Оправданная жестокость. Плата за страх

* * *

Когда подобное происходит с кем-то, совсем с чужим, почему-то начинаешь искать оправдание всем. Начинаешь играть в адвоката и прокурора. А виновата ли жертва. Всякое бывает. Ну, повздорили. Сама виновата. Или нет. Не виновата. Просто такие подростки. Такое воспитание. Это жизнь.

Когда это случается с тобой… Жизнь останавливается, замирает, а после летит в пропасть. Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Ноль. Ты жив. Весь поломан, разорван, но жив. Боль невыносима. Жалеешь только об одном. Что смог почувствовать «ноль».

Сначала страх. Животный страх. Потом боль. А после «с ней всё будет хорошо» никакого облегчения, никакого выдоха. Только ненависть. И жажда. Жажда. Жажда.

* * *

Она сидела на больничной продавленной кровати. Ноги были укрыты пожелтевшей застиранной простыней. Свежие бинты. Недавно была перевязка.

– Привет, заяц.

– Привет пап.

Она говорила сквозь слезы, прижавшись к моему плечу. Каждая слезинка, стекающая по спине, оставляла глубокие ожоги. Каждая слезинка выжигала кожу и мясо до костей. Я чувствовал эту боль, и, стиснув зубы, не мог сказать ни слова.

Я обнимал её как в детстве, когда, упав с самоката, она плакала из-за расцарапанных об асфальт коленок. Но эту боль я чувствовал впервые. Эту ненависть я чувствовал впервые. Эту жажду я чувствовал впервые.

Мой заяц. Моя девочка. Вы, твари, обидели мою девочку.

– Это Вика. Она сказала, что ты приходил в школу. Что я предала её. Что она меня…

– Я разберусь.

– Не надо, пап. Ты ничего не сможешь сделать.

– Я разберусь.

* * *

Милиция. Точнее уже полиция. Название поменяли, а внутри так же. Прокуренный коридор, обшарпанные двери кабинетов. Я был здесь всего один раз, лет двадцать назад, когда надо было взять справку для военкомата, что не привлекался, не привлекаюсь, не под следствием. Чувство, когда вроде ни в чем не виноват, но всё равно нужно оправдываться. Нет, я не под следствием! Доказать? Но как? Доказать…. Оправдаться…. «Здравствуйте, мне бы справку…». «Дверь закрой!!!». Во главе длинного стола сидела толстая, какая-то неопрятная и не приятная тетка, в темном помятом костюме. По обе стороны от неё сидели, опустив головы,… не знаю, наверное, оперативники. Она одна курила, и дым застилал черты её лица, и сквозь этот табачный туман не было видно, сколько ей лет, но точно чувствовалось, что она среди этих мужиков, самый старший «мужик». Кто она была? Не знаю, но не хотел бы я сегодня опять увидеть её. Точнее услышать. «Дверь закрой!».