Mitis impotentia

Вадим Индриков

Mitis impotentia

Всё было как всегда. Он и Она должны были встретиться в автобусе.

Он и Она, почти всегда, за исключением выходных и редких будних дней, оторванных от производства, и отданных в объятия семейным обстоятельствам, встречались в этом автобусе. Их встречи происходили в одно и то же время: примерно в семнадцать пятнадцать. Автобус ходил по определённому расписанию, и именно в это время он приезжал за работниками, окончившими дневную смену.

Он садился на первой остановке в маршруте движения автобуса, Она садилась на второй – следующей остановке. До города было одиннадцать километров, и завод нанимал автобусы для удобства перемещения своих рабочих и служащих: как с мест работы до дома, так и наоборот – из города на завод.

Обычно подавали какой-нибудь один из двух типов автобусов. Первый тип был просторным внутри, с минимумом сидячих мест, с максимумом стоячих, и к тому же приспособленным к перевозке инвалидов. Второй тип автобуса был с большим количеством сидячих мест, и узким проходом между двумя рядами кресел. Когда приезжал такой автобус Он садился сам, и занимал соседнее сидячее место для неё. Это было здорово! Они сидели всю дорогу рядом, говорили друг с другом вполголоса – почти интимно, как ему казалось. Её глаза, её губы были так близко, и Он упоённо смотрел на её, такое близкое, лицо, от восторга и волнения порой не понимая что Она говорит, потому и отвечал ей невпопад; а иногда, залюбовавшись, и вовсе не отвечал на её вопросы. В летнее же время (а именно такое время было сейчас) их руки, не прикрытые рукавами, соприкасались, и то, что Она не береглась этих соприкосновений, не отстранялась от него, будоражило его душу и будило фантазию. Но такие поездки были очень редки. Куда чаще приезжал автобус с малым количеством сидячих мест, и именно такой автобус прибыл на остановку сегодня.

Он зашёл в салон через среднюю дверь, встал у окна, напротив этой двери и приготовился так ехать всю дорогу – стоя. В таком автобусе Он всегда ездил стоя. Считал стыдным суетится ради приобретения редких сидячих мест, стеснялся сидеть, когда рядом стояли женщины, вошедшие в автобус на более поздних остановках, сосредоточенно смотреть в окно, избегая встречи с их взглядами, или притворяться спящим.

Автобус тронулся и быстро набрал хороший ход. Глухо урча мотором и поднимая за собой шлейф дорожной пыли, он лихо двигался к следующей остановке.

Его лицо было обращено вперёд – по ходу движения автобуса. Благодаря большим окнам, обзор из автобуса вперёд и вправо был прекрасным, так что, подъезжая к следующей остановке, Он мог запросто увидеть там ли Она, среди других ожидающих автобус людей, или её нет. Её фигура всегда была легко узнаваема среди других фигур. Его сердце начинало учащённо биться, когда Он видел в приближающейся толпе знакомую одежду и её мелированную причёску.

Порой его ожидание было обмануто, взгляд не находил между других людей знакомые очертания и цвета. Тогда ему становилось грустно, а потом обидно. Грустно потому, что ему приходилось ехать всю дорогу без неё, в обнимку с этой грустью. Обидно потому, что Он знал: муж иногда подвозит её домой. Несколько раз видел своими глазами, как Она деловито, и, нарочито не торопясь, садится к мужу в машину, говорит с ним, белозубо улыбаясь, и целует в его довольные уста. Он несколько раз видел это сквозь окна автобуса, в котором, проезжая мимо её остановки, оставался наедине со своими, опрокинутыми навзничь, приятными ожиданиями. И Она, при этом, ни разу не подняла глаза на проезжающий мимо автобус, не вглядывалась в его окна, хотя наверняка знала, что Он смотрит через эти окна на неё, на её мужа и на их взаимные улыбки и поцелуи.

Но были и более вопиющие выходки с её стороны. Было и такое, когда Он занимал ей сидячее место, и уже млел в ожидании приятной поездки, как вдруг, Она, вошедши в автобус на своей остановке, проходила мимо него даже не взглянув в его сторону, и садилась на другое свободное место, рядом с каким нибудь угрюмым дядей лет пятидесяти пяти. И вид при этом у неё был спокойно-независимый, и даже несколько презирающий ту окружающую обстановку, к которой, без всякого сомнения, принадлежал и Он.

