Сквозь Плоть

Евгений Савельев

Сквозь Плоть

Глава 1

Открыв глаза, гляжу вверх – новая смена, новый день работы в больнице, напоминающий все остальные, как брат-близнец. Белый халат – как знак достоинства и как вечное клеймо: ты избранный, тебя слушают, тебе верят, на тебя молятся и об тебя вытирают ноги, если что-то пошло не так.

В пятой палате лежит девчонка, госпитализированная буквально вчера по региональной квоте – сколиозище, прохлопанный матерью и дебилом-педиатром. До четырнадцати лет растили квазимоду, плюнув на ограничение дыхания, на одежду, висящую мешком, на трудности жизни, а потом все обосрались и забегали: «Как же так?! Ведь девочке замуж выходить, ведь ей как-то эту жизнь жить, ведь ей как-то… Вы же доктор, вы же светило, спасите, направьте, а мы уж не поскупимся!» И прочая лабуда, и житейское лицемерие, оканчивающееся в конце каторжного труда и многих часов работы, подобной пребыванию в аду, скупыми словами: «Дай тебе бог здоровья».

Я, Дарий Олегович Волков, один из последних докторов, оставшихся на берегу чести и совести, не берущий конвертов, не тянущий мзды с больных и тем более не берущий ничего с сирых и убогих, приехавших с регионов. Москва – будь она проклята – всё здесь продается и покупается. Помню, когда устраивался на работу, заведующий, внимательно прочитав мое резюме, проговорил: «Уууу, какой умный, рукастый! А чего в своей деревне Пердяево не остался? Чего в Москву полез? Здесь у нас другие нравы. И знаешь, если будешь у нас работать, то знай: с каждого квотного места в конце недели на этом столе…» – и он похлопал по столу волосатой и потной ладонью – «…вот на этом столе я должен видеть тридцать тысяч с каждой квоты. А что ты себе сверху загребешь – мне всё равно».

– Не, мне насрать, меня с самого верху крышуют.– Не боитесь, что я подментованный?

Не насрать оказалось, когда на одной из первых операций мне удалось оставить на этом берегу с довольно-таки неплохим результатом дочку местного барыги-шаромыжника. То ли нефть, то ли никель – хрен его знает. И когда всё отделение получило от рук его холуев пухлые конверты, а я равнодушно отвел глаза, он вздохнул и сказал: «Идейный, блииин… Вот ведь вымирающее племя. Проси чего хочешь – считай, золотую рыбку выловил. Всё смогу, всё сделаю – не ссы». И не зассал – попросил, чтоб дали работать и не трогали. Три звонка, шесть рукопожатий, и вот я в самой современной клинике делаю любимое дело, и нет мне никакой нужды до процессов местного Эскобара в халате. Те, кто попали в мою палату, в народе считаются счастливчиками – лечение есть, риска остаться без штанов нет.

Доктора попались мне в обойму хорошие. А всякий хирург работает не один – тут и анестезиолог, и реабилитация ранняя, и всё прочее – не простые. На одной из конференций, в самом начале своей карьеры, я на всю жизнь запомнил картинку: на слайде – огромный слон, на хоботе которого сидит мышка, и над ней подписано: «Операция», а на спине слона змеится надпись: «Реабилитация». Вот. Вся обойма мне в отделении попалась не то, чтобы странная, но конкретно с приветом.

Анестезиолог Андрюха, или, как его знала вся больница, Андрей Святославович Всегневнев, коллекционировал всякую оккультную хрень и увлекался этим не на шутку. Неженатый и не имеющий никаких интересов, кроме своего увлечения, он заставил свою комнатушку в Бирюлево огромным количеством статуэток божков, камней с эффектом магического присутствия, четок, благословленных Авалой Китешварой, и прочих «сосудов истины». И я не удивлюсь, даже если под пепельницу у него на кухне был приспособлен как минимум Святой Грааль.

Так вот, Андрюха каждый божий день одолевал меня (как единственного, кто терпел его выходки) очередным «божественной силы артефактом». Ну, вот такое хобби у человека. Или, как говорил мне мой психолог на кафедре в универе: «Каждая тварь хочет быть услышанной». Вот я и слушал его, а взамен получал первоклассного специалиста, который творил чудеса в операционной вместе со мной.

Андрюха, вбежав в ординаторскую, протянул мне очередной свой сверток, от которого, по его словам, ощутимо фонило, и который я, как его верный друг, не мог – просто никак не мог – проигнорировать.

