Безымянные

Безымянные

Глава 1

Подвал осветила тонкая линия белоснежной молнии.

На пару секунд всё затихло.

Бу-у-ух-х!

Прогремел раскат грома, и белый свет на мгновение осветил пустые коридоры и залы компании “Живинка”. По улице проезжали редкие автомобили, светя долгим светом фар на витрины магазинов, исчезая в ночи города. Гуляла смелая молодежь, слушая музыку и смеясь по поводу и без. Город жил, и никто не слышал, как одновременно с ударами грома пронзительно кричала девушка, падая в темноту.

Белый свет молнии отступил, на его месте появился мягкий золотистый свет лампочки в коридоре. Девушка боролась, но один сильный удар, и – она летела со ступенек, брызгая кровью на бетонный пол из рассеченных ударом ножа ног. Золотистый свет с каждым мгновением покидал ее. Она хваталась руками за воздух, посуду, деревянные полки; не найдя точку опоры: падала с теми же самыми полками, – вырванными с гвоздем – в бездну подвала. Женский крик и звук разбитых тарелок слились воедино.

Раскат грома и ослепляющий свет молнии.

Она лежала на холодном полу под осколками фарфора, облокотившись локтем о бетонный пол с ее собственной растекающейся кровью, скользя. Глаза видели ни к черту – темнота пленила. Попробовала подвигать ногами – не двигаются. Осколок впился в ладонь, став страшной белой точкой на фоне бесконечной тьмы. Пользуясь состояниям шока, Уборщица, прикусив губу, закрыла глаза и со страшным криком вытащила осколок из ладони. Голова закружилась как пьяная. Всё окрасилось в темно-красные тона. Медленной линией потекла кровь.

“Чтобы выбраться – нужно идти, – осознавала девушка, ослепленная очередной вспышкой молнии. – Да откуда в подвале может быть молния?!”

Кровавой ладонью девушка нащупала контуры собственных ног. Очередной крик зазвучал во мраке подвала. Если бы кто-то увидел ее глаза, окруженные темнотой, то прочитал бы в этих глазах полное недоумение и морской волной накатывающийся ужас. Колено левой ноги было вывернуто в другую сторону, сначала, она ее даже не нащупала. Правая нога превратилась в кашеобразную жидкость, ни о каких костях речи не шло.

Она обездвижена. Она не встанет.

Тяжелое сбивчивое дыхание. Дрожащие руки и бьющиеся в конвульсиях тело. Шоковое и неосознанное состояние бреда. Льющиеся водопадом слезы. Из-за удара головой об пол ее тошнило. Кровь лилась откуда-то со лба, стекая на лицо. В глазах застыла ослепительная вспышка. Языком искала во рту выбитые зубы, но находила лишь пустоту и вязкую кровь, сплевывая себе на грудь (не было сил повернуть голову).

– ЗА ЧТО?! – кричала она пустоте.

Уборщица смотрела на дверь наверху. Единственный свет во всем этом маленьком темном царстве. За открытой дверью, в глубине помещения горела ярким светом лампочка, мягким светом падая на ступеньки. Она одновременно стала символом жизни и смерти. Через нее она сюда попала – через нее она отсюда и выберется. По-другому никак.

Но, резкий прилив надежды с таким же грохотом летел со ступенек, как и сама Уборщица минуту назад.

Огромный силуэт зашел в дверной проем и заслонил спасительный свет лампочки. Фигура застыла в дверях, смотря на женщину черными глазами. На стене плясала человеческая тень, отбрасываемая светом, и Уборщица в полубреду видела, что в руках у чудовища нож.

Раскат грома и ослепляющий свет молнии.

Дверь протяжным железным скрипом завыла и закрылась. Силуэт слился с подвальной темнотой. Через пару секунд, неожиданно для уборщицы, в руках убийцы включился яркий свет фонаря. Свет пошел прямо на нее.

“ПОЛЗТИ! – в бреду, одурманенном сознание, как луч света пробилась единственная верная мысль, оглушая криком: – ПОЛЗТИ!”

Ноги медленно волочились за ней. Она отталкивалась руками от холодного бетона, плывя как на лодке, неся свое бренное тело в глубину подвала. Холодный бетон больно обжигал голые, растерзанные ноги. Уборщица раздирала ладони об осколки, оставляя куски в открытых ранах, красной линией чертя свой страшный путь. Запах мочи и крови – вот вся палитра смерти.

