Бывшие. Назови цену, Дракон!

Мария Авенская

Бывшие. Назови цену, Дракон!

Глава 1

Я бежала, не разбирая дороги, с единственной мыслью в голове: «Приди». Голос Каэла стучал в висках, тянул, как нить, и я позволила ему вести меня. В руках лишь лёгкая сумка со всем необходимым для ведьмы: бинты, травы, мешочек соли, нож. Я не рассчитывала на дальний путь. И всё же, очнувшись, увидела перед собой арки Зала Обетов – место, куда меньше всего собиралась приходить этой ночью.

И пришла туда, где камень всегда пах солью.

Не морем. Тут до моря неделями верхом. А старой, залежавшейся солью, впитавшей клятвы, кровь, пот, пепел. Пахло так, будто стены когда-то облизывал шторм, вылизал досуха, а потом застыл и оставил белые кристаллы в швах огромных плит. Пальцы скользили по шершавому выступу арки, и гранит отвечал, как живой: едва ощутимая вибрация прошлась по коже, поднялась к локтю, к плечу, к горлу.

– Узнали, – сказала я пустоте и не удивилась, когда пустота шевельнулась.

Я не выспалась и была разбитой. Пять лет тишины и вот Каэл вспомнил обо мне только тогда, когда запахло бедой. Что случилось и почему он придушил свою гордость – не знаю. Знаю одно: его зов звучал как мольба у смертного одра, будто спасти могла только я. Смешно. После того как он выбрал корону вместо меня, часть моей магии сгорела. Отвергнутая ведьма теряет силу – когда рушится опора, рушится и заклятие на себе.

Зал Обетов встретил меня не тишиной – шёпотом. Не словами, а звуком, похожим на дыхание тяжёлой печи, где гаснет уголь. Этот шёпот шагал за мной по кругу, провоцировал оглянуться: в резных карнизах молью мерцали руны, как ночные светлячки, в провалах окон без стекла висели отрезанные полосы неба – серые, с фиолетовым подбоем. Воздух был холоден, и от него сводило зубы; в носу – соль, железо и старый дым.

Я вспомнила тот день, когда мы в этом зале дали друг другу обет. Для ведьмы это сродни венчанию: свидетелем был сам Зал Обетов – камни с высшей силой, что порой вершит судьбы. Мы с Каэлом были молоды и безумно влюблены. Я была избранной парой его дракона, и тот тянулся ко мне так яростно, что Каэл едва сдерживал зверя внутри. Тогда он сказал, что никогда меня не бросит, пообещал семью, детей, общую старость.

Но… на войне погибли его отец и старший брат, и корона легла на него. В то утро Каэл сам разорвал наши узы запретным заклинанием. Дракон этого не простил: оборачиваться стало мучительно, а держать зверя под контролем – почти невозможно.

Алтарь стоял там же, где всегда: огромный каменный стол с разошедшейся трещиной, как старый шрам. Я помнила, как нёбо пересохло, когда я впервые положила на него ладони – «здесь давай», сказал он тогда. Зал помнил тоже. Он не забывает.

Теперь на алтаре лежал Каэл.

Не король и чёрный маг… Для Зала Обетов все равны, пока не заговорит кровь. Каэл был просто телом, неправдоподобно тяжёлым для моего взгляда. Свет, сочащийся из узких проёмов, полосами резал его лицо, под этими полосами кожа казалась чужой, серые вены, будто кто-то залил их пеплом и дал застыть.

«Шип Ночной Мантикоры», – сказала мысль без моего разрешения.

Под ключицей у дракона темнела метка, неправильный овал, в котором шевелились иглы. Я видела, как они едва заметно сходятся и расходятся, будто дышат. Каждое движение игл отзывалось в зале тихим стеклянным звоном, как если бы по камню провели ногтем. Дракон не был связан – наоборот, ремни, что обычно лежали в нише, валялись на полу, сброшенные, как ненужное. Значит, кто-то его сюда принёс, уложил и убежал. Или он пришёл сам и упал.

– Поздно, – прошептала я и почти поверила.

