Души-мотыльки

Галина Кочергина

Души-мотыльки

Души-мотыльки

«Мотылек – талисман бессмертия,

возрождения и воскресения,

способности к трансформации,

так как это крылатое насекомое появляется,

преображаясь в коконе, из гусеницы…» *

Женщина сидела на остановке автобуса и беседовала со знакомой, которую не видела больше года. Последняя с сожалением и печалью узнала, что примерно год назад ее собеседница похоронила мать. Но не это заставило ее замереть от удивления, а услышанный дальнейший рассказ.

После возвращение с похорон домой (мать женщины жила не с ней, а в соседнем городе) рассказчица решила поехать в магазин на автобусе и так же, как и сейчас, сидела на остановке. Вдруг вокруг нее закрутился-замельтешил в воздухе простенький бледненький бежево-серый мотылёк. Он смело кружился над женщиной некоторое время (автобуса не было довольно долго), а потом опустился к ней на плечо и замер. Замерла и женщина, боясь вспугнуть смелое насекомое.

Вскоре, наконец-то, из-за поворота вырулил долгожданный автобус. Женщина осторожно встала – мотылёк сидел. Она пошла к открывшимся дверям – мотылек сидел, словно примороженный. Женщина вошла в автобус, приложила карточку к аппарату для оплаты проезда, потом прошла и села на свободное место – мотылек сидел.

– Может, уснул? – подумала женщина.

Так, с мотыльком на плече, она и путешествовала целый день: сначала –  в магазин, потом – на почту и, наконец – домой. В квартире мотылёк будто вышел из спячки и, полетав по комнатам, покружив под потолком и на окнах, опустился на цветок герани, стоявший на кухонном подоконнике, и стал кушать.

– Странный какой-то, – пронеслось у женщины в голове, но дел по дому в ее отсутствие накопилось море, и она начала стирать, убираться и готовить еду. Только поздно вечером, присев с чашкой чая в кресло напротив телевизора, она вспомнила про непрошенного гостя и решила посмотреть, не улетел ли тот, потому что балконная дверь была открыта весь день. Мотылёк нашелся на том же цветке герани – он сидел тихо, сложив крылышки, и не шевелился совсем.

В последующие дни мотылек оставался на окне около цветов герани – он то порхал над ними, то сидел на соцветиях, то просто ползал по подоконнику.

А в ночь на сороковой день после похорон женщине приснилась мама, молодая, красивая, улыбающаяся:

– Дочка, не переживай, у меня всё хорошо! А ты сама живи долго и счастливо!

Утром женщина проснулась неожиданно хорошо отдохнувшая и бодрая. Сон не шёл из головы, но печали не было – осталась просто светлая грусть.

В тот день и на работе, и по дому женщину закрутило-завертело огромное количество дел, и про мотылька она вспомнила только поздно вечером. Подойдя к окну и отдёрнув занавеску, она не обнаружила крылатого постояльца. Женщина внимательно осмотрела все окна, все комнаты, заглянула под шкаф, тумбочки и диваны. Даже, включив фонарик на телефоне, осветила им все труднодоступные углы в ванной комнате.

Тщетно! Мотылёк исчез.

Женщина закончила рассказ и замолчала. Молчала и ее знакомая.

– Знаешь, существует древнее славянское поверье, что умершие люди превращаются в мотыльков и какое-то время находятся рядом с дорогими им людьми, чтобы тем было не так одиноко. Наверное, твоя мама и превратилась в такого мотылька, а потом, осознав, что с тобой всё будет хорошо, оставила тебя, попрощавшись во сне. – Наконец, прервала молчание знакомая.

– Я тоже так подумала, – ответила женщина. – О, вот и наш автобус! Ты сейчас располагаешь временем? Может, поедем ко мне и попьём чаю?

– С удовольствием! Мы так давно не виделись.