Огромный ужас охватил ее, запыхавшуюся, всю в слезах, когда со стороны двери послышался легкий тихий шаг, идущий по ступенькам. Тишина и страшные шаги приближающегося ножа. Яркий белый свет, с каждой секундой становившейся всё ближе и ближе, играл переливами на осколках, отражаясь в луже крови на полу. Молния белой стрелой пронзила темноту, и девушка увидела стоящий силуэт над тем местом, где минуту назад была она сама.

Сумасшествие никогда не было так близко.

Она была как загнанный людьми зверь. Раненая, не в силах бороться, спрятавшаяся в темноте пещеры. Люди со страшными криками приближались, неся в своих руках огонь, разгоняя тьму. Она была готова остаться здесь. Умереть от потери крови; страдать от впившихся осколков, глотая литрами собственный гной. Но, легкое шарканье подошвы и приближающийся свет – это непередаваемый ужас. Хочется выколоть глаза и забить одним мощным ударом молотка гвоздь в слуховой аппарат. Умереть и больше ничего не чувствовать.

Перестать видеть выжигающий свет глаза и слышать шаги приближающегося ножа!

Чудовище медленно, размеренным шагом ступало. Легкая походка в ритме военного марша. Один раз увидишь эту прямую солдатскую походку – никогда не забудешь. Он что-то говорил себе под нос, смотря на пол с тысячами кусочками посуды, деревянными выбитыми полками и на красную красавицу кровь. Честно, его удивляло, как девушка не потеряла сознание после падения с двадцати ступенек. Она приземлилась на бетонный пол спиной и абсолютно точно ударилась головой. Как она умудряется продолжать кричать, ползти?

“Очень интересно, – чудовище, идя по кровавому следу, светя фонариком на различные стройматериалы, смотрело на печи современные и предыдущих веков. Даже замечало какие-то прямо эксклюзивные: одна была с красивыми царскими вырезами, вторая как будто привезенная из фашистских концлагерей, третья совсем необычная, – какой-то изобретатель был уж совсем фантазер – сделав печь на основе кузова машины начала двадцатого века. – И печки загляденье, и такое бессмертие от человека. Занимательный вечер”.

Не жалея себя, девушка продолжала ползти. Шоковое состояние проходило – боль наступала. Спиной, похоже, со сломанным позвоночником, Уборщица почувствовала стену. Тупик. Сорванный голос издал лишь слабый писк.

Ей стало себя очень жалко. Она начала гладить свои голые искалеченные ноги. Еще днем, эти ноги могли впечатлять парней, сейчас же они превратились в кашу. Конечно, была маленькая надежда, что ее может спасти задержавшийся сотрудник магазина, но, как всё началось, тот неожиданно исчез, и девушка не верила в спасенье. Она лишь хотела, чтобы всё поскорее закончилось.

Серая пыль летает по комнате, медленно опускаясь к полу. Раскаты грома били с небес, и каменная земля уходила из под ног. Ей даже казалось, что кто-то стоит за колонной и дымит сигаретой. Силуэт под раскатами грома приближался.

Голове было приятнее всего. Уборщица чувствовала, как сверху дует ветер. Легкий, холодный такой. Освежает и охлаждает. Проникает в саму голову и кружит там, веселый. Ей так хотелось улететь вместе с ветром подальше отсюда…

Свет приближался, а девушка и не знала, что ветер, мысли и счастье, душу и веру в который она вложила, улетавший поскорей отсюда, дул из окна подвала. Никогда она не видела это маленькое окошко, форточку. Никогда, заходя сюда, она не чувствовала свежесть холодного порыва весны в четырех стенах. Не знала, что в грозу, здесь сверкает молния. Если бы она выбралась, она бы поклялась, что изучит каждый камушек на планете, каждый листочек на дереве! Столько ей хотелось увидеть…

…но она видела яркий белый свет прямо перед ее глазами…

Свет неожиданно выключился.

Шагов не слышно.

Раскат грома и ослепляющий свет молнии.

Силуэт стоял перед девушкой, схватив ее за волосы и приставив алую сталь ножа к горлу. Смиренными глазами она смотрела на него. Неожиданно, из-за колонны вышел знакомый ей человек, в глазах которого отражалось внеземное спокойствие. Допив банку пива, он кинул ее пустую по полу, как шар для боулинга, ударив об печь. Достал свой нож и пошел на нее.

Из-под потолка свисала одинокая старая лампа на длинном шнуре. Свет неожиданно включился. Заморгал. Качался из стороны в сторону, качался. Сверкала, проникая в подвал, молния. Гулял по подвалу ветер, унося через окно душу девушки.