Он был бледен до синевы, губы сухие треснувшие, ресницы отбрасывали тени на скулы. Вены на шее – серые, ближе к виску – почерневшие. Я знала, сколько часов у «Шипа Ночной Мантикоры» на распускание и сколько у меня на гордость. Гордость в такие минуты роскошь. Я бросила её, как мокрый плащ с плеч.

– Каэл, – позвала. – Я пришла на твой зов.

Он не открыл глаз. Лишь горло дрогнуло, будто ему хотелось проглотить что-то большое и острое и не получалось. Рука лежала вдоль корпуса, пальцы напоминали когти, обнажённые до костей. Я подалась ближе, уткнулась взглядом в его грудь – поднималась ли? Да. Едва-едва. Как слабая волна, что не дойдёт до берега.

Зал Обета шепнул моё имя.

Не вслух – под кожей. Как бывает, когда засыпаешь и падаешь во сне, а тело вздрагивает само. Я поймала на кончиках пальцев дрожь камня: «Э-ла-ра». В этом шёпоте был не призыв, а признание. Он помнит.

– Я здесь, – ответила я, сама удивившись, как спокойно прозвучало.

Спокойствие профессиональная привычка. Внутри вальсировали нелепые вещи: злость и нежность, память и желание забыть, то самое рациональное «я предупреждала», смешанное с похабной, почти смешной мыслью, что он, даже умирая умудряется лежать красиво. Да, я такая. Ведьмы тоже люди. Люди, у которых руки всё ещё помнят его плечи, его тепло, и от этого хочется закричать.

Я положила ладонь ему на грудь. Кожа была горячей, но не лихорадочной, а драконьей, такой тёплой, что у меня перехватило дыхание. Под ладонью тяжёлый, неровный стук сердца, каждое «тук» отдавалось болью, будто молот бил по сосуду с трещиной. Шрам у ребра вздулся белой ниткой. Я переставила пальцы чуть выше, к ключице, близко к метке и Зал Обетов зашипел.

Шипение шло из глубины, из трещин вековой соли. Руны на карнизе мигнули, вспыхнули густым синим и погасли, как глаза, которые на секунду открылись и снова закрылись. Казалось, сам зал втягивает воздух, приникает к нам ближе, готовится слушать.

– Я знаю, – сказала я камню. – Знаю, что ты хочешь цену. Знаю, что не отпустишь просто так.

Я наклонилась ближе к лицу бывшего возлюбленного. От него пахло железом и чем-то горьким – не травами, зельями, а мощной силой, как после грозы пахнет озоном. Несколько коротких вдохов, ладонь крепче прижата к груди, второй рукой я проверила пульс у шеи. Есть. Тонкая нитка. Держится.

– Слышишь меня? – шепнула, не ожидая ответа и всё равно ловя малейшее движение.

Он пошевелил губами. Тихо. Сухо. Слов почти не было – только звук, и этот звук я узнала безошибочно.

– Ведьма.

Я горько усмехнулась.

– Да, твоя беда пришла. Удобно, правда?

Он не рассмеялся. Зато пальцы правой руки дрогнули, будто он хотел схватить меня за запястье, как всегда, и сдержался или не смог. Я подалась на полшага ближе, поставила колено на каменную плиту, почувствовала, как холод проползает сквозь ткань, впивается в кость. Холод отрезвил мысли.

– Сколько? – спросила я Зал Обетов и себя одновременно. – Сколько у нас времени?

Ответ пришёл не словами. Где-то под полом чиркнуло, как по кремню – искра без огня. Я считала часы сама, считала, пока шла, считала, пока смотрела на серые вены.

– Семь часов? – уточнила я у собственных губ. – Уже меньше.

Яд живой. Его назвали «Шип Ночной Мантикоры» не за одно лишь жало, он врастает, как сорняк, прорастает к сердцу, и чем ближе рассвет, тем сильнее ломится наружу. Если не выдернуть – в сердце вырастет змей и разорвет его, поглотив жизнь.

