? – думал он. – Кому я это готовлю?»

Но руки сами накрыли на стол. Два прибора. На всякий случай.

Он ел один. Смотрел на пустой стул. Вспомнил слова Ани про раны.

– Блядь, – сказал он вслух. – Может, она права.

Внезапно – стук в дверь. Старый сосед, Пётр Иванович.

– Максим, извини… Чай есть? У меня жена в больнице, а дома одному…

Максим посмотрел на стол. На второй прибор. На салат.

– Заходи, – буркнул он. – Как раз на двоих.

Они сидели до полуночи. Пили чай. Говорили ни о чём. Когда сосед ушёл, Максим подошёл к холодильнику. Снял рисунок. Посмотрел на него внимательно.

– Нет, ты прав, Борис, – прошептал он. – Мир всё ещё говно. Но иногда… иногда в нём попадаются не только мудаки.

Он повесил рисунок обратно. Рядом прикрепил фотографию – он и Борис, которую сделала Аня на прошлой неделе.

«Завтра, – подумал он, ложась спать. – Завтра куплю ещё оливок. И, может быть, даже приглашу Петра Ивановича с женой, когда её выпишут».

На этот раз мысль не вызвала протеста. Лишь лёгкое, странное чувство… Ожидания, блядь. Предвкушения.

ГЛАВА 4: ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ГРЕХ

Дождь. Снова этот ебучий дождь, который словно вымывает из щелей памяти всё то, что ты годами пытался заткнуть виски. Максим стоял у окна, сжимая в руке стакан. На этот раз – не «Джек Дэниелс», а что-то покрепче. Что-то, что жгло горло и напоминало: ты жив, чёрт возьми. Жив и всё ещё способен чувствовать боль.

На столе лежал рисунок. Он с Аней и Борисом. Улыбающиеся рожи, солнце, зелёная трава. Хуёвая ложь, которую он сам себе позволил.

– Орлов! – крикнули с улицы.

Он вздрогнул. Голос Петра Ивановича, его соседа, резанул слух. Максим не ответил, но старик уже поднимался по лестнице, пыхтя, как паровоз.

– Держи, – Пётр Иванович всучил ему пачку пельменей. – Марина налепила. Говорит, ты какой-то худой, как жертва освенцима.

Максим взял пакет. Молча. Благодарить не стал – зачем? Благодарность рождает обязательства.

– Слушай, – старик присел на стул, отдышавшись. – Ты в курсе, что твоя подружка-то… Аня… У неё мать одна воспитывает?

Максим напрягся. Что-то ёкнуло внутри, знакомое и противное.

– Какая нахуй подружка? – буркнул он. – Она ко мне с хомяком приставала. Один раз.

– Ну, один раз, – усмехнулся Пётр Иванович. – А я тебя уже третью неделю по субботам у зоопарка вижу. Случайно, да?

Максим отхлебнул виски. Горячая волна прошла по пищеводу, но не согрела.

– Её отец, – продолжал старик, – ещё до рождения свалил. К другой ушёл. Сейчас, слышно, в Питере, новых детей завёл. А Светлана, мать-то, одна её поднимала. Тяжело, блядь, очень.

Максим смотрел в окно. На мокрое стекло. На своё отражение – нечёткое, размытое. Как будто его и нет.

– Ну и что? – его голос прозвучал тише, чем он хотел. – У половины детей отцы – мудаки. Новость?

Пётр Иванович вздохнул.

– Просто подумал… Тебе, наверное, понять её легче, чем другим.

После ухода старика Максим остался один. С рисунком. С пельменями. С мыслями, которые бились в голове, как пойманные мухи.

«Мы с тобой одной крови, девочка. Нас бросили. Оставлены с пустотой внутри, которую не заполнить ни виски, ни ебучими оливками».

Он подошёл к холодильнику. Пять банок. Уже пять. Он открыл шестую. Поставил её рядом с остальными.

– Нахуй, – прошептал он. – Нахуй этих отцов. Нахуй тех, кто бросает. И нахуй тех, кто остаётся, но не может быть тем, кого ждут.

Он взял со стола рисунок. Хотел смять – не смог. Положил обратно.

Завтра суббота. Зоопарк. Борис. Аня.

И он знал – он придёт. Потому что не может не прийти. Потому что в её глазах он видит то же, что когда-то было в его – недоумение. Боль. Вопрос: «Почему? За что?»

И он не знал ответа. Ни для неё. Ни для себя.

Он допил виски. Поставил стакан в раковину. Посмотрел на отражение в окне.