– Не веришь мне? – обиженно протянул Андрюха и насупился.– Ну давай, показывай, что там у тебя на этот раз. – В Измайлово у шамана местного выкупил за бесценок! – вопил Андрюха, очарованно протягивая мне очередной камень с серией отверстий на нем. – Видишь, его надо держать около свежей крови, пролитой на алтарь добровольно, и он даст удивительный всплеск энергии, который не оставит тебя равнодушным, который изменит твою жизнь навсегда и откроет двери в другие миры! – Это слова того засранца, который продал тебе очередное говно?

Спорить с ним было всё равно что пинать щенка – стыдно и как-то неловко.

– Аааа, – протянул Андрей, – помню, вчера смотрел вечером: девчушка, как вопросительный знак. Да, анализы в норме, и главное – в глазах лютое желание быть и жить. Ради нее стоит поумирать за столом.– Да не переживай, спрячь эту свою божественную хреновину в халате и пошли. Сегодня на расширенный транспед при сколиозе – там кровищи будет сколько твоей душе угодно.

Часы подготовки. Свет в тысячи свечей. Момент предельной концентрации, с которого начинается твой день. При словах: «Внимание – разрез!» – и очередное от анестезиолога: «С Богом, поехали, работаем…»

Как охотник в диких джунглях, где вместо зарослей – пучки мышц, где вместо следов – стволы нервов, которые ты бережешь и даже касаешься их специальным инструментом, и то – затая дыхание. Скрип отвертки, когда ложится вдоль позвоночника металл. Позвоночника, согнутого то ли природой, то ли пофигизмом родственников, которые предпочли не видеть и не прикладывать каких-то элементарных усилий, а решили насрать на всё, а потом забегать и решить всё в одночасье. Нет правды и нет здоровья после таких объемных вмешательств. Не спорить хирургу с Богом и природой – лишь жалко пытаться корректировать то, что судьба уже решила за нас.

Пот, стираемый помощником. Отсос. Коагулятор. Острая боль где-то в желудке, когда всё идет по накатанным рельсам, но вагонетка твоего таланта вдруг виляет вбок. Ты не обращаешь на причуды своего смертного тела внимания – всё для пациента. Ты весь там, и нет ничего в мире, кроме этого, распростертого перед тобой хрупкого тельца.

Прав был Николай Иванович Пирогов в своих словах: «Не знаю, чему больше удивляться – решимости врача или доверчивости пациента».

Синие круги перед глазами при наложении последнего шва. Онемение во всем теле. И верные руки мои – самый совершенный инструмент, выкованный долгими годами учебы и бесчисленными операциями, сначала в ординатуре, потом в собственно самостоятельной работе – эти инструменты вдруг, как плети, висят вдоль тела. И воздух… Где воздух?

Крик Андрюхи рядом: «Он падает! Держите, кто-нибудь, его!»

Тишина и вселенское безмолвие сменяются многоголосыми воплями. Слепящий свет сквозь зажмуренные глаза. Ощущение сильной жажды и слабости.

Сижу на горячих досках, спина болит неимоверно. Где я? И кто эти люди в цветастых тряпках вокруг меня? Оглушительный гомон – крики ослов, верблюдов, журчание воды где-то на заднем плане. И это журчание пробуждает дикое желание опустить руки и лицо в поток и хлебать, и пить, задыхаясь, как тот самый верблюд. В натуре – как три дня по пустыне шел.

Глаза я открыл, и увиденное мне не понравилось и понравилось одновременно.

Понравилась мне высокая женщина, стоящая передо мной в багряно-красной – то ли тоге, то ли платье – с серебряным наборным поясом, завитыми и поднятыми в высокую прическу волосами и той гранью высокомерия на лице, которой обладают только очень богатые от рождения и в течение многих поколений, привыкшие приказывать, люди. Плеть в правой руке красотки – плеть с шелковыми шнурами и оголовком с массивным камнем в нем.

А не понравилось мне ощущение слабости. Тощие ручки-веточки, которые слабо шебаршали при попытках опереться на какой-то дощатый щит под моей задницей. Ошейник из тяжелого металла на моей шее и длинная цепь, уходящая к кольцу в полу, добавили всему этому налет какой-то ненужной эротики и женской доминации.

Быстрый и дисциплинированный разум хирурга моментально вычленил из окружающего меня безумия следующее: почти все слова на непонятном для меня языке я понимал, а сказать, зараза, ничего не мог. Опухший язык плотным кляпом торчал в горле, позволяя лишь сипло дышать и вяло шевелиться.

