Исповедь перед вечной зимой

Екатерина Александрова

Исповедь перед вечной зимой

Глава

Нюх прекрасно осознавал: один-единственный звонок Данилыча способен решить все его проблемы – и с отсрочкой долга, и с налоговой инспекцией. Именно поэтому он без колебаний направился прямиком к нему. Он точно знал, что в столь ранний час Данилыч неизменно находится дома.

Часы показывали семь утра. Первый снег, кружась за лобовым стеклом, играл ему на руку – не переобутые машины сегодня вряд ли появятся на дорогах, и путь будет максимально свободным.

Автомобиль плавно скользил по пустынным улицам. Светофоры, словно сговорившись, горели зелёным светом, а редкие автомобили, встречающиеся на пути, казались призраками, словно все это хороший знак. Снег, падающий на лобовое стекло, тут же превращался в капли, стекающие по стеклу.

Нюх погрузился в глубокие размышления о предстоящем разговоре, и мысли его, подобно невесомым снежинкам за окном, кружились в сомнений и надежд. Он прекрасно сознавал всю сложность характера Данилыча, эту неподатливую глыбу, от которой зависела судьба его текущих дел. В душе его боролись противоречивые чувства: с одной стороны – холодный расчёт и понимание необходимости этой встречи, с другой – смутное предчувствие, что все зря. Он просчитывал каждый возможный ход в предстоящей беседе, пытаясь предугадать реакцию собеседника. Он вспоминал все предыдущие встречи с Данилычем, каждый разговор, каждое слово, пытаясь найти в них ключ к пониманию этой загадочной личности.

Спустя пятнадцать минут он уже стоял у нужного подъезда. Звонок в домофон – и дверь тут же открылась. Как всегда, без лишних вопросов, словно даже сам чёрт мог получить здесь беспрепятственный доступ.

Взбежав на третий этаж, он повернул ручку двери и вошёл в квартиру. По комнатам разливался аромат свежесваренного кофе – неизменный спутник Данилыча. Казалось, сам воздух здесь пропитан этим запахом.

Данилыч расположился в кресле в своей спальне, в полной тишине созерцая вид за окном. Нюх нарушил эту умиротворённую атмосферу:

– Здрасте. У меня тут небольшая проблема: я немного косячнул с обналом, деньги заморозились, а люди уже требуют возврата. Ждать не желают, а я не могу не отдать. Перевести обратно невозможно, да и налоговая уже заметила перевод. Не могли бы вы позвонить ребятам из конторы Самвела, чтобы они немного подождали? Вы же понимаете – банк просто заморозил средства, деньги никуда не денутся, нужно лишь три дня.

Не дожидаясь приглашения, Нюх достал сигареты, расположился в соседнем кресле и закурил.

– Я могу помочь, – ответил Данилыч, даже не поздоровавшись. – А как сам? Как жена поживает?

– Да с ней всё в порядке. Собирается с подружками в Дубай махнуть. Так поможете?

– Дубай – место хорошее. А ты с ней не поедешь?

– Я с ней частично – карточкой своей, – усмехнулся Нюх.

– Скучать не будешь?

– Чего скучать-то? Десять дней спокойно позанимаюсь делами, единственное – самому придётся готовить похавать.

– Ты ее любишь? – внезапно спросил Данилыч.

Нюх замер, не ожидая такого вопроса. В комнате повисла тяжёлая пауза, нарушаемая лишь тихим потрескиванием тлеющей сигареты.

– Нет. Безответная любовь. У нас с ней как затяжная простуда, – произнёс он, выпуская дымные кольца. – Вроде мешает, но жить можно. Жалость вызывает, снисхождение. Как немощный больной – вроде бы и мешает, но и не одолевает. Понимаете ли вы меня?

Его взгляд, пустой и отрешённый, блуждал где-то за пределами реальности, пока пальцы машинально крутили пачку сигарет. В этот момент Нюх казался маленьким и уязвимым. Его привычная маска самоуверенности дала трещину, обнажив то, что он так старательно скрывал от окружающих – неуверенность, страх быть раскрытым, боязнь показать свою истинную сущность. И только руки продолжали своё бессмысленное движение, выдавая его внутреннее смятение, словно пытаясь за этим механическим действием скрыть эмоций.

– Правда, и без неё у меня хватает увлечений, но зато теперь у меня есть достойное оправдание – я женат. Видите ли, в этом тоже есть свой резон. Да и некое подобие стабильности присутствует. Что же до истинной любви… О, я каждую неделю влюбляюсь в новую. Зато в будни я спокоен, занимаюсь делами, решаю вопросы, там сям и не мешают.