* Информация с сайта: http://bibliotekar.ru/fen/15.htm

Ради любви

Я сижу у постели женщины, которую люблю больше жизни, держу её за руку и молюсь, уже даже не знаю, кому, чтобы она просто открыла глаза. Из-за неё я нарушил договор со Смертью, который заключил очень, очень давно.

Но… до утра время есть, и я могу мысленно подвести итог своей жизни.

Меня когда-то звали Парацельс. Родился я ранней осенью в конце пятнадцатого века в Швейцарии в семье врача, происходившего из старинного, но обедневшего дворянского рода. Мать работала медсестрой в аббатстве. Именно в семье я получил прекрасное образование в области медицины и философии. А к восемнадцати годам уже знал основы хирургии, терапии и хорошо ориентировался в основах алхимии.

Мы жили не богато, но и не бедствовали. А потом в город пришёл страшный мор. Отец и мать, не жалея себя, старались помочь всем заболевшим. Толком не спавшие, не имевшие порой времени даже поесть и умыться, они ходили из дома в дом и старались если не вылечить, то хотя бы облегчить последние страдания людей. Я помогал родителям, как и чем мог.

Когда мор пошёл на убыль, и мы уже облегчённо вздохнули, заразился и через два дня умер отец. А на следующий день после его похорон слегла мама. Я сидел у её постели, держа за руку, и горько плакал. Комната была погружена во мрак, но самым тёмным было место почему-то именно у изголовья кровати мамы. Вот тогда-то я и воскликнул, глядя куда-то вверх, что отдал бы даже душу дьяволу, лишь бы уметь вылечивать любые болезни.

И меня услышали. Только не дьявол. В изголовье маминой кровати что-то зашебуршало, мрак вытянулся к потолку, и я увидел прекраснейшую женщину в чёрном платье. Её лицо было бледным, огромные чёрные глаза сверкали, как звёзды, а алые губы блестели и плотоядно улыбались.

– Здравствуй, милый мальчик! – нежно проворковала незнакомка.

– Здравствуйте, – спокойно ответил я, почему-то совсем не испугавшись. – Вы кто?

– Я – Смерть. – просто ответила женщина. – Я пока гощу в твоём городе. У меня здесь очень много работы. А потом… потом я пойду ещё куда-нибудь. Кстати, у меня есть имя, как бы странно это ни звучало. Меня зовут Стелла. – Я молчал и с просыпающимся в сердце ужасом смотрел на прекрасное, но какое-то потустороннее и жестокое лицо. – Не бойся. Я не обижу такого красавчика. Наоборот, я предлагаю тебе сделку.

– Сделку? Какую?

– Ты мне нравишься. Я наблюдала за тобой все эти дни. У тебя доброе сердце, и ты действительно старался помочь всем этим людям. Так вот. Ты станешь знаменитым непревзойдённым лекарем. Я позволю тебе спасать даже самых безнадёжных больных. Но… если ты войдёшь в комнату к больному и увидишь, что я сижу у его ног, человек – твой, а если я сижу в изголовье кровати, как сейчас, человек – мой.* Ну, что, договорились?

– Да. А что ты потребуешь в качестве оплаты?

Стелла засмеялась и, приблизившись, взяла меня за руку:

– Во-первых, если ты всё же осмелишься лечить того, у кого я – в изголовье, ты сам займёшь его место, и я уведу тебя с собой. Ну а, во-вторых, договор принято скреплять…

– Да, я слышал…. Я должен кровью подписать пергамент.

– Фу, как грубо и старомодно. Это только необразованные деревенщины из Ада так поступают. Я же предлагаю тебе более приятный способ. Проведи эту ночь со мной. Как и все последующие ночи, когда спасёшь безнадёжных людей. Тебе понравится, я обещаю.

Я ещё раз посмотрел на женщину. Она, безусловно, была красива и, что уж тут скрывать, мне понравилась. Поэтому я первым сократил расстояние между нами до… ничего и поцеловал её в губы.