– Шесть лариссов для вас, моя госпожа, – угодливо прозвучало сбоку от помоста.– Сколько стоит этот доходяга? – презрительно процедила сквозь зубы стоявшая передо мной хозяйка жизни.

И мгновенно рядом нарисовался классический бай-работорговец из восточной сказки: брюхо, полосатый халат, кушак с кинжалом и плотная чалма над бритой и потной рожей, подобострастно разглядывающей гостью и прячущей похоть на дне своих масляных глазенок.

– Не надо грозить мне, сиятельнейшая. Четыре с половиной – и он ваш.– Эта дохлятина не стоит и двух! – Все знают, что вы приходите для покупки очередного раба-подносчика для своей работы и выбираете тех, кто слаб телом, но силен духом. Специально для вас, госпожа архонт, – пять лариссов! – Боги мне свидетели, если он сдохнет в первый же день, то я выну твои жирные потроха и набью оставшийся мешок песком!

Не дослушав эту увлекательную аукционную бредню про продажу моей тушки, я окончательно поехал от обезвоживания. В ушах тоненько запело, а весь мир поехал вбок.

Очнулся я уже в телеге – без цепей, со связанными ногами и укрытый какой-то дерюгой. В губы мне тыкалось устье бурдюка с водой – поить меня пытался тощий старикан в сером халате.

Вода, вонявшая бараньей мошонкой, но тем не менее вода, быстро привела меня в чувство, и я попытался сесть.

– Где я? – прохрипел я первое, что требовалось узнать в этой ситуации.

Что я нихрена больше не московский хирург и в мире я, похоже, в другом – я понял быстро и принял это как-то спокойно, что ли.

– Ты, несчастный, в славном городе Гатраме государства Эреброн, и купила твою никчемную жизнь младшая целительница совета архонтов Лиана Вельгар. Едем мы сейчас в ее дом, а завтра станет ясно – зря она потратила целый серебряный ларисс или нет. Если сможешь долго помогать ей в работе, то проживешь неплохую, по меркам раба, жизнь. Если тельце твое не вынесет тока энергии источника архонтов, то сдохнешь и пойдешь на корм стигам или порубим тебя и удобрим теплицы с овощами.Протянув руку, я коснулся старикашки и повторил свой вопрос: – Где я?

Охренев от предстоящих перспектив, я уловил главное: я попал в руки целительницы и даже буду как-то помогать в ее трудах. Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

К вечеру мы доскрипели на повозке до дома. Естественно, сама госпожа архонт не ехала с нами, а прогуливалась в специальном паланкине, отдельно от кульков с покупками, мешков с зерном, бурдюков с вином, рогож, кувшинов с медом, зерном и хлебами. И среди всего этого бакалейного изобилия сидел я с вытаращенными от удивления глазами.

Пыльная дорога из уплотненной глины закончилась, и тропический удушливый день тоже подошел к концу. Дом целительницы, показавшийся вдали, не особо радовал – это было достаточно обветшалое строение квадратного сечения с центральным двориком, в два этажа высотой, под черепичной крышей, с пристроями (я так понял – для рабов) с крышами уже из плотных связок камыша.

– О, архонтесса очередной черенок себе прикупила. Ставлю два медяка, что загнется за неделю.Два охранника – мускулистых крепыша, дремавших под навесом, лениво просмотрели содержимое телеги и усмехнулись, глядя на меня:

Выбежали неизбежные для любого восточного дома служанки – в платках и полосатых платьях, кто-то тощий, кто-то дородный – и быстро растащили покупки, сделанные днем, по амбарам и складам.

– Спи. Завтра хозяйка тебя попробует и решит, что да как.Меня протащил на плече тот же самый старикан, который поил водой, протащил он меня в саманный сарай с соломенной крышей и, бросив под ноги соломенную циновку и куль каких-то тряпок, пробормотал:

Утро застало меня выспавшегося и зверски голодного. Старик-слуга пришел и накормил меня из щербатой глиняной миски какой-то тюрей – чем-то средним между картофельным пюре и пшенной кашей. Пить опять дали из бурдюка с теплой, вонючей водой. Потом меня вымыли в корыте с ледяной (почему-то) водой и дали свежую одежду в виде холщовых штанов с шнурком вместо пояса. На голову мне напялили зеленую шелковую чалму.

Чувствуя себя, как минимум, маленьким Муком из сказки, я покорно плелся куда скажут и пришел, по итогу, как я понял, в рабочий кабинет целительницы.