Девушка смотрела и кричала, смотрела и кричала.

Тело ее рубили на кусочки, стругая как тупую деревяшку, добавляя гладкости. В то же время, ветер уносил ее подальше из подвала. Она видела яркий неон, отражающийся в асфальте и водах великой реки. Застывший ради нее город N.

На стену брызнула кровь. Рука в одну сторону, нога в другую. Глаз лопнул. Лезвие щекотало ступни. Разорванное зубами ухо. В животе большая дырка, через нее даже пол виден. Прыгали и пинали ботинками ее шею, сломав, вдавив голову в бетон. Сняли с нее оставшуюся одежду и начали ножом ликвидировать любые признаки неровности. Любые признаки, что когда-то она была девушкой. Знакомый ей человек надругался над ее холодным телом, а второе чудовище лишь поцеловало ее красной помадой в кашу, где когда-то был лоб, отковыряв лезвием сердце и бросив его в колонну. Оставшимся глазом, уже не дыша, находясь в другом мире, она в тумане видела яркий тусклый свет и два нависших силуэта, каждую секунду протыкавших ее, но больше она ничего не чувствовала.

Она победила.

Она улетела вместе с ветром. Небо, пьяная луна. Она горела, как раскинувшийся под ней город. Танцевала в собственном ритме, красиво, как никогда не танцевала. Бежала по проспектам, и только плавные контуры тел виднелись вдали, легкими движениями касаясь темноты. Она чувствовала небо, укрытое тучами. Взлетала выше, махая ладонью вниз, прощаясь. Она летела в космос. Подвальный ветер летел вместе с ней, обнимая ее, неся ее мечты и счастье в вечность.

Свет выключился. Больше никто не кричал.

***

– Вы в своем уме?!

Дверь протяжно открылась, а по ступеням слышался звук бегущих ног. Голос эхом раздался в четырех стенах. Писатель с удивлением потушил сигарету, – табачный дым струился вверх – выглянув, не очень довольный, что в его обитель вторгаются.

Читатель встал напротив скамьи, где за столом сидел Писатель.

– Повторяю: Вы в своем уме?!

– Девушка, что такое? – спросил Писатель, насторожившись.

– Вы свои книги вообще читали?! – зло бросила читательница, продолжая: – Какая жестокость! Бедную Уборщицу и такой страшной смертью! Она жить хотела! Жить! А Вы…что Вы с ней сделали!

– Убил… – недоумевая, пожал плечами Писатель.

– “Глаз лопнул”, “В животе большая дырка, через нее даже пол виден”, – цитировала читательница. – И это самое мягкое! Какой кошмар Вы пишите! Это дети могут прочитать! Вы им психику сломаете, ненормальный! Одна расчлененка!

– Девушка, держите себя в руках, – злился Писатель. – Давайте по порядку: вам не нравится жестокость сцены?

– Да!

– То, что убили именно молодую девушку?

– Да!

– Почему?

– Хулиганы какие-нибудь прочитают и будут творить такое! Делать такое с уже мертвой! Господи…

– Но, мне же нужно было показать всю кровожадность убийц…

– Да и так оно было понятно! Красивую девушку! В темном подвале! Ножом!

Писатель сконфузился, но продолжал:

– Но, вы понимаете, что это мягче некуда? Другие писатели целую бы главу посвятили этому. Сделали бы смерть Уборщицы медленной пыткой, страшной и тошнотворной.

– Мне какая разница на других писателей? – удивилась девушка, улыбаясь. – Мне Вы только нужны. Ваши книги я люблю. Цитатами из Ваших книг в повседневной жизни говорю. Посмотрите, – девушка достала телефон, и на обоях главного экрана стояло лицо человека, сидевшего в метре от нее. Писатель даже покрылся румянцем, застеснявшись.

– Ну, девушка… ну, зачем…

– Дети мои первой своей книжкой брали Ваш сборник рассказов! Разве откажете своей поклоннице? Ну, пожалуйста… не перегибайте палку. Я себя как в том самом подвале почувствовала. Вот какова сила Вашего слова! Я всей душой люблю Ваше творчество. Я Вам добра желаю. Вы же такой милый человек, и пишите такие жестокости…

– Девушка, ну не знаю… Это же не моя любовь к подобным сценам. Вынужденно пришлось добавить чрезмерную жестокость. Ничего не попишешь.

– Вы – создатель своих произведений. Для вас, как Вы говорите, “вынужденно”, ничего не может быть. Давайте не будем ругаться?