Когда это произошло в первый раз, это сильно сконфузило и даже испугало его. Он думал, что их хрупкое, на тот момент, знакомство, закончилось. Но на следующий день, когда Он в отместку, приготовился ответно не смотреть в её сторону, и уж тем более не встречаться с ней взглядами, Она сама, вдруг, как ни в чём не бывало, подошла к нему и завела беззаботный разговор. Когда это случилось в другой раз, это уже не пугало его, но ужасно злило. Ему хотелось подойти к ней и сделать едкое замечание, а, если бы Она заговорила с ним отстранёно или неприязненно, то наговорить ей гадостей, да так громко, чтобы слышал весь автобус. Но Он всегда сдерживал и подавлял это желание, будучи от природы добрым человеком. Он даже не знал, какие бы гадости ей говорил. Он просто представлял свою жёсткую речь, и её изумлённое лицо. Свою жёсткую речь Он представлял не как слова несущие смысл, а как своё жестокое лицо с чётко открывающимся ртом, а что это будут за слова… Да и не уверен Он был, что сумеет придать своему лицу жёсткое выражение.

Тем временем автобус подъезжал к следующей остановке. Взгляд привычно отметил в толпе людей её русые волнистые волосы, мелированные широкими светлыми пёрышками, и знакомые – розово-сиреневые – цвета её лёгкого летнего платья. Лицо у ней было обращено к подъезжающему автобусу и ему показалось, что Она напряжённо всматривается сквозь широкие окна, внутрь салона. Его взволновала мысль о том, что, возможно, Она пытается увидеть его среди других пассажиров, и при этом волнуется, также как и Он, переживает по поводу их встречи.

Он окинул взглядом салон автобуса,словно пытаясь заранее определить куда она может от него улизнуть. Сегодня шансов избежать встречи с ним у неё было очень мало. Не только все сидячие места были заняты, но и в проходе между сиденьями густо стояли люди. Более или менее свободное место было только рядом с ним, и ещё на задней площадке, но там Она ехать не будет – слишком тряско; до сегодняшнего дня Она никогда не ездила на задней площадке, – Он не помнит такого случая.

Автобус остановился, двери открылись, и люди стали входить в салон. Она зашла в автобус почти последней (Он было подумал, что она вообще не зайдёт) и взгляды их встретились. Он напрягся, но Она стала пробираться прямо к нему, и от сердца у него отлегло. Как только Она достигла его, автобус тронулся.

Он посторонился, пропуская её к окну, и, улыбаясь, произнёс:

– Привет!

– Привет, – сказала Она, также слегка улыбнувшись в ответ.

Сегодня Она была, как ему показалось, явно расположена к общению с ним. Они стояли сейчас так близко друг к другу. Она была ниже его примерно на голову, и Он смотрел сверху в её серо-зелёные глаза, обращенные вверх – навстречу его взгляду. Сердце его учащённо билось, ему показалось, что было в этих взглядах – её, обращенного вверх, и его, обращенного вниз, что-то романтическое, и даже эротическое: снизу – женская податливость, сверху – мужская напористость.

– Отработала? – приветливо улыбаясь спросил Он.

– Отработала, – ответила Она, и отвела свой взор.

– Устала? – Он проявил участие.

– Немного устала, – jна отвечала на его вопросы, задумчиво глядя в окно автобуса.

– Сегодня правда какой-то нудный день, я сам еле отработал.

Ему почему-то показалось, что Она была утомлена, и отзывается о прошедшем рабочем дне с неудовольствием, и Он решил ей подыграть.

– Да нет, день такой же как всегда, только душновато.

– До обеда, вроде, ветерок дул.

Он всё пытался плести нить беседы; просто хотел, чтобы Она говорила с ним.

– Я его не заметила, – Она пристально, с лёгкой усмешкой, посмотрела ему в лицо, и чётко произнесла, – я редко выхожу из цеха, а устала я от того, что день такой же как всегда!