Стены выложены эмалевой плиткой. В углах – кадки с маленькими пальмами. Шикарное кресло из красного дерева с шелковой подушечкой под седалище. И совсем нет окон – лампады коптят по углам. Длинный стол, заваленный манускриптами, какими-то бронзовыми приспособами, вроде астролябии, многочисленные пузырьки со светящимся и с мутным содержимым. И круг голой земли в углу кабинета – и это посреди пола, выложенного плиткой из песчаника в виде правильных шестиугольников. Земля была утоптанная и жутко холодная, несмотря на тропический климат и в принципе жаркий, начинающийся день.

Старик утолкал меня в центр этого куска земли в углу и знаками показал, что если я покину этот клочок, то мне придется не просто худо, а придет конкретный кирдык.

Ворвалась в кабинет хозяйка – с распущенными волосами, уже в синем платье и с каким-то нездоровым румянцем на лице. Глаза ее, ярко-зеленые, горели, как два изумруда.

– Сакхаар! – окликнула она, как я понял, старика-слугу. – Неси кувшин из источника, да поживее!– Отлично, раб-подносчик уже тут. Попробуем – сегодня должен быть длинный день и много пациентов.

Старик исчез на несколько мгновений и принес, сжимая в огромных чугунных (по виду) клещах, маленький глиняный кувшинчик с затейливой росписью по всей поверхности – причем роспись выглядела как многочисленные вдавленные от ногтей следы, прямо на сырой глине керамики. После этого кувшин обожгли, но покрасить не утрудились.

Кувшин, даже на вид неимоверно тяжелый, был поставлен у моих ног, и старикан бодро выскочил из кабинета сквозь дверь, закрытую шелковым покрывалом.

От кувшина разило смертельным холодом, и он занимал весь фокус моего внимания, как огромный груз, положенный на середину резиновой простыни. Кувшин как будто прогибал реальность под собой. И еще он звучал – самое дно среднего уха реагировало на него, как на далекий хор гнусавых голосов.

– Оооо, я уже вижу, что ты его чувствуешь. Возьми его в руки и держи, прижав к телу.Глядя, как я морщусь рядом с этим посудным образчиком, хозяйка довольно зажмурилась и проворковала:

Нехотя я подобрал кувшинчик, оказавшийся достаточно теплым и покалывающим ладони, как минералка щекотит язык.

Как только эта посудина оказалась у меня в руках, весь мир вокруг окрасился в серо-зеленые тона, и я почувствовал себя как человек-рентген. Мебель в кабинете обрела таинственные прозрачные, ребристо-пленчатые очертания, и я понял, что в ящике стола лежит каменный нож с очень острым лезвием. На дне каждой кадки с пальмой я почувствовал серые, притаившиеся камни дренажной прокладки. А оглянувшись на хозяйку кабинета, я обомлел от увиденного – МРТ в натуре, только в динамике, с послойной детализацией, наложенной на силуэт в реальном времени, и укрупнением любого участка при соответствующей концентрации.

По кишкам восточной красотки толчками перистальтики продвигалось вчерашнее дерьмо. Таинственно помаргивала асимметричная глыба печени. И пульсировало, одетое в рубашку перикарда, олива сердца. Сосуды стремили жемчужный бег крови по кругам – от сердца к легким и от него же на периферию. Волоски нервов перемаргивались то тут, то там. И огромным смарагдом полыхал мозг.

– Что, чувствуешь прилив силы? Это хорошо. Чего уставился? Смотри в пол.Охренев от этой картины, я, кажется, приоткрыл рот, чем вызвал усмешку на лице хозяйки:

По совету моей госпожи я уставился в пол и понял, что под землей проходит подземное русло реки – как мощная серебристая струя с переливами и волнами. И от моих ног к потоку воды протянулась крепкая, наподобие корневой системы, схема ходов.

– Приведи Ахтаара, он, кажется, вчера порезал ногу.Хозяйка оглушительно хлопнула в ладоши и проговорила показавшейся из-за занавески рабыне:

Один из охранников показался вскоре в дверях кабинета, глубоко поклонился хозяйке и замер в ожидании.

Протянув руку и коснувшись моего плеча, одновременно целительница направила палец другой руки на стопы охранника и пробормотала какую-то белиберду. Тонкий ручеек силы, как электрический ток, прошел по моему телу – от кувшина в руках и через тело хозяйки. Мозг мой как будто омыли свежим ветром.