Утром я очнулся в своей комнате и даже сначала подумал, что видел ужасно-прекрасный сон. Но на моей подушке остались чёрный длинный волос и золотой медальон с надписью «Непревзойдённому врачу всех времён и народов». Я надел его на шею. А потом решил уехать из своего родного города навсегда.

С начала шестнадцатого века я много путешествовал и посещал различные университеты Европы, участвовал в качестве медика в военных кампаниях, наведывался во Францию, Англию, Шотландию, Испанию, Португалию, Скандинавские страны, Польшу, Литву, Пруссию, Венгрию и многие другие земли и страны.** Я бесстрашно входил в города и селения, охваченные самыми ужасными болезнями, и выходил из них победителем.

Порой я встречал там Стеллу, а иногда и сам искал её. Мне было одиноко, и ей, видимо, тоже. И тогда мы бросались в объятия друг друга, пытаясь согреться в огне страсти и таким образом хоть на немного прогнать одиночество из сердца.

Смерть не обманула. Я действительно спас очень многих. Но иногда, увидев её у изголовья, я просто выходил из комнаты и разводил руками: «Медицина здесь бессильна».

В своих странствиях я собрал много полезных сведений, причём не только от врачей, хирургов и алхимиков, но и общаясь с палачами, цирюльниками, пастухами, повитухами и предсказателями. Я черпал знания и от великих, и от малых, у учёных и среди простонародья; меня можно было встретить в компании погонщиков скота или бродяг, на проезжих дорогах и в трактирах, что послужило поводом для жестоких упрёков и поношений, которыми в своей ограниченности осыпали меня враги.

Однажды «настоящие» врачи из Нюрнберга ославили меня как мошенника, шарлатана и самозванца. Чтобы опровергнуть их обвинения, я попросил городской совет доверить мне лечение нескольких пациентов, чьи болезни считались неизлечимыми. И я излечил каждого за короткое время, не прося никакой платы.**

Проносились века… Стелла подарила мне бессмертие, а иначе наш договор с моей смертью прекратил бы своё действие, и она осталась бы без своей любимой игрушки.

Я по-прежнему много путешествовал, писал, лечил, исследовал, ставил алхимические опыты, проводил астрологические наблюдения. Я сменил много имён, порой даже забывая, как звался когда-то.

В двадцать первом веке я поселился в шикарном доме, в пригороде Лондона. У меня здесь и кабинет, и лаборатория, и библиотека. Я работаю хирургов в местной больнице. И обо мне идёт слава как о враче, у которого не бывает смертей вообще. Теперь меня зовут Вик Редден.

И вот однажды впервые в жизни я влюбился. В весёлую девушку, которая работала посменно в моём любимом кафе, расположенном недалеко от моего дома. Я узнал, что она – студентка, и таким образом оплачивала свою учёбу.

Мне показалось, что ей я тоже понравился. Она очень краснела и заикалась, когда подходила к моему столику и брала заказ. Но я не осмеливался заговорить с девушкой, так как знал, что Стелла – очень ревнивая, и уже на протяжении многих веков не раз убирала соперниц с дороги, хотя я и не особенно огорчался, потому что просто не любил их.

Но сейчас совсем другое дело… Я люблю впервые в жизни! Я люблю эту рыжеволосую красавицу. И я хочу… Господи, как же я хочу, чтобы она стала моей женой, жила со мной и, не отрываясь, смотрела на меня своими необыкновенными глазами цвета фиалок.

Меня вызвали в три ночи в больницу. Какой-то пьяница сбил девушку, когда та шла по тротуару. Я быстро добрался до больницы, переоделся и пошёл в приёмный покой.

Моя любимая лежала на каталке без сознания. Стелла, видимая только мне, сидела у её изголовья и торжествующе улыбалась. Я, не дрогнув, бросил на неё быстрый взгляд и спокойно произнёс:

– Немедленно в операционную. Я спасу эту девушку.

