Стакан, который не допить

Михаил

Стакан, который не допить

Помню тот дохлый возраст, тот липкий промежуток между восемнадцатью и двадцатью, когда жизнь была похожа на плоский, теплый лимонад. Ни хрена не хотелось, а если и хотелось, то сил не было даже поднять жопу с кровати, чтобы достать стакан. А пить-то хотелось. Всегда хотелось.

Жил я тогда в городе-спальнике, в одном из тех серых картонных ящиков, что штабелями тянулись от Москвы до самого края земли. Тот город был как все: куча одинаковых магазинов, ржавые остановки, вечно пьяный мужик у подъезда и запах пыли, смешанный с запахом тухлых надежд.

Знаете, все эти ублюдки, которые трещат про «самые лучшие годы», про «становление» и прочую розовую соплю – они, будьте уверены, пиздят. Сплошное пиздежное кино. Никакого становления.

Жизнь в том время была как один длинный, похмельный день, который длился годами. Я просто перебивался. С дивана на работу, с работы в дешевый бар, из бара – в чью-то незнакомую постель, а оттуда – снова на прокуренный диван. Искал зацепку. Какую-нибудь трещину в этом сером бетоне, через которую мог бы пробиться хоть один луч. Хотел снова научиться чувствовать эту грязную, бессмысленную хуйню, которую называют жизнью. Не прозябать, как все эти биороботы вокруг, а именно жить – чувствовать каждую колдобину под ногами. Радоваться солнцу, что слепит глаза после пьянки. Горячему дождю, что смывает с лица пот и блевотину. Извивающемуся червю на асфальте. Липкой грязи в подворотне. Быстрому, животному сексу в подъезде. Разбитой роже после драки. Одурманивающему пьянству, что стирает память. Ежедневной работе, что отнимает последние силы. И короткому, мертвому сну, что наступает наконец.

К чему это я? Ах, да. К истории. К тому маленькому просвету в этом мрачном тоннеле.

Я, как-то раз, уже рассказывал, что люблю женщин. О, да. Женщины. Говорят, все мужики сходят с ума по задницам. Считают их венцом творения. А я всегда был за грудь. Вот за этими двумя мягкими холмиками, что идеально ложатся в ладони. Самое гениальное творение во всей вселенной, вот уж не побоюсь этого слова. Уверен, если бы все мировые лидеры думали не о нефти, а о сиськах, на земле бы царили мир и покой, а уровень счастья зашкаливал. Но речь не о них. Вернее, не только о них.

В тот год судьба, эта пьяная шлюха, вдруг подкинула мне шанс. Устроился я, по воле случая, учиться на заместителя директора продуктового магазина. Скука смертная, тоска зеленая. И вот там-то я ее и увидел. И в первый, черт возьми, раз в жизни я подумал: все эти гребаные войны, вся эта бойня и резня на планете – они, может, и впрямь из-за такого. Из-за жопы. Но не просто задницы, нет. Из-за вот этой, знаете ли, идеальной, божественной хуйни, которая была вылеплена самим Дьяволом в его редкие минуты вдохновения. Это была не просто пара округлостей в юбке. Это была отдельная вселенная, подчинявшаяся своим законам физики. Когда она шла, это не было просто движение из точки А в точку Б. Это был тихий, невозмутимый бунт против всего уродливого мира. Ткань брючек тянулась над этими двумя безупречными полусферами, не скрывая, а подчеркивая их, как шелковый покров на священной реликвии. Каждый мускул, каждое сухожилие играло под кожей, когда ее бедра совершали это неспешное, гипнотическое качение. Это было похоже на волну, накатывающую на песок – неизбежная, мощная, гипнотизирующая. А когда она вставала со стула… Господи. Это был целый ритуал. Медленный, ленивый подъем, в котором была вся первобытная грация кошки. Сначала легкий наклон, едва уловимое напряжение в спине, а потом… потом эта жопа, простите за выражение, отрывалась от сиденья с таким величавым спокойствием, будто это не офисный стул, а трон, а она – королева, покидающая его после коронации. Мгновение невесомости, и затем – та же самая, знакомая уже до боли, идеальная форма, теперь в вертикальном положении, готовая снова начать свое гипнотическое движение, сводя с ума любого, у кого в голове еще теплилась хоть капля здравого смысла. Ради такой задницы, черт возьми, хотелось не просто свернуть горы. Хотелось разнести в клочья весь этот серый, прогнивший насквозь мир, просто чтобы посмотреть, как она будет идти по его руинам, все так же невозмутимо и прекрасно, а потом, может быть, присесть на один из обломков, чтобы снова продемонстрировать мне, жалкому ничтожеству, всю бессмысленную, ослепительную красоту этого дерьмового существования.