Данилыч взирал на него с нескрываемым презрением. Он заранее знал, чем всё это закончится для Нюха. Всё это его «заниматься делами» – деньги, женщины – рано или поздно превратится в маленькую точку, которая разрастётся до размеров огромной чёрной дыры и поглотит его целиком.

«Как же так получается, – размышлял Данилыч, – что человек, имея всё: молодость, силы, возможности, – сам толкает себя в эту бездну? Ведь в пустоте, в погоне за мимолётными удовольствиями, мы все теряем самое ценное – себя настоящих. Словно мотыльки, летим на яркий, но холодный свет, не замечая, как обжигаем крылья.

Каждый раз, наблюдая за такими, как Нюх, он вспоминал старую истину: нельзя заполнить внутреннюю пустоту внешними вещами. Деньги, женщины, развлечения – всё это лишь временное обезболивающее, которое только усугубляет болезнь души. Настоящая жизнь начинается там, где заканчивается погоня за иллюзорным счастьем.

В этой чёрной дыре, о которой он говорил, нет дна – она бесконечна в своём разрушении. Она поглощает не только материальные ценности, но и душу, и личность, превращая человека в пустую оболочку, которая механически выполняет привычные действия, но уже не живёт по-настоящему».

– А ты всё ещё «долбишь»? – спросил Данилыч, не скрывая иронии.

– Да что вы, я балуюсь, я ведь спортсмен, мне что, так фигня – ответил Нюх с наигранным воодушевлением.

– Вот как? Мне уже поведали, как ты на районе «Ваты» в ночной тиши у гаражей изгибались, словно гимнастка на олимпийском помосте, и взирал в звёздное небо. Нет, я не помогу. Пока не оставите свое дерьмо шабить, можешь не появляться у меня. То есть никогда, – Данилыч позволил себе усмешку, отчётливо осознавая по своему опыту, что он как всегда прав.

Нюх погрузился в мучительные размышления, пытаясь припомнить, кто из пацанов мог открыть Данилычу ту историю. Сам он не помнил, как очутился дома после тех злополучных гаражей, кто доставил его туда. В памяти сохранилось лишь то мгновение, когда он открыл глаза и с невыразимым облегчением осознал, что находится дома. Он лежал на диване в уличной одежде пропитанной запахом гаража и алкоголя— значит, кто-то позаботился о его возвращении. Яркие вспышки ночных приключений, пьянящее чувство вседозволенности и лёгкости, вот это ли не счастье? Супруга не выказывает недовольства. Кинул ей на карту и она спокойна. С-стабильность.

– Ну что, я пошёл тогда? – произнёс Нюх, поднимаясь с места. – Позвоню бате. Может он порешает.

– Иди с Богом, дверь захлопнешь— ответил Данилыч, не поднимая глаз. – Может, когда-нибудь мозги встанут на место. Главное, чтобы за свои ошибки ты заплатил не всем и я не про деньги.

Последние[ЕК1] слова повисли в воздухе тяжёлым назиданием. Нюх, словно оглушённый ударом, замер на мгновение, а затем, не проронив больше ни слова, ринулся к выходу, влетел в кроссовки и выбежал из квартиры. В комнате воцарилась гнетущая тишина- такая плотная, что её, казалось, можно было потрогать руками, становясь всё более гнетущей, тяжёлой, словно свинцовое небо, нависающее над городом.

Данилыч медленно повернулся в кресле, устремив взгляд в окно. За стеклом кружились снежинки, неспешно опускаясь на землю. Они падали одна за другой, рисуя в воздухе причудливые узоры. Зима вступала в свои права, укутывая город белоснежным покрывалом.

Он наблюдал за танцем снежинок, они бились в окно и превращались в капли. Сколько раз он уже видел подобных Нюху? Молодые, талантливые, с блестящими перспективами – и все они теряются в пучине собственных страстей и слабостей.

«Может, ещё не всё потеряно», – подумал Данилыч, глядя, как снежинки тают на оконном стекле. Но опыт подсказывал ему иное. Слишком глубоко пустила корни пагубная привычка, слишком прочно укоренилось ложное представление о свободе и жизни.

В комнате становилось всё холоднее. Зима не только наступала снаружи – она уже давно поселилась в душе Нюха, заморозив всё живое и светлое, что в нём было. А Данилыч мог только наблюдать за этим процессом, понимая, что не в силах изменить ход событий. Для него самого первый снег всегда имел особое место в жизни.