– Покажи, – требовательно заявила она.Охранник переминулся с ноги на ногу и еще раз поклонился. – Спасибо, госпожа, теперь совсем не болит.

– Отлично! – выдохнула госпожа и откинулась в мою сторону в кресле. – Как себя чувствуешь? По виду вроде неплохо, голова не болит? Отлично!На поднятой в сторону нас стопе охранника красовался серый, плотный рубец, которому по внешнему виду было уже несколько недель.

Служанке после ушедшего охранника было велено привести некую Жархат, которая оказалась древней старухой с выпавшими волосами и покрытой язвами кожей.

Старуха проковыляла и села прямо на пол перед креслом госпожи. Процедура с касанием меня и протягиванием руки вперед повторилась. На глазах кожа на лице у бабки разгладилась, на коже головы пробился ежик каштановой поросли волос. На меня глядело удивленное лицо женщины лет пятидесяти, но никак не той старухи, которая пришлепала в кабинет.

– ОТЛИЧНО! – захлопала в ладоши хозяйка и пинком прогнала ее прочь.

Дальше последовал (после отбирания у меня стариком-слугой теми же неизменными щипцами кувшина, изрядно осевшего и потускневшего в плане силы) осмотр меня. Мне заглянули в рот, пощупали мои руки и ноги и, нимало не смущаясь, оттянув край штанов, был осмотрен и мой прибор – надо сказать, немаленького для такого тщедушного тельца размеров.

– Сакхаар, помой его еще разок, дай нормальную одежду и заклейми уже его. Завтра утром я возобновлю, наконец, прием пациентов – похоже, у меня появился, наконец-то, терпимый сосуд для силы.

Во всей этой ситуации мне меньше всего понравилось слово «заклейми», но хрен с ним. Глядя на мои тощие палочки-ручки, я понял, что конфликтовать с жилистым стариком Сакхааром и тем более с могучими мужиками-стражами я не смогу. Поживем – увидим.

Снова мытье в бадье. Нормальные шаровары. Та же тюря из овощей. Привычный бурдюк с вонью старого козла. И клеймо – багряный от разогрева на углях замысловатый завиток на конце длинной кочерги. Шкворчание кожи на левой половине моей груди. Удивленный взгляд старика-слуги. Он, видимо, ожидал от меня воплей или стонов, но так и не дождался.

– Крепок ты, парень. Может, и приживешься в этом доме. Жаль, недолго вы, подставки, живете-то. Самый жилистый дольше одной луны не протягивал.

Глава 2

Клеймо жгло, жгло не отпуская ни на мгновение. Не так, как раскаленный металл прижигает кожу – секунда нестерпимой боли и длинное ноющее послевкусие – это была глубокая, нудная боль, будто кто-то ввинтил мне под ребра раскаленный штопор и оставил его там, медленно вытягивая тепло, расшатывая, подергивая и проверяя – не сдох? Я сидел на циновке в своем сарайчике, стиснув зубы, и ждал, когда это закончится. Старик Сакхаар, наблюдавший за мной с каким-то странным любопытством, наконец хмыкнул: – «Не кричишь, не дергаешься, интересно…» Я не ответил. Мне было не до разговоров. Боль отнимала все внимание и забирала волю, простые раны так не болят.

– «Обычно новички воют, как щенки. А ты… Ты либо дурак, либо уже мертвец.»

– «Я просто знаю, что крики не помогут», – процедил я сквозь зубы. Смотреть на старика, просто хлопать глазами, даже думать было больно – клеймо стало центром моей маленькой вселенной. Старик засмеялся – сухим, скрипучим смехом, будто две доски терлись друг о друга.

– «Знаешь? Откуда? Я же по глазам вижу, ты же даже не понимаешь, где находишься. Скотину и обычных домашних рабов клеймят по-другому, простым железом, а тебя клеймили сталью с ледника архонтов, мне даже и трогать это клеймо в обычные дни нельзя.»

Я промолчал. Что я мог сказать? «Я – хирург из Москвы, и вчера я упал в обморок на операции, а сегодня проснулся на невольничьем рынке»? Меня бы сочли безумным. Или одержимым. А в этом мире, судя по всему, с одержимыми и безумными не церемонятся. Сакхаар плюхнулся рядом на корточки, достал из складок халата глиняную плошку с густой мазью и ткнул в мою грудь.

– «Держись, щенок. Это не просто клеймо. Это печать. Она связывает тебя с Источником.» – «Каким еще Источником?» – «Ты уже видел кувшин.»