Он отвёл взгляд, и стал смотреть в окно; нить разговора оборвалась. Его смутила её довольно резкая реакция на его – вполне безобидные – слова. «Надо быть осторожным», – подумал Он. Подумал спокойно. Он уже знал основные черты её непростого характера, во всяком случае те, которые Она демонстрировала уже несколько раз, и знал, что эта резкость ещё не означает конца общения.

Автобус ехал вдоль завода. Рядом с дорогой тянулся кирпичный заводской забор, за забором возвышались заводские корпуса, выкрашенные в унылый бледно-жёлтый цвет. Пейзаж, виденный им бесчисленное количество раз, местность, примелькавшаяся до потери её восприятия.

Ему хотелось продолжить беседу, но Он уже услышал жестковатую нотку в её голосе, и эта нотка не добавляла простоты в их общение. С чего начать? Простое его высказывание Она может проигнорировать, и её молчание будет сгущать его конфуз. Придётся задавать вопросы непосредственно обращаясь к ней. Он знал её уже достаточно, и робел задавать ей вопросы поперёк этой жёсткой нотки. Она была с характером, а Он был для неё слишком посторонним, чтобы она эту нотку смягчала.

И всё таки Он попробовал, – желание говорить с ней пересилило чувство страха перед её неудовольствием.

– Что будешь делать дома? – спросил Он нарочито весёлым голосом, – домашние заботы после небольшого отдыха?

– Да, но только после очень небольшого – ответила Она, и, снова пристально и с усмешкой, глядя ему в лицо, добавила, – женщины не могут себе позволить отдыхать долго, в отличии от мужчин.

– Мне тоже не придётся долго отдыхать, – сказал Он несколько поспешно, словно торопился оправдаться перед ней, – надо за банками в гараж сходить.

– За банками? – задумчиво глядя на него переспросила Она, и затем, оскорбительно безразлично добавила: – жена заставляет?

– Попросила… – промямлил Он в ответ, и почувствовал, что начал краснеть.

– А я сама себя заставляю, – печально сказала Она, отворачиваясь к окну и снова уходя в задумчивость.

Он сконфужено замолчал. «Что за чёрт? – раздражённо подумал Он, – Зачем Она спросила про жену?» Внезапно Он разозлился на самого себя: «Дались тебе эти банки, домохозяин хренов!»

Он мысленно пытался найти какие нибудь нейтральные темы, по поводу которых можно было вновь начать разговор. Но всё приходившее на его ум было либо мелочным, либо вовсе неприемлемым. Работа? Ей будет не интересно. Она никогда не рассказывала как ей работается, и всегда переводила разговор, когда Он пытался рассказать о своей работе. Прошедшие выходные Он провёл на Хопре, у бабушки в Сковородино. Рассказать? А вдруг спросит один Он туда ездил или нет? Опять жену помянет. Смешные выходки детей? Ему почему то не хотелось говорить ей про своих детей, дети были свои и родные, а Она …

Он смотрел на профиль её головы. Она была серьёзна; глазами стального цвета провожала проплывающий за окном пейзаж. Её лицо было по-взрослому красивым. Вспомнил её насмешливый взгляд, ухмылочку на губах. Нет, Он не будет ей рассказывать про своих детей.

Автобус выворачивал на центральную магистраль, пронизывающую весь город от начала до конца. На повороте, на дорожной выбоине, автобус качнуло, стоящие в салоне люди качнулись вместе с ним, и крепче ухватились за поручни.

Он воспользовался этим как поводом начать разговор. Спросил, как будто ни к кому особо не обращаясь, когда закончится это безобразие с дорогами. Она не стала, к его радости, игнорировать этот вопрос, и ответила, что видимо никогда, пока в администрации области работают те люди, которые – на данный момент – там работают. Он поспешно согласился, сказав: «это точно», – и добавил, что хорошо хоть центральную дорогу отремонтировали, не на всём протяжении, но, по нищете нашего региона, и это неплохо. Она же ответила, что в их квартале вообще дороги ужасные, и их (её и мужа) машина, месяца два назад, на выбоине, зацепилась глушителем, и порвала выхлопную трубу. Он, про себя, отметил, что это ею было сказано так, как будто машина, сама управляя собой, задела что-то выхлопной трубой, но ничего не было сказано о том, кто сидел за рулём. Ранее Она говорила что боится водить машину, значит – сделал Он вывод – за рулём сидел её муж.