– Не смей уходить, – сказала я Каэлу, уже не хлёстко, а тихо, как говорят больным детям. – Уходить умеют все. Имей волю остаться.

На миг показалось, что зрачки под веками двинулись, будто он пытается оторвать веки от тяжёлого сна. Я не стала ждать. В такие минуты ждать – значит терять.

Я достала нож.

Простой, железный, с выщербленной кромкой – любимый. Он всегда лежал в моём мешке на дне, завернутый в ткань с запахом полыни. Я зажала ткань зубами, стянула, железо пахло ржавчиной, и зал вздохнул, будто вспомнил старые игры. Я подвинула мешок соли ближе.

– Придётся, – сказала я своим дрожащим пальцам. – Не подведите…

Пальцы не подвели. Они знают свою работу лучше меня: подушечка большого – к лезвию, лёгкое нажатие, кровь – тёмная, густая, пахнет железом ярче. Капля упала на камень и Зал Обетов отозвался громче, явственней. Руны зажглись янтарным цветом, как старый мёд в глиняной чаше. Хороший знак. Он принимает меня сегодня.

Я перенесла кровавую ладонь к его ключице, ближе к метке. Нужно «дать имя» – так учили нас: любой магический узел сначала признаёт и только потом начинает работать. Я вдохнула глубже, и слова сами вышли, древние, как соль в швах:

– Я – Элара. Я маг, который умеет плести нити. Я зову твоё имя, Зал Обетов. И твоё – Каэл.

Имя в зале как камешек в воду: круги пошли от моих губ к карнизам, от карнизов к полу, от пола к алтарю, и остановились там, где шевелился «Шип». Иглы внутри метки дрогнули, разом приподнялись, словно насторожили уши. Я едва не улыбнулась – привычка, когда призрак магической механики нашего мира ведёт себя как живое существо.

– Признай, – сказала я ему. – Признай меня, и я выдерну тебя с корнем.

Зал выждал. Он любит паузы, любит, когда мы горим в своей нетерпеливости. Я уже собиралась перехватить нож поудобнее и начертить первый маленький круг, собственную «петельку» для вытягивания яда, как метка шевельнулась так, будто внутри неё кто-то проснулся.

Иглы – раз. Сложились. Раз. Разжались. И будто посмотрели на меня, да, таким странным образом, как смотрит зверь, у которого нет глаз.

– Боишься, – прошептала я. Горло сухое. – Ну давай.

Я приблизила ладонь ещё на дюйм. Тепло от его кожи било в мою ладонь, и мне на секунду захотелось закрыть глаза: тело помнит, раньше чего голова. Нельзя. Я держала взгляд на метке.

Она ударила по мне.

Острая, убийственно чёткая боль прострелила ладонь, как если бы кто-то ударил меня крошечным молоточком по каждому нерву, и оттуда, из точки у ключицы, вверх – к сгибу локтя, в плечо, в шею. Я успела выдохнуть короткое «т-сс», и воздух со звоном вышел сквозь зубы. На миг показалось, что у меня под кожей побежали те же серые жилы, что у дракона: я почувствовала, как «Шип» пробует меня на зуб, как пёс пробует кость прежде чем ее сгрызть.

– Хороший, – сказала я сквозь боль камню и яду, потому что язык в такие моменты тоже инструмент. – Отравили тебя со знанием дела, Каэл. Будет тяжело достать.

Зал ответил довольным гулом, как огромный кот, у которого наконец правильно почесали за ухом. Руны вокруг вспыхнули разом, и свет их лёг на мои пальцы. Иглы вздрогнули, отпрянули – и снова подались ко мне.

Я не отняла руки. Пусть жалит. Я стояла, согнувшись, прижавшись бёдром к алтарю, дышала ртом и считала в уме до двенадцати, как учили, чтобы не оборвать контакт раньше времени.

На «одиннадцать» боль стала не игольчатой, а тупой, тяжёлой. На «двенадцать» – отступила, оставив под кожей в ладони горячий круг. Я глянула и увидела тонкий ободок, словно кто-то нарисовал невидимой краской кольцо, в центре которого темнела точка.