Смерть побледнела (если такое вообще было возможно), улыбка исчезла с её лица и превратилась в гримасу ненависти:

– Ты помнишь, что будет, если ты спасёшь её?!

– Я готов, – ответил я и ей, и себе, и окружающим.

Операция длилась десять часов. У девушки три раза останавливалось сердце. Но я вытащил её! Я смог!

И вот уже два часа сижу у постели женщины, которую люблю больше жизни, держа за руку, и молюсь, уже даже не знаю, кому, чтобы она просто открыла глаза. Из-за неё я нарушил договор со Смертью, который заключил очень, очень давно.

Как только она откроет глаза, я навсегда уйду со Стеллой, ибо уже давно принадлежу её миру и ей самой. Вот она. Стоит с торжествующим видом у двери в палату и тоже ждёт…

Вдруг вся палата озаряется золотым светом, и прямо между мной и Смертью появляется… моя мама. Она выглядит молодой и красивой, такой, как я её видел, когда был маленьким. На ней золотые развевающиеся одежды. Белоснежные волосы заплетены в длиннющую толстую косу, переброшенную на грудь.

Смерть вздрагивает и вжимается в стену:

– Любовь?! Зачем ты здесь?

Мама улыбается и подходит ко мне. Она кладёт одну руку мне на плечо, другой ласково проводит по моему лицу, и я чувствую, как усталость, тревоги и одиночество уходят из души, из сердца, из ума.

Потом мама смотрит на Стеллу и говорит:

– Да, ты не ошиблась. Теперь я – Любовь. Не беспокойся, я не собираюсь разрушать ваш договор. Я не имею на это право. Но предлагаю тебе провести небольшой эксперимент, ведь ты же это любишь.

Стелла произносит заинтересованно:

– Эксперимент? Какой?

Мама гладит меня одной рукой по голове, а второй сильно сжимает плечо, тем самым заставляя не влезать в их разговор:

– Ведь, Смерть, это ты всё подстроила: и этот несчастный случай с Валери, и этот вызов на операцию, потому что могли позвонить любому другому хирургу. Но тебе был нужен именно мой сын, так как ты поняла, что впервые в жизни он влюбился. А ты, ох, как не хочешь терять его во всех смыслах и ипостасях. Но… никто же не знает, любит ли его Валери. Поэтому я предлагаю следующее: если девушка придёт в себя и никак не отреагирует на то, что Вик сидит рядом, то тогда – ты вправе забрать моего сына и делать с ним всё, что и как тебе заблагорассудится. Но… если Валери как-то обозначит свою симпатию по отношению к моему сыну, то тут уж извини, дорогая. Любовь – это моя епархия, и ты – бессильна.

– Договорились, – проскрежетала Стелла и как-то на глазах даже постарела. – Но при втором исходе дела я заберу его бессмертие. Он станет обыкновенным смертным со всеми вытекающими последствиями.

Я встал, скинув мамины руки, гордо выпрямился и громко произнёс:

– Я не хочу бессмертия с тобой, – и опять сел на стул около кровати Валери, взяв её руку.

От моего громкого голоса девушка застонала, дёрнулась и… открыла глаза. Сначала её взгляд был мутным, зрачки метались из стороны в сторону. Потом сознание прояснилось совсем. Она посмотрела на потолок, на кровать, на наши сплетённые руки и перевела взгляд на меня. Я замер…

На лице Валери появилась такая искренняя счастливая улыбка, глаза засияли, и она шёпотом произнесла:

– Я не хотела умирать, не сказав, что люблю тебя!

Я наклонился и припал губами к её губам. И мы остались в этой комнате вдвоём…

* Отсыл к сюжету сказки Г.Х. Андерсена «Соловей»

** Информация взята из Википедии

Простое чудо

О Белом Рождестве* мечтаю я,

Его я видел и знаком давно.