– Ты же не станешь ей отцом, придурок, – сказал он сам себе. – Ты максимум – ебучий суррогат. Временная мера.

Но где-то глубоко, под слоями цинизма и виски, шевелилось что-то тёплое. И от этого было ещё больнее.

ГЛАВА 5: СУББОТНИЙ МОРИТЕЛЬ

Суббота. Солнце светило так ярко, словно хотело компенсировать все предыдущие дни ебучего дождя. Максим стоял у вольера с Борисом, чувствуя, как похмелье медленно отступает, уступая место привычному раздражению.

– Смотри-ка, уёбок, – обратился он к ленивцу. – Опять я здесь. Как последний лузер.

Борис, как всегда, молчал. Максим потягивал кофе из бумажного стаканчика. Дешёвый, бодрящий. Как пинок под зад.

– Ты знаешь, что самое хуёвое? – продолжал он. – Я теперь знаю про её отца. Бросил, свалил к другой. Как мой, блядь. Как будто у всех мудаков одна программа: «родил – сбежал».

Он замолчал, услышав знакомые шаги. Аня подходила к вольеру. Но сегодня что-то было не так. Не та радостная девочка с рисунком.

– Привет, – тихо сказала она.

– Что случилось? – буркнул Максим. – Опять этот Коля?

Аня покачала головой.

– Мама плачет. Говорит, папа… папа опять не приедет. Обещал, но не приедет.

Максим сжал стаканчик так, что крышка чуть не лопнула. Внутри всё перевернулось. Гнев? Нет. Что-то другое. Что-то знакомое и противное.

– Слушай, – он повернулся к ней. – Твой отец – мудак. Ты это знаешь?

Аня широко раскрыла глаза.

– Нельзя так говорить!

– Почему? Это правда. Он дал слово – не сдержал. Бросил тебя – не вернулся. Мудак. Как и мой, кстати.

Он ждал слёз. Обиды. Но Аня смотрела на него с странным пониманием.

– А твой папа… он тоже обещал и не сдержал?

Максим замер. Эта хуёвая простота вопроса сразила его наповал.

– Да, – хрипло сказал он. – Обещал научить играть в хоккей. А вместо этого свалил к какой-то стюардессе.

Аня молча подошла ближе. Посмотрела на Бориса.

– Может… может, они просто испугались?

– Чего, блядь, испугались? – Максим чуть не закричал. – Ответственности? Взрослой жизни? Того, что придётся думать не только о своей ебучей заднице?

– Не знаю, – прошептала она. – Может, они просто не знали, как быть папами.

Они стояли молча. Максим чувствовал, как что-то внутри него трескается. Старая рана, которую он так тщательно заливал виски.

– Ладно, – он выдохнул. – Хочешь мороженое?

– А можно? – в её глазах вспыхнула искорка надежды.

– Можно, блядь. Только никому не говори. А то подумают, что я стал добрым.

Он купил два эскимо. Дорогих, с шоколадом. Они ели молча, сидя на скамейке.

– Знаешь, – сказала Аня, облизывая пальцы. – Ты не такой, как папа.

– Я и не пытаюсь им быть, – буркнул Максим.

– Нет, ты… ты приходишь. Даже когда злишься.

Она закончила мороженое и посмотрела на него.

– В следующую субботу придёшь?

Максим хотел сказать «нет». Хотел соврать, что занят. Что работа. Что жизнь.

– Приду, – сказал он вместо этого. – Если этот уёбок Борис не сбежит куда-нибудь.

Аня улыбнулась. Настоящей, не фальшивой улыбкой.

Когда она ушла, Максим остался сидеть на скамейке. Он смотрел на вольер с Борисом и думал о том, как легко стать тем, кого сам же ненавидишь.

Он достал телефон. Набрал номер отца. Тот, который сохранил много лет назад, но ни разу не позвонил.

ГЛАВА 6: НЕНАПИСАННЫЙ НОМЕР

Он не позвонил.

Символика была бы слишком дешёвой. Слишком пафосной. Вместо этого Максим три часа просидел на скамейке, уставившись на номер в телефоне. Потом стёр его. Не из-за гнева или прощения. Просто потому что понял: этот звонок ничего не изменит. Ни для него, ни для Ани.

На следующий день понедельник начался с ебучего совещания в Zoom. Коллеги с онлайновыми улыбками обсуждали «продуктовые метрики» и «юзер-экспириенс». Максим молчал. В голове стучало: «Он обещал, но не приедет. Обещал, но не приедет».