Он автоматически подметил глупость её мужа, нёсшегося как бешеный по плохим дорогам их квартала, вслух же сказал, что, скорее всего, асфальтирование внутриквартальных дорог это несбыточная мечта, которой, при их жизни, не суждено воплотиться в реальность; на асфальтирование основных магистралей денег не хватает, а наш президент, таким управленцам в кавычках, как команда нашего губернатора, больших денег не доверяет, и видимо неспроста!

Поскольку разговор принял политический характер, Она заметно оживилась. Помянула воровство во всех эшелонах власти. Перечислила чиновников из городской и областной администрации, фамилии большинства которых Он никогда не слышал, а Она, было заметно, очень интересовалась их личностями, и тёмными делишками, творимых этими личностями. В этих её обличительных речах проскальзывали и положительные моменты, но всё через частицу «хоть», и через союз «но». Например, выводя на чистую воду депутата городской думы К…ва, Она говорила: – «он хоть и построил в трёх дворах детские площадки, но на его зарплату, да на то что он получает за лоббирование, можно было в тридцати трёх дворах детские площадки построить!»

Она разволновалась. Он заметил лёгкую испарину, трогательно выступившую над её верхней губой. Он радовался, что Она хочет его внимания, и Он слушал и не слышал её, пытался представить о чём ещё, так прекрасно разгорячившись, Она могла бы говорить. Если бы Она, в таком волнении, говорила бы о чём нибудь другом, – о чувствах…

В лицо ему вдруг ударил луч, клонившегося к закату, солнца. Внезапно, Он словно попал в иной мир: запах её духов, мельчайшие капельки пота на её коже, ложбинка между двух грудей, видимая в вырез её платья, её голос и луч солнца, вдруг ударивший в глаза, всё это отодвинуло серую и плоскую будничную повседневность его жизни. Мир стал цветным, объёмным, полным оптимизма и радостным ожиданием счастливого будущего! Он чувствовал его где-то на грани восприятия, почти уже дышал им! Но это ощущение длилось всего миг; немного порадовав своей светлой полнотой, оно тут же начало сворачиваться. Суровая реальность быстро отвоёвывала утраченные позиции. Лёгкое и радостное ожидание чего-то необыкновенного сменилось серьёзностью и озабоченностью существующего. Почему-то вспомнился Минск, в котором Он был в прошлом году с семьёй, словно сознание пыталось яркими воспоминаниями продлить быстро промелькнувшее приятное состояние. «Может рассказать про Минск?» – подумал он. Рассказать о том какой это ухоженный и красивый город. Но Он тут же вспомнил, что уже рассказывал ей про него, и даже несколько раз, и чувство какой-то тягучей безысходности охватило его. Он предчувствовал продолжение обыденного, неинтересного разговора.

Движение автобуса стало заметно замедляться. Она продолжала говорить уже более спокойным тоном, с какой-то тихой тоской глядя в окно, и, медленно объявляясь из своего короткого выпадения из действительности, Он услышал конец её фразы: – «но … ведь воруют, воруют же».

«Коррупция!» – произнёс Он одинокое слово, ставшее символом и бичом настоящего времени; выговорил бестолково и задумчиво, словно хотел его просто выговорить.

Автобус, постепенно замедлявший ход, наконец остановился. Двери разъехались, за ними оказался бритый наголо, сильно загоревший, уже не молодой мужчина, – единственный обитатель остановки на данный момент. Одет он был непринуждённо: в красную выгоревшую футболку, заправленную в сильно потёртые голубые джинсы; поясной ремень на них отсутствовал. «Наверное какой нибудь командировочный, – мобильный, сменный пролетарий», – подумалось вдруг, и Он обратил внимание на резиновые пыльные шлёпки мужчины, и торчащие из них грязные пальцы ног.