– Ладно, девушка, – растаял Писатель. – Ради ваших детишек.

– Спасибо Вам большое! – читательница чмокнула Писателя в щечку, скрывшись.

Услышав, как закрылась дверь, Писатель задумался, смотря в потолок:

– Ну, на самом деле, возможно, надо было, правда, помягче написать эту сцену. А то гной, моча, кровь, осколок в ладони, кашеобразные ноги и другая тошнота. Да, я хотел превратить этот подвал в комнату пыток, чтобы у каждого читателя дрогнуло сердце. Но, ведь лучше не жестокостью заставлять людское сердце дрожать, – усмехнулся сам себе писатель, щелкнул пальцами и сам себя похвалил за красивый оборот. – Надо это записать… Ладно… жестокость отменяется. Может, и продажи в будущем увеличатся. Можно и без жестокости: зачем сыпать соль на открытую рану бедным людям? И так жизнь общественная сложна… кстати… авось прокатит?..

Глава 2

– Господи! – воскликнул молодой человек со шрамом на лице, отодвинув стул на котором сидел и заходил по комнате, закрывая ладонями лицо. – Уроды, мля!

– Звиздец… – устало согласился голубоглазый парень, оставшись сидеть за столом и смотреть на планшет с записью камер видеонаблюдения. Эту ужасную запись он пересматривал уже десятки раз.

Мужчина со шрамом на лице, именуемый Брат, смотрел сонно и в тоже время безумно в окно. Было десять часов дня. Он проснулся от звонка родного брата Директора, просившего выйти и встретить его у подъезда. Тогда Брат и не знал, как страшно начнется это утро.

Сам Брат был лет тридцати. Старше Директора. Имел щетину и острый подбородок, худощавое и в то же время мускулистое тело. Был человеком легким и веселым, умеренных и свободных взглядов, но очень впечатлительным. Известие об убийстве сотрудника компании Директора повергло его в небывалый шок.

Директор, владелец компании “Живинка”, был человеком серьезным и не любившим разговоры ни о чем. Лишь в стрессовых ситуациях или с бокалом вина он мог позволить себе пофилософствовать. Людям иногда казалось, что он замкнут в себе, молчалив и нелюдим. Как это может показаться удивительным: имел высокий интерес у женщин, но в то же время являлся неженатым. Ни худ, ни толст. Голубые большие глаза являлись главной его изюминкой.

Заходил Директор в квартиру Брата весь белый, беспокойный. Он проснулся в шесть утра и был весь на иголках, выглядя при этом достаточно бодро. Брат, зная Директора с горшка, с первого взгляда разгадал, что родной ему человек прячется под маской спокойствия и безэмоциональности, но внутри него творится такой пожар! Пожар этот будет гореть еще долгие дни, если не месяцы.

Брат, всё еще смотря в окно и пытаясь забыть изуродованное лицо Уборщицы, спросил у Директора:

– Тебе, может, налить чего покрепче? Поспокойней чтобы стало?

Директор махнул рукой:

– Совсем не время. Хотя, после того, что я увидел в том подвале, я бы себя за такую слабость не корил.

– Ты туда ездил?! – испугался неведомо чему Брат.

– Ясен пень что ездил, Брат…

– Ну да, ну да. Ты же Директор, – успокоился и понимающе кивнул Брат. – Когда такое дерьмо случается – ты его первым и должен с ружьем наготове встречать, – еще раз кивнул Брат Директору, проклиная в душе это ужасное утро. Даже солнце на улице не светило. – Че делать будешь?

– Ну, эти двое… они ж звизданутые… – терял дар речи Директор. – Я когда утром проснулся, ну, типа, решил проверить, че да как. Я ж тебе рассказывал про эту студентку?

– То, что она одновременно уборщицей работала и магазин охраняла на ночных сменах? – припоминал что-то такое Брат.

– Да. Ну, ты ж меня знаешь. Доверие мое надо заслужить. Ну вот. Записи то мне сразу в облако и на планшет приходят. Ну, я и решил утром на быстрой перемотки посмотреть, чем она занималась. Вдруг дрыхнет или не дай бог ворует. Лучше бы, на самом деле, воровала…

Братья потупили взгляды, скорчившись от отвращения. Эти разговоры на восходе солнца им удовольствия не доставляли.

– Ну вот, – продолжил Директор, немного успокоившись. – Заварил я чаек. Навеселе такой, знаешь. И с удивлением вижу, что половина камер просто не работают. Плюс к этому: оставшиеся камеры снимают какой-то определенный промежуток времени и всё. Тут я напрягся.

