Бутерброд с маслом

Айрат Хайруллин

Бутерброд с маслом

Всё началось с того, что жена сказала: «Сходи в „Ашан", купи что-нибудь на ужин». И вот это «что-нибудь» – оно страшнее атомной бомбы, если вдуматься. Потому что бомба хоть понятна: бабахнула – и всё, занавес, титры, прощайте. А «что-нибудь» – это бездна, экзистенциальная пропасть, выбор без критериев. Я стоял у двери, обуваясь, и думал: сейчас поеду в торговый комплекс площадью с аэродром, и там, среди сорока тысяч наименований, мне предстоит найти «что-нибудь». Хотя нет – не найти, а выбрать. А это, согласитесь, принципиально разные вещи.

Я преподаю историю в педагогическом университете. Вернее, преподавал, пока нагрузку не урезали вдвое, а оставшиеся часы не размазали по онлайн-формату так, что теперь я объясняю причины Крымской войны не живым студентам, а квадратикам с выключенными камерами. Иногда думаю: может, там вообще никого нет, может, это боты, запрограммированные раз в двадцать минут печатать в чат «спасибо, понятно». Но это я отвлёкся. Профессия историка приучает видеть закономерности – повторяющиеся паттерны, цикличность. И вот я еду по проспекту Октября, который так и называется, несмотря на все смены эпох, и понимаю: сейчас повторится ровно то, что повторяется всегда.

«Ашан» встретил меня оглушительной музыкой, режущим светом и запахом свежевыпеченного хлеба – его подают через вентиляцию специально, чтобы ты расслабился и потратил на двадцать процентов больше. Я знаю эти маркетинговые уловки, читал, изучал, даже студентам рассказывал в контексте истории потребления. Но знание не спасает. Это как знать, что в «Грозе» Катерина бросится с обрыва, но каждый раз надеяться: а вдруг передумает, вдруг Борис окажется не тряпкой.

Взял тележку – большую, хотя собирался купить «что-нибудь» на ужин для двоих. Маленькие неудобные, нагибаться надо, а я после сорока берегу спину. Советская закалка: в детстве прыгал с гаражей, в юности таскал арбузы на пятый этаж без лифта, в институте играл в волейбол на голом энтузиазме. А теперь берегу спину и покупаю ортопедические стельки за две с половиной тысячи.

Пошёл по отделам. Логика требовала начать с овощей – они у входа, свежие, локальные, как теперь говорят, хотя помидоры из Краснодара назвать локальными для Уфы – надо обладать особым воображением. Но я прошёл мимо. Потом мимо молочного, хотя там йогурты со скидкой. Потом мимо мясного – остановился, правда, посмотрел на мраморную говядину по тысяче двести, вспомнил советские сосиски по два двадцать и усмехнулся.

Понимаете, в чём штука? Когда у тебя нет чёткого задания, ты превращаешься в праздношатающегося. Только вместо парижских бульваров – стеллажи с готовой едой, а вместо буржуа в цилиндрах – уставшие люди в спортивных костюмах, которые после работы решают ту же задачу: что купить, чтобы было вкусно, полезно, недорого и чтобы не готовить два часа.

Остановился у азиатского отдела. Вок, рамен, рисовая лапша, соусы с иероглифами. В моём детстве вершиной экзотики был болгарский кетчуп и югославская «Вегета». А теперь – терияки, васаби, кимчи. Глобализация, одним словом. Взял упаковку с удоном, прочитал состав – сплошная химия, положил обратно. Потом подумал: а чем твоя советская колбаса по два двадцать была лучше? Там тоже непонятно что, просто без маркировки. Зато была уверенность: государство не обманет. Наивная, трогательная вера, которой больше нет.

Дошёл до итальянского отдела. Паста, соусы, сыры. Карбонара, болоньезе, путтанеска – название пикантное, но соус неплохой. Проблема в том, что итальянская кухня мне поперёк горла. Это началось в девяностые, когда все помешались на пицце и пасте, будто до этого семьдесят лет жили в гастрономическом гулаге. Помню одну знакомую – вернулась из Италии и два часа рассказывала про настоящую карбонару и про то, что всё, что мы едим, – профанация. А я сидел и думал: женщина, ты из страны, где ели окрошку, щи, пельмени, блины, где была кулинарная традиция в триста лет, а ты восторгаешься варёными макаронами с яйцом. Не сказал, конечно. Промолчал. Интеллигент.