– До какой остановки едете !? – заорал мужчина в салон внезапно сильным голосом.

– До 117-й школы, – хором ответили ему пассажиры автобуса.

Мужчину не удовлетворил такой ответ, и он отошёл от двери. Автобус, заревев мотором, тронулся, на ходу закрывая двери. Он быстро набрал ход, словно пытался возместить время, потерянное на какой-то глупый пустяк. Дорога была хорошей, ровной, отремонтированной, несмотря на повальное воровство и коррупцию.

Вечерело. Солнце клонилось к закату, но жарило сильно,– жгло через стекло окна.

– По моему такой дыры как наш город во всей стране не сыщешь, – заявил Он машинально, заметив, что Она молчит, и снова с тоской вспомнил, что и эту фразу Он говорил уже не один раз. Его охватила неловкость, почти паника, за этот свой прокол. Она молчала. Он почувствовал каплю пота выскользнувшую из подмышки и побежавшую по рёбрам.

– Это по сравнению с Москвой? Или с Минском? – наконец спросила Она, и при этом продолжала не отрываясь смотреть в окно.

– Это по сравнению даже с Воронежем, – ответил Он, хотя в Воронеже никогда не был, слышал о нём от своей жены, у которой там жила двоюродная тётка.

Она ничего на это не сказала, видно проплывающий за окном пейзаж, и собственные мысли занимали её больше. Автобус гнал на полной скорости, ветер залетал в открытые форточки, приятно охлаждал кожу, трепал волосы. Пассажиры: кто сидел задумавшись, иные вглядывались в экранчики своих гаджетов, где-то на передних сиденьях мужчина громко разговаривал по телефону.

– Скучно у нас, – Он невольно обрисовал то, что было у него в данный момент на душе.

– Особенно у нас в районе, – поддержала Она.

– Сходить летом некуда.

– У нас ни зимой ни летом сходить некуда. Приличного парка нет, ни каруселей ни качелей для детей нет. Один единственный кинозал на весь район.

«Опять мы негатив погнали»,– с тоской подумалось ему.

Так трепетно ожидаемая им, эта встреча всё никак не показывала ему те стороны, из-за которых и стоило бы трепетать.

Он ожидал от неё необыкновенности. Этого требовала его влюблённость. Он всей душой желал от неё оправдания её же незаурядности. Она, своим наивным политиканством, жестоко не удовлетворяла это его желание.

Политика? Коррупция? Воровство? И жена, и тёща, и мать – все они пели те же, тысячи раз пропетые, немелодичные песни. И дело было не только в том, что они говорили ложь. Дело было в другом: в общежитейском заблуждении, что-ли.

«Всякий кулик своё болото хвалит», – была такая, сейчас уже не популярная поговорка. Вымерли те кулики влюблённые в свои болота. Сейчас всяк своё болото ругает, даже если оно и на болото не похоже.

Когда его родные, сразу после первых приветствий, заводили эту изъезженную пластинку про коррупцию и прочие уродства российского госкапитализма, ему хотелось просто уйти в другую комнату. И он так частенько и делал. И делал это не потому, что был ярым сторонником существующей в стране власти. Его просто пугала эта одержимость простых людей вещами слишком обширно-неподъёмными для них, и маниакальная, бескомпромиссная их убеждённость в верности своих обвинений, – ни капли сомнений и колебаний. Так, словно правительство жило в доме напротив, и вся их порочность была видна невооружённым глазом. И не дай Бог озвучить своё несогласие с их позицией, – скандал обеспечен: выпученные глаза, слюна, летящая из говорящего с жаром рта, страстные, но плохо продуманные аргументы.

Он подозревал в этом кустарном политическом критиканстве тяжёлое заболевание сознания, засаженное через интернет в мозги его родных и близких, новое психологическое оружие Запада.

Он грустно смотрел на свою знакомую, продолжающую говорить свои, обличающие реальность, речи, тайно ожидая от неё перемены темы разговора. Вот сейчас она повернёт к нему своё лицо и произнесёт что-нибудь интересное, необычное, что-нибудь оправдывающее его надежды, и заставляющее биться сердце.