– А как же… – Брат сел обратно на стул, но планшет с картинкой ярко горящей печи и двумя силуэтами отодвинул подальше.

– Ну, подумал, может из-за грозы ночью. Не выспался… громыхала, блин, проклятая… Ладно. Смотрю в двенадцать ночи первый этаж и ее пост. И тут херак – вылетает какой-то силуэт со стороны моего кабинета. И прикол в том, что он весь в пикселях. То есть нечетко всё. Как и со звуком такой же юмор – женский крик и ни хрена. Ни одну проезжающую машину не услышишь.

– Увидел бы я такое утром – пришлось бы не матрас менять, а кровать!

– Ну, ты же запись эту утром видел, только не в постели, а на стуле… – улыбнулся Директор, но невольно губы его задрожали, и вместо улыбки, на Брата смотрела гримаса, наполненная смертельным страхом. Чтобы себя не выдать, Директор прикрыл лицо рукой, облокотившись на стол.

Брат заметил страх на лице Директора, но сделал вид, что не обратил на это внимание, спросив:

– Получается, кто-то записи успел подделать?

Директор совладал с собой и ответил:

– Да там походу программисты какие-то… хакеры, мля… Я Горбатому скинул файлы, он сказал, что сегодня пошаманит и диск принесет прямо в руки. Звук нормальный вернет, пиксели уберет. Сделает всё по красоте.

– А дальше ад полный начался… – сплюнул в пепельницу Брат, осознавая, в какое русло переходит разговор. Ему тема убийств особенно не нравилась.

– Да… ты сам видел… Печь звизданули каким-то образом. Она ж красиво висела, никому не мешала. Веревки – или на чем она? – походу подрезать успели… специалисты по спецэффектам, мля… Упала ей на ногу. Как выбралась, он ее пару раз резанул ножом по ногам. Она ковыляла как могла по коридорам, а он ее догонял и бросал на пол. Похоже, специально направлял в сторону подвала. Ну, у него это и получилось…

– Скряга ты, братан… – с горечью сказал Брат. Пот со лба так и капал. – Нахрен сэкономить решил? Надо было ни одного человека на две профессии… Наняли бы нормального охранника – завалил бы нахер этих гнид…

– Ты хлебушек что ли? – отвечал раздраженно Директор Брату. Братья любили друг друга больше всего на свете, и могли быть между собой искренними. “Хлебушек” никого из них обидеть не мог. – Тогда бы не одного человека убили, а двоих. Эти придурки не такие тупые. Один из них работает в моей компании! МОЕЙ! А может, и оба! – С чего ты так решил?

– Ну, а как они могли проникнуть беспалевно? Если взлом – Уборщица бы услышала. Они ее врасплох взяли. В МОЕЙ компании УБИЙЦА! УБИЙЦА! – в помешательстве кричал Директор, сам себя не узнавая. Брат на него вылупился с полным недоумением – не ожидал такого. – Убийца… убийца… Я, Брат, когда приехал в магазин до его открытия… я… я… так страшно было… заходить в подвал… Я видел следы крови в зале… печь упавшую… страшно… Я когда ехал до туда, был просто как в бреду. Чуть в аварию не попал… капец… Просто газ в пол и гнал… гнал и гнал… Иду по ступенькам, и уже издалека вижу лужу крови… посуду битую с полками вырванными… Дошел до лужи – чуть сознание не потерял… меня аж в стену бросило… как будто прибило… помутнело в глазах… так плохо… Вижу – кровавый след, просто огромный… тупик вижу… стену… просто вся в крови… внутренности… И вижу, справа, у нас же на хранение попросил музей – печь из концлагерей фашистских… Из Освенцима вроде как… И вижу, как кровавый след поворачивает в сторону этой печи… кровь… на стенках кровь… звиздец… я не полез туда смотреть… но… Сожгли ее короче, мля…

Директор замолчал. Бледный как мел, он умудрился еще сильнее побледнеть. Руки его дрожали, а лицо кривилось, словно в припадке. Брата стошнило в раковину. Отхаркавшись и проклиная на чем свет стоит, он поставил чайник. Закипело. Налил чай в две кружки. Сахара три ложки. Помешал. Отхлебнув, Директор горестно произнес:

– Ну, почему это всё со мной? “Живинка”… Молодая и хорошо растущая компания по продаже печей. Ну, почему такое горе на мою голову?

– Играй, даже когда игра не стоит свеч… Сотрудники знают про это всё?