Да, видел. Этот проклятый кувшин, который «звучал» где-то в глубине черепа. Который прогибал реальность вокруг себя. И который в руках держу только я.

– «Это сосуд. В нем – сила источника архонтов. Ты будешь держать сосуд и служить проводником, а госпожа – использовать.»

– «А что будет со мной?» Старик усмехнулся. – «Если повезет – сдохнешь быстро. Если нет… Ну, увидишь сам.»

В первую ночь меня перевели в каморку поближе к дому – крошечную клетушку с ледяными стенами, саманным полом и соломенной подстилкой, и глиняным кувшином воды у входа. Оков не было, но я и так понимал: бежать – значит, подписать себе смертный приговор. Стражи не так страшны, в мире, где одежды не так много, а клеймо на самой середине груди, мне не выжить вне дома госпожи. Я лежал, глядя в потолок, и пытался осмыслить этот бред.

Я – раб. В каком-то античном или средневековом мире, где есть магия. Или что-то похожее на нее. Меня купила целительница, которая использует меня как… что? Аккумулятор? Фильтр? Клеймо на груди пульсировало. Я прижал к нему ладонь – и вдруг почувствовал… тягу.

Тонкую, едва уловимую нить, протянутую куда-то вдаль от дома.

Я закрыл глаза, попытавшись вспомнить ощущение, посещавшее меня при удержании кувшина с силой – и увидел.

Величественная пирамида в центре города, уступы из темного камня, ступени и провалы входов в таинственные залы, но сердце пирамиды пульсировало и жило своей жизнью. Темнота. Каменный пол. И в центре – колодец. Не обычный. Он светился мутным, зеленоватым сиянием, будто на дне горел фосфор. И от него вверх тянулись тонкие нити – к другим клеймам, к другим людям. Я был не один привязан к силе источника, и, судя по тому, как слабо светились некоторые из этих нитей – не все выжили.

Меня разбудили до рассвета.

– «Вставай, подставка. Госпожа начинает прием», – бросила служанка, даже не глядя на меня. Я покорно встал, поплелся за ней.

Кабинет Лианы Вельгар выглядел иначе, чем вчера. Теперь в центре круга из утоптанной земли стоял низкий стол, а на нем – тот самый кувшин.

Госпожа уже ждала, закутавшись в синий плащ. Ее зеленые глаза сверкали холодным любопытством.

– «Ну что, раб…» – она намеренно сделала паузу, будто вспоминая, есть ли у меня имя.

– «Дарий», – хрипло сказал я.

– «Дарий? Странное имя. Но пусть будет так.» Она махнула рукой. «Встань в круг. Возьми сосуд.»

Я послушно шагнул на холодную землю, взял кувшин.

И мир взорвался.

Цвета поплыли, звуки исказились. Я видел сквозь стены, чувствовал каждую каплю крови в теле госпожи, слышал шепот земли под домом. Ощущал силуэты служанок сквозь стены.

– «Хорошо…» – прошептала Лиана. «Очень хорошо.»

Дверь распахнулась. В кабинет вошел мужчина – высокий, с перекошенным от боли лицом, и сел на скамеечку, стоящую перед креслом хозяйки.

– «Госпожа… рука…» Он протянул вперед распухшую, багрово-синюю конечность.

Гангрена. Я узнал ее сразу. Харктерная вонь, демаркационная борозда – водораздел между живой и мертвой плотью, – моя версия простая – ампутация.

Лиана вздохнула, положила руку мне на плечо – и потянула.

Из кувшина в меня хлынула сила. Ледяная. Жгучая. Чужая.

Я застонал, но удержался на ногах.

– «Терпи», – сквозь зубы бросила госпожа. Я, наивный мальчик, решил, что она обращается ко мне, но эти слова были брошены в сторону больного.

Ее пальцы сжали мое плечо, и я почувствовал, как что-то проходит сквозь меня – в нее, а от нее – в больного.

Мужчина закричал. Его кожа зашевелилась. Отпали опарыши, заселившие неплотную повязку, скрючились пальцы, с которых стремительно, как испаряющаяся под солнцем тропиков вода, пролитая на каменный пол, уходила чернота. Мясо перестраивалось, переставало выглядеть как отварная говядина. Кости, переставали быть похожи на размокший картон, вставали на место. А я… Я умирал. Каждая клетка моего тела горела. Сердце бешено колотилось, легкие отказывались дышать. И вдруг – отпустило.