Печать признания.

– Ну здравствуй, – сказала я тихо, уже к нему. – Теперь у нас общая боль.

Каэл всё так же не открывал глаз, но я видела, как дрогнули ресницы. Уголок губ дернулся. Может быть, так легла тень. Может быть, он услышал. Я снова положила ладонь на его грудь – на сантиметр в сторону от метки, туда, где сердце. Камень под ногами вибрировал, как струна.

– Я вернулась. И я тебя ненавижу, дракон, – добавила честно, – Достаточно, чтобы вытащить из тебя смерть за шкирку.

Глава 2

Я привыкла к его голосу как к оружию: короткий, низкий, режущий по живому. Даже когда он шепчет, у слов есть лезвие.

– Не тяни, – выдавил Каэл так, будто это «не тяни» весило тонну и распирало рёбра изнутри. – Делай.

– Делать я умею, – ответила я, не убирая ладонь с его груди. – Но сначала – говорить. Кто пустил «Шип»?

Его веки приоткрылись, серые глаза вспыхнули и тут же погасли, как тлеющий уголь, который тронули палкой.

– Враг… – он на вдохе. – Внутри Совета.

– Спасибо, король, очень конкретно, – я даже не попыталась завуалировать яд. – Фамилия у врага есть? Или мы играем в «угадай, кто убийца»?

Он слабо повернул голову ко мне. Скулы выступили сильнее, тень провалилась под ними. На миг в нём проступило что-то хищное, драконье. Даже лежа на камне, даже обескровленный, он умел смотреть так, будто отдаёт мне приказы.

– Имён не назову, – произнёс он ровно. – Пока жив… один человек.

– То есть ты опять выбрал корону, а не меня, – сказала я кивнув, и пальцы у меня едва заметно дрогнули на его коже. – Секреты, интриги, высокая игра. Я уже видела эту пьесу. Конец – мне известен.

Он закрыл глаза, как от яркого света, хотя свет был тусклым. Под ключицей метка «Шипа» вздохнула иглами, как тараканьи лапки под стеклом. Я отвела ладонь на полдюйма – чтобы не дать яду лишнего шанса – и услышала, как камень подо мной скрипнул недовольно.

– Ты пришла, – сказал Каэл, и в этих двух словах было слишком многое: и «знала, что придёшь», и «не имел права звать», и «всё равно позвал бы». – Значит, не всё равно.

– Не всё равно, – согласилась я. – И ты знаешь почему. Поэтому – договорим. Кто пустил «Шип»?

– Я сказал всё, – сухо. – Враг внутри. Нити тянутся от троих. Я не дам тебе их имён. Пока ты… – он сглотнул, растрескавшиеся губы дернулись, – пока ты держишь мою жизнь в ладони

– Как трогательно, – хмыкнула я. – Ты бы удивился, сколько в меня помещается злости, когда меня довести.

Я просто смотрела на него – чуть снизу вверх, потому что стоять вытянувшись было неудобно; колено ныло от холодного камня, в спине сводило от сквозняка. В зале пахло солью и железом – густо, как во рту после укуса языка. По карнизам бегали тусклые руны – как мыши, осторожно и настороженно. Они слышали нас. Они всегда слышат.

– Ты выбрал корону тогда, – продолжила я, не торопясь и не делая вид, что спешу. – Я выбираю первую помощь сейчас. Но чтобы я заплатила цену правильно, мне нужно знать, что именно мы спасаем. Короля? Дракона? Или мужчину, который однажды… – я запнулась, слова споткнулись, как об каменный порожек, – который однажды держал меня за запястье и говорил «не бойся, я всегда рядом».

Он словно попытался улыбнуться – вышло криво, мне было больно на это смотреть.

– Хорошо, – прошептал он. – Скажи… цену мне.

– Не из тех ртов сейчас щедрость, – я наклонилась ближе, чтобы он слышал чётче. – Ты и так весь – цена. Но играем по правилам Зала Обетов. Здесь указываю я и камень. И да, я повторюсь: кто пустил «Шип»?