– Я закрыл подвал и пол самостоятельно вымыл. С печкой потом разберусь.

– Это же улики.

– Да, улики. Но полиция ничего знать не должна, как и общество. Мне заголовков “Убийство в “Живинка” не нужно.

– Черный пиар – тоже пиар.

– Частный детектив – вот выход. Как Шерлок Холмс: сам разберется, а потом, через моих знакомых с высшими чинами, без шума и пыли официально закроем это дело.

– А как же близкие Уборщицы? Родители?

– Нет у нее никого. Сирота. Как мы с тобой c недавнего времени. Про друзей фиг знает, но мы и не обязаны им что-то предоставлять.

– Как эти двое оказались в здание? Один выскочил из неоткуда, второй, что ли, сидел всё это время в подвале и ждал?

– Не знаю, – вздохнул Директор.

– А печь как врубили?

– Не знаю я ничего! – вспылил Директор, ударив кулаком об стол, пролив чай. Хваленое спокойствие, молчаливость и безэмоциональность – в присутствие Брата эти качества никакого отношения к Директору не имели.

– Прости…

Помолчали.

– Знаешь, что самое страшное? – промолвил в тишине Директор. Брат с интересом смотрел на него, дожидаясь. – То, что никому неизвестно: Уборщица первая и последняя жертва, или это только начало? Есть ли какой-то мотив, или чистое удовольствие движет ими? Буду ли я следующим, кто примет участие в этих ужасных съемках? – кивнул на планшет Директор.

Брат впал в ступор, смотря в ужасе на кружку с чаем. Собственные слова поразили Директора. Он сидел без чувств, не двигаясь, даже вечно горящие глаза замерли.

Брат понимал, что в таком критическом состояние Директора он оставить не может:

– Спасибо, родной, что не скрыл от меня такую беду, – начал Брат, подсев поближе к бледному и как будто мертвому Директору. – Мы же с тобой братья родные. Не брошу я тебя в беде. Я видел, как ты строил “Живинка”. Кровью и потом строил! Всем назло – один основал компанию! Я помогу тебе. Я человек не бедный, да даже если и был бы бедным – последнюю копейку отдал бы именно тебе! Помогу чем смогу, старина. Русский бог спасовал, допустив такую мерзость в жизни людской, но именно мы с тобой ударим первым залпом, идя по воде с поднятой головой! Мы не спасуем перед убийцами!

– Спасибо, Брат, – братья обнялись. – Пока наша песенка всё еще не спета: что ты предлагаешь?

– Полиции ты не доверяешь?

– Никому в этом государстве не доверяю. Полиция будет смотреть на нас с высокой колокольни. Им только митинги разгонять да конвоями чиновников охранять. К черту их! Нет от государства никакой помощи! Меня посадят! Меня! Не найдут они убийцу – лень, собакам. Бюрократия эта еще! Всё затянется на долгие месяцы. Месяцы, где они ни хрена не будут делать. А потом спокойно закроют дело и всё! Нет, нельзя обращаться к ним. Даже мои генералы не могут заставить этих прихвостней работать! Нужен частный детектив. Без него мы никто. Вдруг, и правда, Уборщица – только начало? Пролог страшной истории?!

– Мы сделаем из этого пролога эпилог. Помнишь, кто распутывал дело “Седой Чайки”? “Резню на Северном бульваре”?

– Помню, а как же…

– Громкие и запутанные дела, а справился с ними один и тот же Детектив. У меня есть его контакты. Есть и монета на помощь моему хлебушку, – улыбнулся весело Брат, дразня Директора. – Давай к нему обратимся? Кроме него я никого в этой дыре не знаю.

– Валяй, – махнул рукой Директор, предоставляя всё Брату. – Куролесить так куролесить!

Позвонили. Договорились. Через час Детектив будет в магазине компании “Живинка”.

– Благодарен тебе, Брат.

– Да ладно, не пиндосу же помогаю, – засмеялся он. – Давай собираться потихоньку. На моей машине поедем.

– А знаешь, все-таки обидно за отечество, – проговорил Директор, допивая чай и смотря в окно. Брат дал ему тряпочку вытереть пятно от пролитого чая. – Серые многоэтажки. Солнце бликами лишь в окнах светит, а так, ничего не увидишь. А ведь кто-то живет еще хуже нас. Еще мрачнее. Смотрю я на отечество наше, и слова классика на языке вертятся: “мерещится мне всюду драма”…

– А как же без нее? Без драмы-то? – удивился Брат, пересчитывая деньги Детективу.