Когда все ёлки в блёстках от дождя,

И звон от бубенцов летит в окно.**

Канун Рождества. Марк Ольховски стоит с бокалом мартини у окна и смотрит, как медленно, лениво и печально падает снег. Да, синоптики обещали, что в этом году Рождество будет белое. Не ошиблись.

А вот друзья Марка, поздравляя его в этом году с днём рождения и желая, наконец, встретить свою половинку, – как раз наоборот. Год заканчивается, и встретить кого-то, видимо, не судьба, потому что уже половина одиннадцатого, а из дома он выходить никуда не собирается, нет настроения. Остаётся только сделать две вещи: допить этот бокал и пойти дописать портрет женщины своей мечты (после рождественских каникул его надо будет показать профессору на экзамене).

Художник зажмуривается, залпом допивает содержимое бокала, идёт в свою мастерскую, бросив взгляд на уснувшего под ёлкой сенбернара. И что все заладили, мол, один да один. У него есть Тоби. Вот пёс точно его никогда не покинет!

Марк подходит к мольберту и думает о фоне, на котором напишет портрет. Пусть будет бело-серебристый! Так. Какие у него приоритеты во внешности?

Конечно, каштановые волосы (в которые он бы зарылся пальцами и носом) и фиалковые, как его любимые цветы, глаза (меняющие оттенки в зависимости от настроения владелицы). Немного вытянутое милое личико. Нежные манящие губы, которые так и хочется целовать, не отрываясь.

А одежда? Да разве она так важна? Пусть хоть растянутый свитер и длинная в пол мешковатая юбка (хотя их на портрете всё равно не видно).

Однако он увлёкся. Портрет готов, а на часах уже 23.45. Наверное, надо будет открыть шампанское через пятнадцать минут, а сейчас почистить хоть пару мандаринов, да вскрыть коробку конфет, подаренную заботливой сестрой.

И тут раздаётся звонок во входную дверь. Марк с недочищенным мандарином, даже не посмотревшись, как обычно, в зеркало, в рубашке на выпуск и старых джинсах (вся одежда в свежих пятнах краски) идёт в прихожую и, не взглянув в глазок, спокойно открывает дверь. Мандарин падает на пол, челюсть – туда же.

На пороге запорошенная снегом, усталая и продрогшая женщина с портрета, мило улыбается, краснеет и, запинаясь, говорит:

– Ради бога, простите меня. Я – ваша новая соседка, – и она показывает рукой на дверь напротив квартиры Марка. – Но сегодня, возвращаясь от мамы, я то ли забыла у неё ключ, то ли потеряла. Может, вы поможете мне взломать замок на моей двери?

Марк, наконец, отмирает, шире распахивает дверь и говорит:

– Проходите. Ведь сегодня Рождество. Дверь подождёт до утра. Вы устали и замёрзли. Мне будет приятно встретить праздник в вашей компании. Кстати, я – Марк.

– Гала… Галина. Спасибо! А я не помешаю вашей семье?

– Я живу один с собакой.

Помяни чёрта! В прихожую заваливается Тоби и, прыгнув на Галину, начинает вылизывать её лицо, при этом так оглушительно гавкает, словно репетирует рождественские гимны.

– О… А вы ему понравились! Проходите! Раздевайтесь.

Марк и Гала идут на кухню. На часах 23.56. Художник ставит на стол бокалы, кладёт коробку конфет и быстро очищает два мандарина. Потом достаёт из холодильника шампанское и лихо – пробка в потолок, и стол залит пеной – открывает ёё.

Часы начинают бить, отсчитывая последние мгновения уходящего года. Марк разливает шампанское и, не отрываясь, смотрит на Галу. Та не отрывает взгляда от художника.

Они берут бокалы, чокаются. Хрусталь нежно звенит в унисон со звоном радости, которая бьётся ключом в их сердцах и пузырьками бурлит в крови –то ли от возбуждения, то ли от шампанского, которое они выпивают на брудершафт. Никто из них не предложил этого, просто руки сами поднялись и практически завязались в узел.